Иностранцы и голод
Рост числа иностранных гостей в начале 1920-х годов соответствовал постепенно усиливающемуся признанию большевиками того, что к западным государствам, а также к непролетарским и некоммунистическим сегментам этих обществ необходим последовательный подход. Массовый голод 1921 года (совокупный результат катастрофической практики большевистских хлебных реквизиций, разрушения экономики, связанного с мировой войной и революцией, и, конечно, засухи) привел к кризису в продвижении позитивного имиджа СССР. Поскольку голод вызвал не только приток иностранцев, но и более серьезные попытки повлиять на западное общественное мнение, он оказался одним из наиболее важных контекстов, в котором вызревали международные пропагандистские операции советской системы.
Максим Горький, хотя и находился во все более натянутых отношениях с Лениным и всей советской верхушкой из-за преследований интеллигенции, по-прежнему рассматривался в качестве фигуры, призванной обращаться к внешнему миру. В июле 1921 года писатель высказывался уже от имени не революционного социализма, а российского культурного и научного наследия, достаточно известного западным интеллектуалам, призывая «всех честных европейских и американских людей» спасти «страну Толстого, Достоевского, Менделеева, Павлова, Мусоргского, Глинки и т.д.»{81} Международная помощь голодающим означала для нового режима увеличение возможностей и одновременно — опасностей, наряду с особой смесью внешних и внутренних задач. После длительных переговоров советское правительство предоставило западным организациям помощи голодающим небывалую свободу действий внутри страны, и в том числе в охваченных голодом губерниях. Гораздо большему числу иностранцев удалось посетить Советскую Россию, а сопровождение этих визитов впервые озаботило заинтересованных лиц. Громогласное воззвание к западному общественному мнению о помощи голодающим выдвинуло возможность влиять на формирование образа нового режима у посещавших страну внепартийных, но значимых для Запада фигур, а это уже могло принести вполне конкретные плоды — признание нового государства ведущими западными державами, что являлось главной задачей советской дипломатии. В данном смысле внутренняя задача приема иностранных гостей оказывалась теснейшим образом связана с международными целями формирования нужных взглядов и общественного мнения на Западе.
Докладная записка, направленная в августе 1921 года Красину, в то время влиятельному представителю Советской Республики в Великобритании, советским уполномоченным в Париже, указывает на осведомленность автора этого документа относительно новых возможностей, появившихся в связи с кризисом. Записка написана после призыва Горького и в разгар переговоров, которые привели к Рижскому соглашению, выработанному Гербертом Гувером (как главой благотворительной организации «Американская администрация помощи» — American Relief Administration, традиционно известной под аббревиатурой «АРА» — ARA) и представителями большевиков. Автор записки утверждает, что сочувствие, вызванное в среде русской эмиграции, может повлиять на западное общественное мнение и таким образом привести к более эффективному сотрудничеству заграницы с советским правительством. Однако в то же время голод явно обозначил перспективу того, что Запад узнает о «слабостях» советского режима и, конечно, попытается заставить его пойти на максимальное число уступок. Эту опасность можно нейтрализовать, если содействовать сочувствующим советской власти зарубежным общественным группам. В целом можно обойтись без традиционной дипломатии и обратиться непосредственно к «общественности» западных стран{82}.
Сотрудничество с гражданскими силами внутри страны с целью организовать нужную реакцию за границей нелегко давалось большевикам. На некоторое время ведущие представители русской интеллигенции, имевшие устойчивую репутацию за рубежом, были поставлены во главе Всероссийского комитета помощи голодающим (так называемый «Прокукиш» — акроним, составленный из частей фамилий его политически умеренных лидеров — Прокоповича, Кусковой и Кишкина). Ленин, Каменев и другие лидеры большевиков повели точно рассчитанную игру: они предоставили комитету во главе с видными организаторами свободу действий в традициях старого земства и профессиональной гражданской активности, а в ответ очень надеялись получить заметное увеличение западной помощи для борьбы с внутренним кризисом. Но вскоре после начала в июле 1921 года деятельности комитета эта ранняя попытка использовать заграничный престиж дореволюционной интеллигенции стала вызывать опасения большевиков. Во-первых, иностранные чиновники, такие как британский торговый представитель, проявили заинтересованность в работе с комитетом напрямую, без какого-либо партийного контроля. Во-вторых, широко распространенные слухи о слабости большевиков и возможном образовании из членов «Прокукиша» теневого правительства начали упорно циркулировать среди русской эмиграции и в западной прессе. Даже члены меньшевистского подполья в Москве, вторя тревогам своих недавних политических родственников — большевиков, заговорили о приближающемся конце однопартийной диктатуры. Непосредственным предлогом для роспуска комитета стало ожидающееся прибытие иностранных сотрудников ряда организаций помощи голодающим, которые вполне могли наладить связи с беспартийными активистами. 27 августа 1921 года вооруженные револьверами чекисты ворвались на собрание комитета, арестовали его членов, а заодно и временно задержали присутствовавших там иностранных журналистов{83}.
Партия с самого начала предусмотрительно создала официальную советскую организацию — Комиссию помощи голодающим при ВЦИК (Помгол), готовую занять освободившееся место. Высшие партийные чиновники, имевшие отношение к советским иностранным делам, были весьма озабочены представлениями о слабости советской власти и окончательной потере ею «лица». Как ясно видно из письма Литвинова Чичерину от 30 августа 1921 года, стратегия печатной пропаганды НКИД тесно увязывалась с распространенными в западной прессе комментариями, авторы которых заявляли, что голод напрямую ведет к «ослаблению советской власти»[6].
Формально частная организация Гувера, которая, однако, была тесно связана с правительством США, — упомянутая выше АРА — организовала двухлетнюю экспедицию помощи голодающим, которая летом 1922 года, на пике своей активности, кормила около 11 млн. советских граждан ежедневно. Наплыв иностранного персонала для борьбы с голодом и «буржуазные» операции в глубине России, среди которых, несомненно, самые значимые проводились именно АРА, сопровождались советским «отступлением» в виде новой экономической политики (нэпа), что свидетельствовало о кризисе чистоты революционных идеалов, а также о глубокой обеспокоенности судьбой социалистической революции внутри партии. Благодаря масштабу тех операций помощи голодающим, которые после тяжелых переговоров было позволено проводить сотрудникам АРА, им предоставлялся беспрецедентный уровень самостоятельности, что вызвало не только мощный подъем подозрительности со стороны большевиков, но и их восхищение эффективностью работы американцев.
Как показал Дэвид Энгерман, жесткая политика АРА, направленная исключительно на нужды голодающих, и последовательное уклонение этой организации от участия в столь желанных для советской верхушки проектах по восстановлению экономики стали основным поводом для разногласий между сторонами в период 1921–1923 годов. Гувер отметал любые не связанные с голодом проекты, которые могли бы содействовать большевистскому делу, в то время как многие представители среднего звена организации не соглашались с такой тактикой, веря, что экономический прогресс ускорит падение режима «диктатуры пролетариата»{84}.
Что касается Ленина, то он изначально проявлял особую подозрительность, требуя строгого надзора со стороны ВЧК за «тайными гуверистами», однако он понимал, что присутствие АРА — великолепная возможность для советского режима «освоить торговлю», подражая американцам{85}. Практически сразу обнаружилось и жесткое противодействие деятельности АРА — в лице Александра Эйдука, назначенного в октябре 1921 года уполномоченным правительства РСФСР при всех заграничных организациях Помгола. Одетый в кожаную куртку, этот член Коллегии ВЧК, участвовавший в составе частей латышских стрелков в Гражданской войне в качестве пулеметчика, внимательно следил за американцами во главе целого отряда своих коллег, очевидно набранных из рядов той же ЧК{86}. В письме Ленину и другим большевистским вождям от 21 марта 1921 года Эйдук отчаянно громил АРА как организацию вовсе не аполитичную и конечно не «лояльную». Формально АРА соблюдала Рижское соглашение, но ее истинные цели якобы заключались в фабрикации антисоветской пропаганды и самообогащении: она использовала любую возможность, «чтобы выявить недочеты нашего Советского аппарата»{87}.
Враждебность советских чиновников на местах была основательно подогрета тем, что АРА наняла на работу и таким образом поддерживала около 6 тыс. российских граждан, включая многих представителей старорежимной интеллигенции и дворянства. В это же время операция по борьбе с голодом прославила АРА по городам и весям огромной части страны, в результате чего, как выразился один русский сотрудник этой организации, все «американское» стало обладать особым «обаянием и весом для всех классов населения»{88}. Операция по спасению голодающих оказала серьезнейшее влияние на формирование советской идеи американизма, со всеми положительными коннотациями понятия о современной, индустриально развитой и эффективной системе. Авторы статьи в журнале «Коммунист», суммируя «результаты» деятельности АРА, называли помощь голодающим при активном участии иностранцев «первой значительной деловой операцией для нас»{89}.
С американской же стороны через внутренние дискуссии в АРА красной нитью проходила мысль о русском национальном характере как о синониме отсталости, «восточного фатализма», невежества и т.п. Несмотря на влияние и известность, приобретенные молодым американским персоналом организации в 1921–1923 годах, и на ужасы, увиденные ими в голодающих губерниях, в некоторых случаях мужчины — сотрудники АРА (негласным правилом набора кадров для миссии Гувера было — «никаких женщин и евреев») обнаруживали взгляды и отношения, сопоставимые с воззрениями позже посещавших Россию европейцев и американцев{90}. Многие из них, высказываясь о русских и большевиках, не скупились на расистские и антисемитские оскорбления. В одном перехваченном Каменевым письме русские именовались «отвратительным народом», а большевики — «мерзкой, подлой, невежественной толпой… мстительных евреев»{91}. Среди позднейших визитеров, наряду с негативными комментариями относительно национального характера, нередкой была и зачарованность русской экзотичностью.
Голод начала 1920-х годов превратил повышение статуса Страны Советов в глазах остального мира, а также налаживание курирования иностранцев, оказавшихся на советской территории, в одну из первоочередных задач большевиков. Это же подвигло комиссара по иностранным делам Георгия Чичерина высказать члену Политбюро Льву Каменеву (ответственному перед партийным руководством за помощь голодающим) свою крайнюю озабоченность противоречиями, которые содержались в направлявшихся за рубеж советских отчетах о ситуации в голодающих губерниях. Отсюда следовал вывод о том, что режим должен в срочном порядке улучшить имидж СССР на международной арене{92}. Усилившаяся в связи с голодом обеспокоенность большевиков по поводу восприятия иностранцами внутренней ситуации в стране и в целом по поводу зарубежных контактов непосредственно способствовала институционализации новых органов культурной дипломатии.
Именно так обстояло дело с Комиссией заграничной помощи (КЗП) при Президиуме ЦИК СССР. Осенью 1923 года она унаследовала дела не только Помгола, работавшего под председательством Л. Каменева, но и Последгола — Центральной комиссии при ВЦИК по борьбе с последствиями голода. Как Помгол, так и Последгол находились в постоянном, нередко враждебном взаимодействии с рядом иностранных благотворительных ассоциаций, активно работавших внутри страны. Последгол, кроме того, имел представителей за границей, и КЗП — которую возглавила Ольга Каменева, жена Льва Каменева, — стремилась продолжать данную практику, налаживая связи иностранных «организаций прогрессивной интеллигенции» с компетентными советскими учреждениями{93}. По крайней мере какая-то часть персонала Помгола и Последгола позже проявила себя в культурной дипломатии — вместе с Каменевой, изначально стремившейся направить КЗП на путь привлечения помощи и пожертвований от «друзей» Советской России за границей. КЗП и Каменева находились в постоянном контакте с американскими и французскими коммунистами, а также с рабочими группами, организующими поступление финансовых и иных средств через соответствующие ассоциации помощи. Кроме того, КЗП способствовала получению виз для сотрудников таких организаций и благотворительных обществ (если они являлись «дружественными») в НКИД и Иностранном отделе ГПУ (ИНО ГПУ){94}. Комиссия Каменевой стремительно расширяла свою деятельность, вначале работая с сочувствующими режиму гостями и вскоре перейдя к формированию позитивного образа страны за рубежом. КЗП стала отслеживать освещение ситуации в иностранной печати, запустила успешный международный книгообмен и работу фотоагентства «Русс-Фото» (Russ-Foto), а также начала организовывать и проводить международные выставки и культурные туры{95}.
Илл. 1.1. Ольга Каменева, 1926 год. Первый председатель правления ВОКСа.
В июле 1929 года Каменеву сняли с поста, но ее деятельность наложила отпечаток на формирование и раннюю историю ВОКСа, а во многом и на советский подход к приему иностранных гостей в целом. Арестованная во времена партийных чисток после казни Л.Б. Каменева, она была расстреляна по приказу Сталина в сентябре 1941 года.
(http://en.wikipedia.Org/wiki/VOKSttmediaviewer/File:Kameneva.jpg)
Много позже Каменева сделала поразительное признание об истоках советской культурной дипломатии и визитах иностранных интеллектуалов в страну. Попав под огонь критики со стороны собственных подчиненных, «почуявших запах крови» в связи с ее отношениями с осужденными оппозиционными лидерами — ее братом Троцким и мужем Каменевым, — она поведала о том, сколь многого лично ей удалось достичь без особой поддержки партии, прежде всего на начальном этапе. В частности, она писала: «Что касается материальной стороны, дело было, в сущности, основано на буржуазные деньги: из остатков средств буржуазных организаций, помогавших голодающим»{96}. Это подтверждается письмом Каменевой Чичерину, написанным в декабре 1924 года: вся информационная работа с иностранцами велась при помощи «средств, идущих на “продовольственную помощь” (государство же на всю работу за 15 месяцев не дало ни одного гроша)»{97}. Каменева указывала на данный факт, требуя законного финансирования, но не выражая сожаления о нефункциональном расходовании благотворительных средств, присланных для голодающих крестьян.
Первым пропагандистом достижений советской системы за рубежом после Октябрьской революции стал НКИД, Отдел печати которого в начале 1920-х годов возглавлял высокопоставленный советский чиновник, член коллегии НКИД Федор Ротштейн. Отдел печати работал совместно с Последголом в недолгий период его существования для предоставления всему миру информации о ситуации в голодающих районах. Впоследствии Ротштейн занялся осуществлением непосредственных контактов НКИД с нарождающимися организациями советской культурной дипломатии и пропаганды{98}. Последние появились в ответ на открывшиеся в 1922–1923 годах широкие возможности заграничных путешествий, а также в связи с возросшим в Европе интересом к ранней советской культуре. Некоторые из первых советских художественных выставок состоялись, например, в 1922 году в Берлине, Флоренции и Праге, и интерес, который они вызвали, подчеркивал необходимость более сфокусированной работы с иностранной интеллигенцией.
Именно это и стало непосредственной предпосылкой для создания ВОКСа. В декабре 1923 года КЗП сформировала Объединенное бюро информации (ОБИ), чтобы координировать сведения, предоставляемые «всем иностранцам, приезжающим сюда для ознакомления с научной и культурной жизнью СССР», как это формулировалось для других советских учреждений. Задачей ОБИ, изначально имевшего всего семнадцать сотрудников, была «пропаганда среди заграничной интеллигенции путем ознакомления ее с культурными завоеваниями и работой Советской Республики». Стремясь первоначально убедить иностранцев в нейтральном характере советских международных культурных инициатив, ОБИ было представлено за границей в качестве «неофициального» информационного центра, никак не связанного с Кремлем. Бюро издавало бюллетень, посвященный советской культурной жизни, впервые в истории советского государства предпринимало попытки помещать статьи в некоммунистической зарубежной печати, а также работало с советскими дипломатами за рубежом, которых просили рекомендовать иностранным туристам эту новую организацию{99}.
Контуры работы ОБИ, обусловленные конкретными обстоятельствами периода борьбы с голодом, в зачаточном состоянии представляли собой набор функций, которые позже формализовались и расширились в связи с созданием в 1925 году его преемника ВОКСа, ставшего главным учреждением по экспонированию достижений советской культуры перед иностранцами и по организации визитов в СССР представителей интеллигенции (за исключением таких групп, как иностранные коммунисты, дипломаты, делегаты от профсоюзов и журналисты). В ВОКСе все формы деятельности, осуществлявшейся ранее ОБИ, последовательно поддерживались и реализовывались в той же или расширенной форме; среди немногих новых отличительных черт ВОКСа были его официально неправительственный статус «общества» и в связи с этим — более глубокие связи с советской интеллигенцией и общественностью. Более того, переговоры КЗП с иностранными благотворительными делегациями и участие в выдаче виз и разрешений на поездки по СССР для их уполномоченных (например, для Католической миссии, которую финансировал Ватикан) привели Каменеву к близким контактам с руководством органов безопасности — Генрихом Ягодой и Вячеславом Менжинским{100}.
Конъюнктура начала 1920-х годов, породившая советскую культурную дипломатию, объединила тесное вмешательство государства в международный культурный обмен с попытками воздействия на иностранное (в первую очередь западное) общественное мнение, и прежде всего на западную интеллигенцию. Прием иностранных гостей стал неотъемлемой частью этой сдвоенной задачи, преследуя которую ОБИ, а затем и БОКС оказались вовлеченными во внешние операции с заграницей и исполнение своих внутренних функций, привлекая для этого иностранцев и советскую беспартийную интеллигенцию. Тем самым создавалась живая связь между внешними и внутренними целями — особенность, в целом характеризующая историю взаимодействия партии-государства с внешним миром.
Основной движущей силой ОБИ (а позже — ВОКСа) и была Ольга Давыдовна Каменева (в девичестве Бронштейн). Она и ее брат Лев Троцкий родились в аграрной провинции — Херсонской губернии, в семье одного из немногочисленных состоятельных евреев-землевладельцев Российской империи. Как и ее более известный брат, Ольга рано примкнула к социал-демократическому движению, вступив в 1902 году вслед за ним в партию. В качестве жены «заместителя» Ленина — Льва Каменева — энергичная Ольга помогала лидеру большевиков редактировать партийные издания. Получив образование в Берне и до 1917 года вместе с большевистскими руководителями окончив «курс» длительной европейской эмиграции, Каменева сумела превратиться не только во властного комиссара и деятельного покровителя беспартийной русской интеллигенции, но и в изысканную «мадам Каменеву» для иностранных почетных гостей. Как и многие жены большевистских лидеров, Каменева после революции заняла ответственный пост в культурной сфере — в 1918–1919 годах она возглавляла театральное управление Наркомпроса. Эта должность, очевидно, не удовлетворяла ее амбиций, поскольку даже Политбюро отмечало в 1919 году получение «неоднократных заявлений т. О.Д. Каменевой перейти на политическую работу»{101}.
Работая над организацией ОБИ и, позже, ВОКСа, ставшего основным детищем Каменевой в 1920-х годах, она не покинула сферу «культуры», но политическая значимость ее работы серьезно возросла. Каменева бросилась в водоворот бюрократической политики государственного строительства с революционной энергией, типичной для большевистской интеллигенции 1920-х годов: ОБИ, естественно, располагалось в Москве, и не где-нибудь, а в гостинице «Метрополь», вскоре ставшей известной иностранным гостям как «институт Каменевой»{102}. Хотя место, которое Ольга Давыдовна занимала в высшем эшелоне большевистской элиты, и способствовало само по себе ее усилиям, тем не менее и тут во многих отношениях она столкнулась с немалыми трудностями: в условиях раннего нэпа финансирование было скудным, и лишь небольшая группа членов правящей партии владела иностранными языками настолько хорошо, чтобы вообще работать в данной области.
Вся карьера Каменевой в сфере государственного строительства во времена нэпа характеризовалась наличием некоторого парадокса. Многое в советском проекте, что можно было бы считать модернистским, говорило о сильном тяготении к моделированию разума и изменению психики; много нового и даже уникального было в тотальности советского проекта, в расширении озабоченности его создателей формированием новой культуры и управлением ею. Однако в условиях финансового дефицита большевистский этатизм и марксистский экономический детерминизм способствовали тому, что инициативы партии-государства имели большее воздействие, если они относились к таким сферам, как промышленность, технология, торговля и межгосударственные отношения или даже агитация и пропаганда в широких масштабах. Много позже, в конце 1920-х годов, столкнувшись с политической атакой в свой адрес, Каменева напомнила ЦК, что именно она создала весьма успешное предприятие «с нуля», «без особой даже моральной поддержки со стороны партии». «Я рискну сказать еще жестче: даже при прямом пренебрежении к этой работе… Со стороны ЦК все директивы ограничивались только лаконическим указанием: “Не возражать”».
Таким образом, личная инициатива Каменевой оказалась основополагающей для формирования важнейшей части советской системы приема иностранцев и налаживания культурных связей с внешним миром. Каковы же были подходы, реализованные ею при запуске этого предприятия? В отличие от большинства публичных большевистских интеллектуалов, таких как Луначарский, Каменева сознательно держалась в тени и практически не публиковалась. Однако она оставила несколько интригующих замечаний в своей единственной, мало кому известной книге о рабочих столовых, изданной в 1926 году. Здесь она писала о «культурности» — ключевом понятии, пережившем все зигзаги и повороты советской культурной революции 1920–1930-х годов. О том, что же такое эта «культурность», много спорили в 1920-х годах, нов большинстве определений комбинировались три компонента: грамотность и знания, гигиена и правила поведения, социально-политическая активность. Сама Каменева в данном контексте стремилась подчеркнуть последние два компонента: «культурность» была не просто функцией грамотности и книжности, но также включала «опрятность, чистоплотность, дисциплинированность, уважение, признание права за другими, интерес к общественной жизни, активное участие в ней и т.д. И т.д.». Участие Каменевой в этой дискуссии показывает, насколько тесно данное понятие было связано с представлением о европейскости. Цивилизаторская миссия Каменевой распространялась и на многих членов большевистской партии, которым явно недоставало перечисленных качеств, на что автор довольно резко указывала. Организация образцовых учреждений, таких как чистые «показательные столовые» с хорошим обслуживанием, являлась одним из способов повышения культурного уровня{103}.[7]
Ничего уникального в подобной формулировке цивилизаторской миссии, столь свойственной культурной революции 1920-х годов, не было, а уверенность Каменевой в поучительном примере всего образцово-показательного также не представляла собой чего-то необычного. Однако то, как Ольга Давыдовна понимала «культурность», проливает свет на два фундаментальных принципа ее деятельности на международной арене. С одной стороны, «завоевания» советской власти должны были пропагандироваться максимально широко и активно. Каменева бескомпромиссно концентрировалась на политическом измерении своей международной деятельности, и прежде всего на обеспечении сочувствия режиму. С другой стороны, она постоянно выражала уверенность, что советское государство остро нуждается в более ясном видении внешнего мира, и особенно — развитых стран Запада.
Другими словами, при озабоченности как советскими достижениями, так и западным прогрессом Каменева создала большевистскую вариацию на старинную тему о превосходстве и неполноценности России перед лицом Европы. Ее восхищение рядом аспектов развития Запада не ограничивалось лишь государствами «с высокоразвитой техникой и экономикой», но распространялось и на страны, достигшие высокого культурного уровня{104}. Для Каменевой политический, идеологический и пропагандистский аспекты ее работы с иностранцами переплетались с пониманием первостепенной важности культурных контактов с Западом и общих знаний о внешнем мире для молодого советского общества. Догмат, который она периодически вынуждена была защищать, состоял в том, что в международной работе был крайне важен упор на буржуазную интеллигенцию, поскольку она через печать создает общественное мнение: «Интеллигенция в буржуазных странах играет доминирующую роль»{105}.
В 1924 и 1927 годах соответственно Троцкий и Каменев были осуждены как уклонисты, но Каменева в тот момент смогла выжить, и даже политически. Ее выживание стоит связывать в первую очередь с тем, что она избегала оппозиционной активности и к концу 1920-х отстранилась от Каменева. Но отчасти этому поспособствовала и ее работа с «буржуазными» иностранцами, которая в те годы считалась малопривлекательным назначением. В июле 1929 года, во время широких чисток партийных культурных организаций эпохи нэпа, Каменеву сняли с поста, но ее деятельность наложила отпечаток на формирование и раннюю историю ВОКСа, а во многом и на советский подход к приему иностранных гостей в целом{106}.
Возможности, открывшиеся в период голода 1921–1922 годов для мобилизации западного общественного мнения, дали толчок не только карьерной траектории Каменевой, но и наиболее значимой инициативе под эгидой Коминтерна по формированию и пропаганде деятельности фасадных организаций для сочувствующих левонастроенных интеллектуалов. Учреждения Коминтерна, сформированные в 1919 году, занимались прежде всего коммунистическими партиями и рабочим движением. Однако международный коммунизм неизбежно вовлекался и в создание образа советского социализма и формирование мнения о нем левых интеллектуалов. Внимательное отношение к радикальному сегменту западного общественного мнения и культурная пропаганда являлись задачами не только органов Коминтерна (который сам был подчинен Политбюро ЦК, а Агитпроп Коминтерна соответственно — Агитпропу ЦК), но еще и Профинтерна и Коммунистического интернационала молодежи.
В августе 1921 года, в то самое время, когда советское руководство вело переговоры с АРА и «буржуазными» филантропами, Ленин потребовал от доверенных работников — коммунистов Вилли Мюнценберга и Карла Радека — создать «иностранный комитет» помощи голодающим, которая оказывалась бы непосредственно со стороны рабочих. Это привело к появлению организации «Международная рабочая помощь» (Internationale Arbeiter Hilfe — IAH), известной под своим русским акронимом — Межрабпом. К середине 1920-х годов Межрабпом стал рассматриваться в качестве подлинного бриллианта империи Мюнценберга, состоявшей из издательских домов и фасадных организаций. Хотя все инициативы базировавшегося в Берлине Мюнценберга оставались формально под эгидой Коминтерна, а все проекты работавшей в Москве Каменевой — под контролем партии-государства, обе эти фигуры имели тесные личные связи с кремлевской партийной верхушкой. Мюнценберг встречался с Лениным в апреле 1915 года, а после февраля 1916-го входил в его ближайшее окружение в Цюрихе. Близкий к другому члену группы левых циммервальдцев — К. Радеку, Мюнценберг не сопровождал Ленина в знаменитом запломбированном вагоне лишь потому, что являлся гражданином Германии. Вся его политическая родословная в конечном итоге делала его подотчетным не Коминтерну, а непосредственно Кремлю{107}. Эта независимость давала ему свободное пространство для организации кампаний, привлекательных для левонастроенных интеллектуалов.
Если принять во внимание своеобразную комбинацию угроз и перспектив для советского коммунизма, которая возникла в начале 1920-х годов в результате ситуации с голодом, то одновременный рост активности Мюнценберга и Каменевой станет вполне понятен. Как и база Каменевой в СССР, операции Коминтерна, проводимые Мюнценбергом, обретали мощь в качестве противовеса по отношению к ожидаемым опасностям со стороны буржуазной благотворительности и к ее новым опорным пунктам внутри Советской России{108}. Однако вскоре к обостренному чувству опасности присоединились надежды на успех.
По прошествии небольшого времени американское Общество друзей Советской России, являвшееся филиалом организации Мюнценберга, смогло собрать среди сочувствующих американцев неожиданно крупную сумму денег для помощи голодающим. Мюнценберг легко заимствовал рекламные идеи, такие как широкое использование марок и пуговиц для активизации сбора пожертвований среди американских товарищей{109}. В то же время новаторское применение фотографии в его главных массовых изданиях — «Die Welt am Abend» и «Arbeiter Illustrierte Zeitung» — и его позднейшие вложения в кинофильмы и киноклубы находились в теснейшей взаимосвязи с советским пропагандистским государством. Также они весьма тесно были связаны с политически ангажированным русским авангардом{110}. Межрабпом Мюнценберга был главной движущей силой берлинской выставки советского искусства, прошедшей в 1922 году на Унтер-ден-Линден, на которой были показаны многие авангардные работы, имевшие ошеломительный успех у немецкой публики. Аналитик периодической печати НКИД был в восторге: успех выставки укрепил престиж СССР за границей и опроверг убеждение, что советский строй не может породить значительные произведения искусства{111}.
Для Межрабпома, так же как и для ВОКСа Каменевой, первоначальная идея борьбы с голодом вскоре расширилась и включила еще несколько проектов по формированию нужного образа Страны Советов.
Однако между инициативами Каменевой и Мюнценберга имелись различия и присутствовала конкуренция. Каменева в Москве придавала огромное значение приему иностранных гостей и рассчитывала на культурный и научный обмен как на основное средство достижения своих целей, т.е. как на оправдание всей своей деятельности; работа Мюнценберга среди интеллектуалов хотя и считалась его сильной стороной, тем не менее являлась лишь интермедией для массовой политической пропаганды. Но для конъюнктуры начала 1920-х годов оба советских активиста работали сообща — как часть целой сети новых коммунистических организаций, занимавшихся конструированием образа СССР за границей{112}. Подобно Каменевой, которая, начиная свою работу, собирала «остатки» буржуазной благотворительности, Мюнценберг всегда ставил цели пропаганды, и в частности своей организации, выше любой фактической помощи голодающим{113}.
В движении, которое первоначально презирало «буржуазных» интеллектуалов или боялось их, и Мюнценберг, и Каменева — оба по-своему сильные и независимые деятели — нашли возможность использовать советскую и коминтерновскую поддержу для интенсивной, терпеливой и искусной работы с теми общественными группами, которые воинствующие коммунисты предпочли бы просто атаковать. Мюнценберг обладал почти нескончаемой энергией и редким талантом в привлечении людей к «делу», Каменева — достаточными умениями и лоском для формирования вполне рабочих отношений с западными научными и культурными элитами. Конечно, запросы Мюнценберга на различные ресурсы в 1920-х годах были гораздо выше, чем у Каменевой, но к 1930-м советское государство выделяло уже огромные суммы для того, чтобы заполучить в гости наиболее известных и почетных зарубежных интеллектуалов. Каменева сознательно применяла стратегию концентрации на культурной и научной деятельности, а также придерживалась внешне нейтрального тона в своих публикациях; Мюнценберг, хотя и стремился избежать клейма сотрудника Коминтерна, более тяготел к стаккато взрывных и непримиримых протестных кампаний — против фашизма, иностранной интервенции в СССР т.д.{114},[8] И Каменева, и Мюнценберг выступили создателями учреждений, требовавших для своего функционирования определенного уровня организационной самостоятельности и идеологической гибкости{115}.