8. Болезнь как знак избранности

В жизни верующих, по крайней мере тех, кто ищет страждущего Бога, болезнь присутствует постоянно[99]. Визитантки (монахини ордена Посещения) из–за особенностей пополнения их монастырей, возможно, были склонны к этому более других: Франциск Сальский во время основания ордена захотел, чтобы в него принимали женщин, перед которыми, по причине их слабого здоровья, были закрыты двери других религиозных орденов. Начиная с XVII века выражение «испытывать муки мученические», взятое в его метафорическом значении, стало обозначать стремление достичь этого желаемого состояния благодаря болезни и страданиям, которые она причиняет. В своей книге «Святая сокровищница мук и терпения» (Sacrum sanctuarium crucis et patientiae), опубликованной в Антверпене в 1634 году, иезуит отец Биверо представил примеры из истории мучеников, сопровождаемые гравюрами, дабы помочь верующим переносить их страдания с тем же расположением духа, что и первые христианские мученики. Боссюэ в 1661 году в проповеди миноритам на Великий пост, посвященной страданиям, также приводит сравнение: «Когда Господь испытывает нас болезнями или какими–то скорбями другой природы, наше терпение заменяет муки». Что до янсенистов, то они видели в болезни средство победить зло, угрожающее грешнику. Они даже стремились сделать ее союзницей, чтобы возрастать в добродетели и нравственном совершенстве. Так, для Паскаля болезнь в результате странного превращения стала «естественным состоянием христианина». Ввиду этого больной янсенист — не обычный больной, но «больной кающийся», который должен использовать ослабление своей плоти для усиления духа. В таком контексте болезнь становится для грешника новой возможностью очистить свою душу от миазмов развращения, препятствующих ее спасению. «Сжигающий огонь лихорадки гасит другой огонь, более жгучий — огонь страстей — и ослабляет пыл земных желаний», — писал Великий Арно. «Она обращает всю радость на себя и торжествует над изможденной плотью, как над побежденным и поверженным врагом». В постоянной битве, которую ведут душа и тело, все, что ослабляет тело, не может не возвышать душу[100].

Возможность достичь мученичества посредством стоически переносимых страданий — это общее место послетридентской духовности. Монахи и монахини понимали буквально сравнение между аскетическим поведением и жертвой, приносимой первыми мучениками. И потому хирургическое вмешательство, необходимое в силу серьезного заболевания, нередко воспринималось как благословение. Рассказанный Жаком Лебреном случай Клары–Августины Ганьяр, скончавшейся в монастыре Посещения в Боне в 1706 году, хорошо иллюстрирует двойственность подобной ситуации. С одной стороны — хирург, ощущающий себя в роли исцелителя зла, с другой стороны — монахиня, страдающая и жаждущая пострадать еще больше благодаря железу, которое ученый муж скоро вонзит в ее плоть. Клара—Августина страдала от отвратительной опухоли, «отвердения и нароста плоти внутри на правой части челюсти», искажавших ее черты. Хирурги «решили применить железо и огонь, дабы удалить этот нарост». Она приготовилась к вмешательству как первые мученики, с безмятежностью принимавшие долю, предуготовленную им Провидением; ее не поразил вид хирургических инструментов, всех этих разложенных на столе металлических лезвий, ножниц и щипцов, которые хирург начал раскалять на огне. «В то время как Настоятельница и ее сестры содрогались от ужаса, представляя, что она должна была пережить, эта бедная жертва подражала своему Супругу с кротостью Агнца, ведомого на заклание». Заклание — слово, соответствующее как кроткой и терпеливой монахине, так и жестокому, кровавому хирургическому вмешательству, проще говоря, образу любого мученичества[101]. После операции монахине потребовалось шесть недель, чтобы восстановить здоровье, шесть недель несказанных мучений, которые не сломили ее природной мягкости и терпения перед лицом «тех, кто ее терзал». По образу старинных мучеников, например Аполлонии, которой палачи сломали челюсти и зверски вырвали зубы, визитантка стоически переносила все, что давало ей возможность приблизиться к распятому Богу.

Все в этих испытаниях способствовало такому сближению: инструменты хирургического искусства напоминали ей те, что обычно сопровождают Христа в изображении Страстей; сочувствующие подруги играли в ее глазах роль жен–мироносиц; что же до ученого мужа, который должен был положить конец пожирающей боли, он невольно занимал место палача и гонителя… Это тревожное сходство может быть понято только через соотнесение с текстами и образами, которыми питаются вера и воображение монахинь этого времени. Бесконечные барочные композиции, изображающие муки святого покровителя, украшали в XVII и XVIII веках наиболее известные святилища и вместе с чтением благочестивых текстов популяризовали тему мученичества. Турецкая угроза под стенами Вены даже придала некоторую актуальность христианскому мученичеству первых веков. На полотнах тюрбан заменил каску, а кривая турецкая сабля — меч, но зверства остались прежними; и самые жестокие пытки, которым всегда противостояли бесстрашные святые, неминуемо заканчивались отсечением головы — место действия заливалось благородной кровью.

Хирургическое вмешательство, которое совершалось перед глазами других, было чудовищным испытанием, но больная обычно переносила его с самоотверженностью, которая поражала свидетелей, в первую очередь врача. Он, без сомнения, лучше других представлял себе пределы возможностей тела, точку, за которой сложно переносить страдания. Вследствие этого в духовных биографиях, где описываются подобные сцены, он играл роль не только действующего врача, но также и ученого свидетеля, который мог подтвердить необъяснимое и говорить о святости мученичества нового типа. Мученичества, которое ничем не уступало мученичеству от гонений. Так по крайней мере полагал хирург, в начале XVIII века сделавший мучительную операцию монахине из Амьена. Он извлек из бедренной кости осколок длинной в палец, передал его настоятельнице монастыря и сказал ей: «Матушка, вы можете хранить это как реликвию, ибо мало кто из мучеников так страдал».

Злокачественные опухоли мучают людей в классическую эпоху; речь идет о заболевании, перед которым медицина еще совершенно бессильна, ведь оно неизбежно заканчивается смертью и несет с собой ужас и страдания. Неизбежное уничтожение плоти становится видимым знаком избранности: тот, кто получил его, избран Богом. Но такая привилегия оказывается тяжким бременем. Если признаки заболевания скрыты, нужно уметь хранить его в тайне, не проронить никому ни слова, даже близким, то есть членам семьи и сестрам монастыря. Страдать от своей болезни молча — слишком редкая привилегия, чтобы о ней упоминать. Стыдливость здесь ни при чем. Причина молчания — не нежелание обнажить тело или указать на свою болезнь, чтобы можно было ее лечить, а уважение к оказанному Богом доверию. Вот почему некоторым монахиням порой удается скрывать свою болезнь в течение десятков лет. И лишь после смерти, во время обмывания, болезнь неожиданно предстает во всей своей полноте. «Злокачественная язва», разрушающая шею, «нарыв», изъязвляющий грудь, повествуют о многолетнем крестном пути усопшей.

В духовных биографиях XVII века, изученных Жаком Лебреном, можно найти поразительные примеры страданий монахинь, пораженных раком — болезнью, которую тогда полагали заразной. Уход за больной также часто становится испытанием, возможностью преодолеть страх и брезгливость. Противостоять ужасу, творить дела милосердия, выхаживать того, кто борется со страданиями и смертью, — значит делать невыносимое желанным, соучаствовать Страстям Христовым. Например, сестра Маргарита—Анжелика Шазель преодолела отвращение к одной из своих монастырских подруг, пораженной гнойной язвой, после того как узрела в видении поднимающегося на Голгофу Христа, который упрекнул ее за малодушие. Когда она ухаживала за больной сестрой, она испытывала приступы тошноты от запаха гноя, которые сочла непростительными. Тогда она «взяла небольшие полотенца, которые служили ей, чтобы смывать гной с язвы, засунула их в рукава своей рубахи, обернув вокруг рук, и продолжала носить весь оставшийся день», чтобы смирить свою плоть[102]. А Елизавета Бременская, приютившая у себя «бедную девочку двенадцати лет, пораженную язвой на лице, придававшей ей столь ужасный вид, что все ее сторонились», стала о ней заботиться, «стараясь ласками уменьшить боль: таким образом она почитала в этой несчастной того, кто желал быть обезображенным, словно прокаженный, из любви к нам».

Ласкать больного раком, целовать его отвратительные язвы — все это отсылает к благочестивой литературе о тех монахинях, которые не испытывали отвращения ни перед слизыванием гноя или рвотной массы у больного, ни перед целованием смрадного нарыва — «францисканским лобзанием». Победа над своей природой, повелевание своими инстинктами, умерщвление своей плоти через уход за ближним предстают наилучшим способом приблизиться к Спасителю[103]. Именно в этом заключается «счастье», перед которым нельзя устоять; путь избранничества торжествует над пучиной телесного.

Чем сильнее болезнь физически напоминает раны Христа, тем очевидней знак избранности; по этой причине рана на боку и опухоль в груди ассоциируются с ними наиболее явно. В 1693 году в конгрегации Посещения Альби в возрасте пятидесяти шести лет скончалась Мария–Доротея де Флотте. Все долгие годы, проведенные в монастыре, ее завораживали смерть, умирающие, трупы, могилы, стремление уничижиться перед лицом Бога, «пожирающий огонь» несения своего креста, слияние с Богом. В действительности это болезненное отношение к смерти без сомнения подпитывалось чередой трауров, которая постигла ее семью. Одно видение придало очертания ее тяге к кресту: «Она увидела что–то вроде язвы на своем боку и ощутила крайний ужас от страданий, которые ей предуготованы». Рана Христова, сначала вошедшая в ее молитву как видение, буквально обрела жизнь: «она почувствовала острую боль в груди, которая была началом невыносимо болезненной раковой опухоли». Таким образом, эта монахиня в молитвенном восторге обрела такую смерть, о какой мечтала. Мучительная болезнь стала способом пережить телесно духовное подражание смертельно раненному Христу и уничижение перед Богом[104].