b) Пористое тело, упражнения и их пределы

Необходимо еще раз подчеркнуть значение этой предварительной системы референций: она лишает упражнения их специфического характера. Их эффект аналогичен воздействию слабительного или кровопускания, вывод гуморов посредством движения или кровопускание при помощи скальпеля оказываются эквивалентны. В середине XVII века об этом говорит Ги Патен, в своих письмах рекомендовавший время от времени отворять вену: «Наши парижане обычно мало упражняются, много пьют и едят и страдают полнокровием; в этом состоянии их болезни практически невозможно вылечить, если сперва не прибегнуть к сильным и массивным кровопусканиям»[705]. Об этом же пишет Фламан в своем «Искусстве сохранения здоровья» (1691), даже не упоминая упражнения, до такой степени физическое движение считается эквивалентом других очистительных практик[706]. Отсюда характерная для XVI–XVII веков неопределенность советов по поддержанию здоровья, которые специально не предписывают упражнения, подчеркивая лишь причинно–следственные связи: «Если кровь в вас слишком грешит полнотой, которая может вас задушить, привести к разрыву сосудов или застою, вы можете добавить к кровопусканиям упражнения, диету и потогонные средства»[707].

Иными словами, во Франции классической эпохи привилегированная практика ухода за телом — не столько упражнения, сколько кровопускания; логика очищения дает предсказуемый результат: немедленный вывод видимой жидкости в более или менее контролируемом количестве. Ги Патен считает это самым надежным залогом крепости, и именно так он лечит «бронхиальный недуг» своего трехлетнего сына: после «вывода через вены» катаров, которые «едва его не задушили»[708], ребенок как будто преобразился. Повторные кровопускания придали ему бодрости, которой раньше не было, легкие окрепли, сопротивляемость возросла: «Сегодня он самый здоровый из моих троих сыновей»[709]. Ни малейшего сомнения: раннее кровопускание укрепляет, подтягивает плоть, предотвращает болезнь. Избранное общество XVII века прибегает к нему все чаще и чаще; по свидетельству венецианского посла Анджело Коррера, в 1639 году кардиналу Ришелье, тогда находившемуся на пике влияния, кровь пускают несколько раз в месяц[710]. Ежемесячно и по многу раз этой процедуре подвергается и Людовик XIII: его хирург Бувар отворяет ему вену до 47 раз в год[711].

Еще более значимы в этом смысле поиски равновесия, проясняющие логику свойственных тому времени представлений. Лучший тому пример — наставники Гаргантюа, которые принимают в расчет влажность воздуха, качество пищи, наличие или отсутствие упражнений. Так, в дождливую погоду великан меньше упражняется: «Вернувшись домой, они ели за ужином меньше, чем в другие дни, и выбирали пищу сухую и не жирную, дабы тем самым обезвредить влияние сырого воздуха, коим дышит тело, и дабы на их здоровье не сказалось отсутствие обычных упражнений»[712]. Интуитивное представление, весьма далекое от современных взглядов: тело видится почти полностью состоящим из жидкости, поэтому отсутствие упражнений можно компенсировать потреблением более сухой пищи; дождь способен увлажнять внутренние органы; центральная роль принадлежит впитыванию или выделению. Движение членов очищает потоки, но то же самое делают и другие практики — кровопускание, очищение желудка, потение.

Это характерное для XVI–XVII веков представление о теле, пронизанном порами, беззащитном перед дуновениями воздуха и влажностью, накладывает особые ограничения: так, мглистый воздух, чья плотность «легко запирает поры»[713], пропитывает кожу, прерывает выделения и тем самым препятствует току гуморов во время упражнений. Поэтому физические нагрузки или прогулки во время тумана опасны, так как они инициируют вывод жидкостей и тут же его перекрывают. Это предмет постоянного беспокойства госпожи де Севинье: «Я узнала, что 24 декабря солнце село в ужасные тучи (что странно) и что был очень густой туман. Это нам говорит о том, дорогие сестры, что в это время года не следует совершать прогулки»[714]. Климат тем более представляет угрозу для испарений, что он, отчасти, ими управляет.

Другая, противоположная, опасность — проникновение в тело воздуха, в особенности холодного, которое усиливается во время больших физических нагрузок, когда поры широко раскрываются. Представление это давнее и традиционное: «Не следует предаваться отдыху [после упражнений] в ветреную погоду. Ибо тогда охлажденный воздух пронзает поры, входит в них и проникает вплоть до внутренних частей тела»[715]. Также опасно проникновение зараженного воздуха, поэтому нельзя упражняться во время эпидемий, когда в поры, раскрывающиеся от образовавшегося при движении тепла, может попасть яд заразы: «Тело, поры которого остаются открытыми, легче подвергается заражению»[716].

Как легко видеть, эта образная логика далека от сегодняшней. Ко всему прочему, наибольшую озабоченность вызывают резкие движения: они таят в себе неожиданности, горяча кровь, «вызывая разложение гуморов, разжигая лихорадку»[717]. Их внезапный характер угрожает еще не до конца установившемуся ритму, оставляя поры широко разверстыми, усиливая хрупкость тела, истощая запас жидкостей или раскрывая его навстречу «дурному» воздуху: «тяжелые и внезапные» упражнения «сушат и истощают»[718], «ослабляют сочленения… разрушают тело»[719]. «Гонцы» — слуги, в обязанности которых входит бежать перед каретами их господ, — часто страдают астмой или грыжей; «отощавшие» и «иссушенные», они оказываются жертвами «разрыва какой–нибудь мелкой вены в жилах» или вместе с потом теряют «самую летучую часть крови»[720]. Слишком заметное усилие — авантюра, перевозбуждение, «крайность», выходящая за пределы гигиенических категорий этого мира, где главным залогом здоровья считается умеренность[721]. Оно нарушает обязательное для здорового тела равновесие. Отсюда уверенность в его вреде и сближение с прегрешением, как в случае невоздержанности в еде или питье; поэтому оно отвергается, пока не будет достигнуто понимание его механизмов и предела[722]. Как всегда, нормативным образцом тут выступает поведение короля: его торжественные и спокойные охоты конца XVII века, когда дичь равномерно распределена внутри огороженного пространства, «весьма способствуют здоровью и поддерживают бодрость»[723], тогда как слишком увлеченная травля считается опасной. Об этом свидетельствует журнал здоровья короля, в один из летних дней 1666 года отмечающий возбуждение «быстрое и бурное после катания с горок, которые он повелел соорудить в Версале для своего развлечения»[724]. Ближайшее окружение тут же бьет тревогу, врачи обеспокоены: король не должен предаваться столь резким упражнениям. Тем более что, по–видимому, они имеют достаточно дурные последствия: «тяжесть в голове, сопровождаемая смутными движениями, головокружениями и слабостью всех членов», вплоть до «небольших приступов»[725]. Вынужденное оживление ничем не может быть оправдано.