ПРИЧИНЫ ОБРАЩЕНИЯ К ПРОШЛОМУ

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

ПРИЧИНЫ ОБРАЩЕНИЯ К ПРОШЛОМУ

Рассмотрим теперь непосредственно вопрос о смысле и факторах подобного обращения. Как представляется, последние можно разбить на четыре четких и не связанных друг с другом группы.

Первая из них дает возможность лучше понимать произведения трех авторов. Подробное освещение румынского периода жизни Элиаде, Чорана и Ионеско не только лучше позволяет узнать их биографии, но и, на наш взгляд, дает необходимый ключ к пониманию их эволюции и выбора ими тех философских, теоретических, экзистенциальных позиций, которые они заняли в зрелом возрасте. Следует отметить, что сами наши герои приводят доводы в пользу данной концепции. Перечитав свой дневник за 1940-е годы четыре десятилетия спустя, сам Ионеско с большим удивлением констатировал, насколько мало он изменился. «Сущность мышления на самом деле меняется мало; метаморфозы могут претерпевать только обороты, форма, ритм», — в свою очередь отмечал Чоран в конце 1970-х годов[16]. Он к тому же предупреждал своих читателей: «Я никогда не написал ни слова, идущего вразрез с моими убеждениями»[17]. Элиаде открыто заявлял, что его творчество необходимо оценивать в целостности. Кроме того, попытки разграничить его научную деятельность, с одной стороны, и деятельность политического трибуна и активиста — с другой стороны, весьма затруднены их совпадением во времени. В этой связи необходимо напомнить, что такие его важные работы, как «История религиозных идей и верований», «Трактат об истории религий», наконец, «Миф о вечном возвращении», опубликованный в 1949 г., были задуманы и даже частично написаны во второй половине 1930-х — первой половине 1940-х годов, т. е. в годы максимальной приверженности Элиаде Легионерскому движению.

Темы, проходящие через их творчество красной нитью, практически все сформировались еще в румынский период. Это относится к поразительной взаимосвязи философско-политического творчества Элиаде до 1945 г. и его исследований в области истории религий (проблематика элит, жертвенности, антисемитизма, прославление архаики, подход к протоистории как к «колыбели расы» и т. п.). У Ионеско также найдется немного любимых тем, которые бы не были так или иначе порождены травмами румынского периода (рассуждения о заразности идеологии, об обезличивании, об одиночестве толпы, о порче языка и т. п.). Что же касается произведений Чорана, написанных во Франции, мы покажем, что в них в значительной мере переписывалось, перерабатывалось, наконец, по выражению самого автора, «уничтожалось» то, что создавалось еще в Румынии. И даже если абстрагироваться от всего написанного, один лишь возврат в этот мрачный период, на наш взгляд, позволяет лучше понять последующее отношение Чорана, Элиаде и Ионеско к французским интеллектуальным кругам, к политике, к евреям, к Израилю, к Западу и к модернити в целом.

Далее следует упомянуть о факторах исторического характера. Присоединение Чорана и Элиаде, как, впрочем, и существенной части блестящей верхушки Молодого поколения, к фашистскому движению представляется сложной проблемой. Она требует анализа хотя бы потому, что такого массового «обращения» в фашизм, как в Румынии, не наблюдалось в межвоенный период ни в одной восточноевропейской стране. Какова степень ответственности этих известных деятелей культуры за дискредитацию демократической идеи, за то, что жестокость и насилие превратились в стране в обыденные явления, одним словом, за политическое кораблекрушение Румынии в 1930-е годы, затем — за ее превращение в союзницу Рейха вплоть до августа 1944 г., ставшее всего лишь кровавой прелюдией к установлению иной, не менее жесткой диктатуры, называвшейся коммунистической? Это очень серьезные вопросы, которые невозможно обойти, размышляя о бедствиях XX в. И они также легли в основу настоящей работы. Анализ группы исторических факторов потребовал затронуть в ней также вопросы истории антисемитизма и интеллектуального фашизма в Восточной Европе. Данные явления нечасто привлекают внимание исследователей; между тем они представляют самостоятельную главу в европейской истории XX в. Их изучение помогает постичь фашизм — но также и антикоммунизм. Названия обоих явлений оканчиваются на «изм»; но что общего между ионесковской критикой тоталитаризма, основанной на индивидуализме, и националистски окрашенными критическими выступлениями Элиаде? Того самого Элиаде, который в 1943 г. смешивал в одну кучу «евреев, американцев и англичан», а в эмиграции выступал воинствующим противником «азиатского варварства», прежде всего по причине его чужеродности национальному этосу. Подобный двусмысленный подход был характерен для всего его творчества; и той же двусмысленностью отдавала его позиция 1970—1980-х годов в отношении националистического «курса на самобытность», избранного режимом Николае Чаушеску. В целом следует сказать, что анализ творческого пути троих деятелей культуры представляется исключительно плодотворным в том смысле, что позволяет восстановить во всей его целостности тот сложный мир антикоммунистической эмигрантской среды, чьей столицей стал Париж. При ближайшем рассмотрении движущие силы и логика ее эволюции предстают гораздо более сложными, чем это обычно считается.

Третья группа факторов касается отношения к трем румынским авторам Европы и носит, скорее, социологический характер. Дело касается анализа дискуссии вокруг принадлежности Элиаде и Чорана к фашистскому движению. Эта дискуссия выглядит весьма поучительной, поскольку в ней как в зеркале отражается происходящее в европейском интеллектуальном пространстве. В самом деле, мнения исследователей поддаются вполне четкому разграничению. Одни ощущают названное пространство расширенным до всеевропейского масштаба; их подход по преимуществу критический. Для других оно сжато до национального уровня — они выступают с противоположной, «национальной» точки зрения. Весьма интересно установить, в какой мере эти различия (которые зачастую определяют и неодинаковое понимание соотношения культуры и политики) обусловили остроту спора вокруг политического прошлого обоих писателей. Об этом свидетельствует, в частности, та энергия, с которой румынские интеллектуалы еще до 1989 г., но особенно после него бросились на «защиту» своих культурных кумиров (cultural heroes)? Неотвязное ощущение безликости, постоянно рисующиеся в воображении заговоры, остаточные проявления комплексов культурной неполноценности, сохранение представления о себе, структурированного по культурным осям господства/подчинения (соответственно: Запад/ «презираемая» восточноевропейская периферия)... все эти настроения создают идеальную призму, через которую и следует рассматривать существующее здесь безумное стремление выделиться, добиться признания. Таковы, на наш взгляд, основные причины мощного сопротивления, возникающего в Румынии при любой попытке исследовать фашистский период[18]. Можно утверждать, что в этом отношении дух, царящий в посткоммунистической Румынии, очень напоминает довоенный. Восстановить «румынское достоинство», покончить с чувством национального унижения — необходимость достижения этих целей займет важное место среди тех факторов, которые определили приверженность румын фашизму и одновременно — любовь-ненависть к Европе.

Обращение к прошлому вызывает к жизни, наконец, еще одну группу факторов — этических, относящихся к положению и ответственности интеллектуала в условиях диктаторского режима. Они соприкасаются с тем, что один из сподвижников Клода Леви-Стросса французский этнолог Исаак Шива называл «правом писателя на злоупотребления». Уроженец Румынии, чудом спасшийся во время Ясского погрома 1941 г., Исаак Шива вынужден был сам вкусить, как он говорил, «плоды той несущей смерть истории, которую помогал творить Мирча Элиаде»[19]. Истории, современниками которой, однако, являемся мы все.