Привлекая правых радикалов

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Фашистское движение в Италии и Германии — с идеологической ненавистью к коммунизму и одновременно с явной или тайной увлеченностью большевистской революцией — задавало внешние пределы советских устремлений к оказанию влияния на идеологически чуждый «буржуазный» мир, что являлось частью советской культурной дипломатии в контексте Веймарской республики с начала 1920-х годов. В течение почти десятилетия существовало определенное равновесие между леворадикальными немецкими «друзьями» и влиятельными «буржуазными» националистами, однако накануне прихода нацистов к власти последовали дополнительные советские попытки проникнуть внутрь экстремистских праворадикальных кругов. Вскоре возникла новая потенциально влиятельная партнерская организация, куда вошли и левые, и правые, главной задачей которой стало изучение советской плановой экономики: Arbeitsgemeinschaft zum Studium der Sowjetrussichen Planwirtschaft — Рабочее объединение по изучению советско-русского планового хозяйства, или Арплан. Эта организация была совершенно исключительной по своему составу, поскольку в ней оказалось значительное число «консервативных революционеров» и интеллектуалов, сочувствовавших фашизму. Историкам давно известно о существовании Арплана, но у них явно недостаточно информации об этом объединении.

Эта тема, однако, заслуживает более пространного обсуждения. До недавнего времени подобные взаимодействия были недостаточно хорошо изучены — не только из-за нехватки источников, но и в результате ограничений, добровольно наложенных на себя многими историками. Компаративистский подход в противовес транснациональному преобладал в изучении сталинизма и нацизма во времена пика популярности теории тоталитаризма. Схожая картина сохраняется и сегодня. Использует ли исследователь компаративистский подход (как «прикладной» при изучении тоталитаризма), чтобы провести параллель между двумя тоталитарными режимами, или для того, чтобы подчеркнуть различия между ними, — в обоих случаях он пренебрегает запутанной и нередко скрытой историей культурно-политических обменов. Политизированная дискуссия («спор историков», или Historikerstreit) по поводу попытки Эрнеста Нольте «установить “причинную связь” между ГУЛАГом и Освенцимом» еще больше запутала ситуацию. В советской историографии аналогом «спора историков», пожалуй, можно считать дискуссию по поводу «Черной книги коммунизма», разгоревшуюся при выяснении того, какая из систем являлась более кровавой{748}.

В последние годы новое поколение ученых начало возвращать из небытия информацию о сложных побуждениях, стоявших за российско-германскими связями, запутанными отношениями между советским и нацистским режимами, а также между праворадикальными и леворадикальными движениями. Несмотря на это, Майкл Гейер и Шейла Фицпатрик со всей ответственностью признают недостаточную изученность «переплетений» в истории двух стран — в отличие от хорошо исследованного «образа другого»{749}. В настоящих условиях новые работы историков дают лучшее представление о немецкой стороне, чем о советской. Появились значительные исследования как о воодушевлении, так и о враждебности по отношению к России и большевистской революции, в чем были замечены участники германской «консервативной революции» 1920-х годов, включая видных деятелей нацистской партии{750}. Что касается советской стороны, то здесь обсуждение международных тенденций слишком часто вращалось вокруг того, что именно думал по тому или иному вопросу Сталин — объясняющая все фигура, а не становилось систематическим исследованием предпосылок, практических действий или институций. Новые российские архивные материалы по Арплану позволяют дать подробную характеристику расширения отношений между советским режимом и правыми радикалами в Германии, а также вскрыть факты тайных дискуссий и неожиданные результаты взаимодействий между коммунистами и фашистами. С обеих сторон ставки были высоки: немецкие правые радикалы, открыто принимавшие некоторые элементы большевизма и сталинизма, вынуждены были сойти с политической арены после победы нацизма в 1933 году. В этой главе будут приведены доводы в пользу того, что через открывшиеся каналы общения с наиболее просоветскими «национал-большевистскими» элементами среди фашистских праворадикалов советские руководители получили чрезмерно оптимистическую и совершенно ошибочную оценку угрозы приближающегося триумфа фашизма в Германии.

В 1932 году сотрудники ВОКСа, советские дипломаты и чиновники решительно разошлись во мнениях по поводу того, сколько внимания и поддержки оказывать Арплану в отличие от проверенных германских организаций-партнеров, таких как Общество друзей СССР и Общество по изучению Восточной Европы, руководимое Отто Хётчем. По мере того как политическая жизнь Германии в начале 1930-х годов становилась все более поляризованной, появлялись случаи перекрестного членства, а также неприкрытое соперничество между двумя старыми организациями «друзей» и новоиспеченной. Например, преемником Хётча на посту руководителя Общества по изучению Восточной Европы стал в 1931 году (и оставался на этом посту до 1933 года) еще довольно молодой человек — Клаус Менерт, который был гораздо более расположен к советскому государству, чем его предшественник, поскольку верил в неизбежность перемен в Германии. Менерт родился в Москве в 1906 году, говорил по-русски без акцента и установил связи со многими нужными людьми во время своих поездок в СССР в конце 1920-х годов, став впоследствии влиятельным советологом. Его желание рассматривать Советский Союз начала 1930-х годов как позитивную экспериментальную модель для Германии привело к конфликту с консервативной старой гвардией Общества Хётча. Фактически Менерт на короткое время стал правым радикалом: он начал активно поддерживать «левых нацистов» — Черный фронт Отто Штрассера, созданный в 1930 году, после того как последнего исключили из нацистской партии. Поскольку новоявленный радикал имел исключительный опыт взаимодействия с советскими организациями и понимал русскую культуру, наиболее целесообразным для него, судя по его политической ориентации, было занять место в секретариате Арплана. Есть мнение, что Менерт, возможно, был даже автором названия этой организации{751}.

Однако сами правые революционеры из Арплана, в отличие от умеренного националиста Хётча, а также большинства ученых и влиятельных политиков из его группы, вышли далеко за рамки геополитических прогнозов «восточной ориентации» — необычный поворот идеологического и политического интереса к ленинизму и зарождавшемуся сталинизму побудил их к контактам с советским государством. Яростный антизападный менталитет веймарской «консервативной революции» смешивался с русофильским элементом интеллектуальной эволюции германского национализма. Это стало очевидным уже в начале 1920-х годов, если исходить из того, что именно Освальд Шпенглер и Мёллер ван ден Брук, погрузившись в мир Достоевского, сформулировали основу «новых националистических» теорий «прусского социализма» и «Третьего рейха»[65]. Немецким революционерам правого толка, которые стремились превратить надвигающуюся революцию из классовой в национальную, «пролетарская революция» могла дать поучительные уроки, которым готовы были следовать некоторые нацистские деятели, о чем свидетельствуют отдельные публикации. Другие приверженцы консервативной революции пошли еще дальше, открыто восхищаясь революционным авангардизмом большевиков, их методами политического насилия и способностью мобилизовать массы{752}. Во время Великой депрессии интерес германских националистов к Советскому Союзу усилился и распространился на плановую экономику и — конкретнее — на пятилетний план, которые привлекали правых радикалов тем, что могли служить моделью для экономики Германии в ее стремлении преодолеть зависимость от стран Запада.

В каждом из этих случаев определенные нацистские и фашистские деятели Германии последовательно или эпизодически превозносили большевизм, а не традиционно изливали на него свою злобу. В результате термин «национал-большевизм» (Nationalbolschewismus), обозначающий попытку использовать опыт большевизма для национальных или общенародных (volkisch) целей, употреблялся в Германии уже с 1919 года{753}.[66] Более того, данному идеологическому взаимодействию между левыми и правыми способствовал ряд прецедентов в политической жизни 1930–1933 годов, частью которой было учреждение Арплана. Руководители Коминтерна, советского государства и немецких коммунистов одобряли введение националистических лозунгов в коммунистическую пропаганду с целью переманить сторонников у фашистов правого толка. Эти важные открытия в искусстве политической стратегии происходили в кризисные моменты истории Веймарской республики: трудное начало в 1919 году, оккупация союзниками Рурской области в 1923 году и окончательный крах вследствие значительного роста электоральной поддержки нацистской партии после 1930 года{754}.

Единственным и наиглавнейшим посредником между германскими и советскими коммунистами на всех трех этапах стратегического сближения с правыми националистами был «революционер, дипломат и интриган» Карл Радек. И в 1919, и в 1923 году Радек являлся главой Коминтерна и постоянным инициатором сближения с немецкими правыми националистами. Файе, автор самой значительной биографии Радека, доказывает, что побудительным мотивом для вступления последнего в открытый диалог с фашистскими интеллектуалами в 1923 году и восхваления их «мученика» — Альберта Лео Шлагетера (лидера рурских повстанцев «Хайнца») — стала не развившаяся до крайних пределов ленинская «гибкость» Радека, а его «постоянная одержимость» угрозой фашизма, овладевшая им после 1922 года. Файе приводит свидетельства того, что Радек не надеялся обратить фашистских лидеров на путь истинный, но стремился хотя бы сократить число их сторонников, так же как «единый фронт» Коминтерна был задуман для того, чтобы отвлечь рабочих от всевозможных социал-демократических движений{755}. Имел значение и еще один фактор: революционный оптимизм. В преддверии неудавшегося «германского Октября» в 1923 году и еще раз в начале финального кризиса Веймарской республики в 1930-м позиция Радека основывалась на ожидании неизбежной победы мировой революции. Как бывший троцкист Радек капитулировал перед победителями и был заново принят в ряды ВКП(б), где позиционировал себя в качестве преданного Сталину публициста и советника по международным вопросам; он логически рассудил, что растущие фашистские силы нужно нейтрализовать или привлечь на свою сторону, если вообще ставить перед собой цель победить капиталистическое государство{756}. Новая тактика немецких коммунистов, рассчитанная на то, чтобы завоевать поддержку рабочего класса и не допустить вступления рабочих в фашистские организации, а также на то, чтобы включить националистические лозунги в коммунистическую пропаганду, начала реализовываться в 1930 году. А в марте 1931-го, после перехода высокопоставленного нацистского офицера Рихарда Шерингера на сторону коммунистов, эта тактика стала называться «курсом Шерингера»{757}, что оказалось прямым наследием линии Шлагетера 1923 года. Впрочем, в обоих случаях усилия коммунистического движения добиться поддержки со стороны фашистов привели к весьма скромным результатам.

Вследствие политического компромисса с крайне правыми, после 1928 года в рамках «левого поворота» Коминтерна стало возможным появление доктрины «социал-фашизма», которая именовала социал-демократов главными врагами коммунистических партий и основным препятствием к объединению всех прогрессивных сил перед лицом фашистской угрозы. Имея удовлетворительный опыт использования мобилизующей силы национализма при проведении в жизнь советской национальной политики, Сталин одобрил «национал-популистскую» стратегию Коммунистической партии Германии через своего «человека в Берлине», члена политбюро КПГ Хайнца Ноймана, который хорошо говорил по-русски и неоднократно посещал черноморскую дачу Сталина в ключевые моменты своей карьеры. Однако по мнению руководства Коминтерна, КПГ с излишней рьяностью следовала националистическим курсом, и в 1931 году исполком Коминтерна попытался овладеть «курсом Шерингера» внутри КПГ — еще до того, как в 1932 году было снова санкционировано дальнейшее сближение с праворадикалами{758}.

К 1932 году Радек стал главным советником Сталина по германским делам. Одно из подтверждений этого — заседание Политбюро, состоявшееся 1 апреля 1932 года, на котором было одобрено предложение Сталина назначить Радека начальником нового Бюро международной информации при Отделе культуры и пропаганды ЦК. Это Бюро задумывалось как аналитический центр, который должен был добывать и предоставлять информацию по вопросам внешней политики непосредственно Сталину, а также в его секретариат и в Политбюро. Перед новым подразделением и лично Радеком ставилась задача разрабатывать стратегии влияния на общественное мнение зарубежных стран с традиционным упором на культурную дипломатию{759}. Таким образом, Радек снова стал ключевой фигурой в выстраивании особых отношений с немецкими праворадикалами.

Таков был политический и идеологический подтекст советского сближения с фашистскими интеллектуалами внутри Арплана и других организаций в 1932 году. Среди коммунистов, мечтавших воспользоваться набиравшей силу националистической революцией, был и главный координатор работы Арплана с советской стороны, уполномоченный ВОКСа в Берлине Александр Гиршфельд, который одновременно пытался наладить отношения и с праворадикальными деятелями, используя тайные связи в некоторых других малоизвестных организациях, созданных немецкими интеллектуалами. Гиршфельд, как бывший советский консул в Кенигсберге, был чрезвычайно заинтересован в том, чтобы добиваться скрытого советского влияния на представителей праворадикального направления в германской политике и идеологии. Он выступал в трех различных лицах: будучи уполномоченным ВОКСа, являлся также дипломатом в ранге секретаря советского посольства в Берлине и имел некоторое отношение к ОГПУ. Есть доказательства — и это важный момент, — что ловкий уполномоченный действовал не только по собственной инициативе. Скорее он работал как специальный оперативный сотрудник в рамках более широкой советской стратегии нащупывания подходов к немецким «революционерам правого толка». Гиршфельд видел свою миссию в том, чтобы сосредоточиться на идеологах, испытывавших симпатии к советскому режиму. В октябре 1932 года он объяснял свое понимание советской «линии» в Арплане так: «Глубоко проникнуть в радикальные и правооппозиционные круги интеллигенции, имеющие политический вес…, представляющие собой так называемый национал-большевизм (Тат, Ауфбрух, Воркампфер [названия периодических изданий] — это стратегии действия и т.д.)»{760}. Арплан совсем не должен был чувствовать влияние Москвы — напротив, оно «должно быть глубоко и надежно спрятано за кулисами». При этом Гиршфельд вообще никак не упоминал интеллектуалов левого толка — ни в таких организациях, как Общество друзей СССР, ни в левом крыле самого Арплана{761}.

Однако осуществить свой план Гиршфельд пытался испытанным советским способом — действуя через доверенное лицо, тайного агента внутри организации. Им оказался политический обозреватель Арвид фон Харнак, который был близок к руководству Арплана, поскольку являлся секретарем этого объединения. Большое значение имел тот факт, что Харнак, сам бывший правый радикал (член «добровольческого корпуса» в начале 1920-х), в начале 1930-х годов стал «неофициальным», иначе говоря — тайным, членом КПГ. Оптимизм Гиршфельда по поводу развития Арплана основывался на его абсолютной уверенности в том, что он, Гиршфельд, сможет контролировать организацию через фон Харнака и других хорошо законспирированных агентов{762}. Тайное сближение с немецкими правыми в 1932 году не афишировалось, но осуществлялось уже проверенными методами, выработанными для просоветских обществ дружбы и антифашистских организаций.

Внимание Гиршфельда сосредоточилось исключительно на праворадикальном контингенте организации, но последний составлял лишь пятнадцать человек из более чем пятидесяти членов Арплана[67]. В организацию входили не только экономисты, инженеры и другие ученые, интересовавшиеся системным изучением советского пятилетнего плана, — наряду с ними в организации состояла примерно такая же по количеству группа левых. В последние, бурные годы Веймарской республики смешение социальных слоев и интеллектуальное «скрещивание» крайних политических взглядов стало относительно распространенным явлением в берлинских кафе, кружках и салонах. Среди шестерых интеллектуалов, составлявших «коммунистическую фракцию» Арплана, значились венгерский философ и литературный критик Дьёрдь Лукач, китаист Карл Виттфогель, видный деятель КПГ Герман Дункер и еще один венгерский коммунист — Александр Полгар, работавший в советском торгпредстве в Берлине. Также в Арплан входила небольшая группа беспартийных марксистов. Лукач, вступивший в ВКП(б) после 1929 года (во время своего пребывания в Москве) и направленный летом 1931 года в Берлин, снова оказался в московском изгнании в 1933–1945 годах.

Вместе с Виттфогелем Лукач участвовал в закулисном руководстве похожей организацией — «Союзом интеллектуальных профессий» («Bund Geistige Berufe»), основанной в начале 1932 года как клуб «идеологически влиятельных» специалистов, относящихся к правому крылу политического спектра (архитекторы, инженеры, учителя и т.п.). В задачу закулисных руководителей входило свести к минимуму привлечение в эту ассоциацию коммунистов и заинтересовать Советским Союзом тех, кто находился под влиянием праворадикалов и «был недоступен для наших массовых организаций». Как и в Арплане, ключевой для советского начальства фигурой в «Союзе интеллектуальных профессий» был советский агент Гиршфельд{763}.

Основателем и первым председателем Арплана являлся профессор права и экономики Университета города Гиссен Фридрих Ленц, активно участвовавший в праворадикальном политическом движении. Будучи знатоком политической экономии, Ленц пересмотрел свои взгляды и в период Веймарской республики перешел от академичного кабинетного социализма к крайнему национализму, однако его суждения были скорее реалистичными, чем иррациональными или «народными» (volkisch) в шовинистическом понимании{764}. Еще один важнейший правый член Арплана, Эрнст Никиш, как и ряд других немецких национал-революционеров, также изменил социалистическому движению; будучи в 1919 году революционным социал-демократом, Никиш в течение короткого времени занимал пост председателя Баварского совета рабочих, крестьянских и солдатских депутатов в Мюнхене. Оккупация Францией и Бельгией Рурской области в 1923 году подтолкнула его к объединению с крайне националистически и одновременно пролетарски настроенными силами, у которых заключение союза с Советской Россией на базе взаимного отрицания условий Версальского договора превратилось в навязчивую идею. Сначала Никиш выступал за соединение таких разнородных явлений, как «пролетариат» и «национализм», в единое понятие «пролетарский национализм», а затем — за так называемый прусский большевизм — концепцию, которая прославляла мнимую идеологическую линию: от раннего прусского военного абсолютизма в Потсдаме через тоталитарное государство с центром в Москве к Берлину будущего{765}. К началу 1930-х годов Никит разработал масштабную расистскую интерпретацию российской и советской истории. Ленин («метис, полуславянин-полутатарин») выступал здесь как великий политик-националист, а Сталин стал смелым инициатором всеобщей мобилизации и террора против «западных» классов населения. Носителем «вестернизации» в русской революции оказался «еврей» в лице Троцкого, но это направление было решительно вытеснено «древнейшим инстинктом» (Urinstinkten) враждебности русских к Западной Европе{766}.

Помимо Никиша в число праворадикалов в Арплане входил друг и политический соратник Никиша Эрнст Юнгер — блестящий индивидуалист консервативной революции. Юнгер прославился в 1920-х годах восхвалением тотальной войны в своей книге «Стальные грозы». Он презирал нацистов за плебейство, хотя и пытался наладить с ними дружеские отношения. В 1932 году он опубликовал работу, на которую отчасти повлияла советская идея пятилетнего плана: «Рабочий: Господство и гештальт» («Der Arbeiter: Herrschaft und Gestalt»). По его собственным словам, это «тщательно разработанная мировоззренческая концепция будущего тоталитарного порядка, призванного обеспечить промышленное производство и уничтожение», в котором «рабочий-солдат» станет «новым человеком»{767}. Член Арплана Ганс Церер сыграл ключевую роль в возрождении в 1929 году журнала «Дело» («Die Tat»), тираж которого вскоре вырос с 1 тыс. до 30 тыс. экземпляров. «Дело» стало одним из наиболее обсуждаемых политических журналов своего времени. Еще один член Арплана, Хьюго Фишер, также входил в круг сотрудников этого журнала. Никита роднили с данной группой заинтересованность в «восточной ориентации» и желание выйти за пределы жесткого разграничения на левых и правых, хотя он и Церер нередко конфликтовали. Интеллектуалы-националисты, группировавшиеся вокруг Церера, разработали концепцию «Срединной Европы» (Zwischeneuropa) — объединенного германо-славянского пространства между Западом и Востоком; эта концепция служила оправданием геополитического партнерства с Советским Союзом в рамках консервативной революции{768}.[68] Многие деятели новоявленного националистического лагеря, такие как Никиш и Юнгер, пытались соединить национализм и социализм за пределами нацистской партии (эту группу в то время обычно называли национал-революционерами, чтобы отличать их от национал-социалистов). Другие были увлечены нацистской идеологией и политикой или вносили свой вклад в интеллектуальное развитие германского фашизма в период, предшествовавший 1933 году. Этих деятелей внутри Арплана поддерживал Эрнст Ревентлов, социал-революционер шовинистического толка, который открыто сотрудничал с Радеком в коммунистической прессе в период проведения в жизнь «курса Шлагетера». Ревентлова, вступившего в нацистскую партию в 1927 году, причисляли к так называемым левым нацистам, т.е. к тем, кто в слове «национал-социализм» вторую его часть воспринимал всерьез. Следует отметить, что состав членов Арплана после учредительного собрания 14 июля 1931 года, на котором это объединение, собственно, и было создано, значительно менялся. В других документах среди членов Арплана значатся также Карл Шмитт (специалист в области философии права, позднее ставший известным юристом в Третьем рейхе) и национал-революционный публицист Фридрих Хильшер{769}.

Гиршфельд вкратце докладывал в ВОКС об этой новой необычной немецкой организации, деятельность которой он помогал развернуть в Берлине. Он сумел найти подход к этой значимой группе, организуя лекции, собрания и чаепития с участием советских специалистов в области экономики и планирования. На открытии двухдневной конференции Арплана в январе 1932 года и в ходе более поздних мероприятий члены общества — коммунисты и интеллектуалы-националисты — спорили о том, применима ли советская плановая модель в Германии, насколько она жизнеспособна и как можно охарактеризовать намерения советского государства по отношению к Европе{770}.

Руководство ВОКСа и его референты по Германии, находившиеся в Москве, поначалу даже не предполагали, что некая новая немецкая организация интересуется плановой экономикой. Они узнали об Арплане только в первой половине 1932 года — по отчетам Гиршфельда. Когда глава центральноевропейской секции ВОКСа Шуман в начале 1932 года впервые принялся за серьезное изучение списка членов Арплана, он был сбит с толку странным сочетанием интеллектуалов правого и левого толка:

По поводу самого состава «Арплана», который кажется нам чрезвычайно пестрым. Будет ли это Общество работоспособным при таком составе? Среди членов «Арплана» имеется, несомненно, ряд лиц, искренно сочувствующих нам… и даже некоторые члены партии…, но с другой стороны, в Обществе имеются лица, нам довольно чуждые, например… Ленц. Об отдельных из них нам даже кажется, что они включились в это дело с определенным намерением влиять на деятельность «Арплана» в неугодном для нас направлении — как, например, … Никиш. Кто такой этот граф Ревентлов, известный гитлеровец или кто-либо другой, попавший в итоге в члены «Арплана»?{771}

Это наводит на мысль, что даже совсем не рядовой сотрудник ВОКСа придерживался традиционного разделения на друзей и врагов и не имел представления о тайном сотрудничестве с правыми, которое на тот момент уже было санкционировано сверху. Гиршфельд заверил руководство центральноевропейской секции ВОКСа в том, что фон Харнак — «вполне близкий нам человек», а состав нового объединения, его деятельность и связи «нами регулируются»{772}. Когда руководство ВОКСа ознакомилось с основными данными по Арплану за 1932 год, изначальное недоумение обернулось скептицизмом, который сохранялся на всем протяжении взаимоотношений с Гиршфельдом. Немецкие референты ВОКСа постоянно расхваливали преимущества Арплана, обходя молчанием способность этой организации притягивать правых радикалов, но зато подчеркивая наличие с ее стороны академического интереса к плановой экономике и привлекательность для советской культурной дипломатии связей Арплана с германскими университетами и научным сообществом (где присутствие левых было ничтожно как до, так и в период расцвета Веймарской республики){773}.

К концу 1932 года, после полугода недоразумений и перепалок, напряженность достигла критической точки. Заместитель председателя ВОКСа Е.О. Лернер заявила Гиршфельду, что Арплан и другие организации, куда входили правые, «может, по нашему общему мнению, стать абсолютно отрицательным фактором для дела завоевания важных для нас прослоек интеллигенции. Мы все… прекрасно знаем, что собою представляет Арплан. Хотя мы и не разделяем Вашей точки зрения насчет его значения для полпредства». Важных сотрудников ВОКСа в их сопротивлении «курсу» Гиршфельда на завоевание Арплана поддерживали референты НКИД и другие союзники, такие как, например, работники Госплана. Однако даже самые непримиримые критики Гиршфельда были вынуждены признать, что первостепенной задачей культурной работы в Германии стало «проникновение в слои радикальной и правооппозиционнои интеллигенции»{774}. Существует показательный документ, в котором начальник 2-го Западного отдела НКИД Д.Т. Штерн сообщает заместителю председателя Госплана В.И. Межлауку, что надежды, возлагавшиеся на Арплан, оказались преувеличенными, но, несмотря на сомнения, «нам приходится Арплану оказывать содействие»{775}.

Противостояние Гиршфельду по поводу Арплана имело целью сделать культурную пропаганду более открытой, а также сохранить поддержку сочувствовавших Советскому Союзу друзей из левого лагеря. Те большевики, которые первыми настаивали на том, что культуру невозможно отделить от политики, фактически оказались неспособными открыто обсуждать политические результаты собственной культурной политики в Германии из-за секретности проводимых операций. Они были вынуждены формулировать свои мнения в бюрократических распрях с руководством ВОКСа, последовавших после зарождения альянса сотрудников НКИД и Госплана в их борьбе против существенной финансовой поддержки Арплана со стороны СССР, что значительно понизило уровень значимости данного объединения для советского государства-партии{776}.

В целом сотрудники-референты ВОКСа и НКИД с недоверием относились к связям с правыми и старались не ставить их во главу угла советской политики в Германии, даже когда новый курс на привлечение сторонников консервативной революции был признан открыто. Гиршфельд, напротив, делал ставку на проникновение, скрытое влияние и политический вес правых в Арплане. Здесь кроется еще одна причина, по которой была предпринята попытка искать дружбы с теми, кого относили к национал-большевикам. За формулировкой Гиршфельда о важности поиска новых источников «влияния и информации» на правом фланге стоял другой тайный интерес, который в отношениях советского государства с западными интеллектуалами проявлялся не так уж редко, — разведка и шпионаж. После 1933 года Гиршфельд оказался причастен к вербовке по крайней мере одного члена Арплана и одного видного национал-большевика в качестве советских агентов{777}. 

У кого-то может возникнуть сомнение в значимости Арплана — относительно малочисленной и недолговечной компании интеллектуалов. Однако есть достаточные свидетельства того, что широкие контакты с немецкими национал-большевиками оказали влияние на мнения высшего советского руководства, особенно по поводу вероятной позиции Германии в отношениях с СССР в случае прихода к власти нацистов. В частности, Радек пытался установить прямой канал связи (в обход традиционной дипломатии) между Сталиным и фашистскими правыми радикалами, устраивая встречи высших советских бюрократов и немецких «национал-большевистских» интеллектуалов. Например, в середине 1932 года Радек около шести часов проговорил с членом Арплана Адольфом Грабовски, видным публицистом, работавшим в частной берлинской Политологической академии (Hochschule f?r Politik), бывшим членом Антибольшевистской лиги. Грабовски также информировал референтов НКИД о настроениях различных национал-большевиков, и в частности уделил особое внимание окружению журнала «Die Tat» («Дело»), откуда вышел целый ряд членов Арплана{778}. «Очень подробные» политические консультации с Радеком провел во время своего пребывания в Москве в составе делегации Арплана и Никиш. Он вспоминал, что на него произвели большое впечатление осведомленность Радека в делах немецких правых и его намерение сотрудничать с нацистами в случае их прихода к власти{779}. Тайный канал информации, проведенный из среды немецких правых, оказывал несомненное влияние на расчеты советского руководства. В августе 1932 года член Политбюро Лазарь Каганович написал Сталину о том, что читал стенограмму бесед советских дипломатов в Германии с членом нацистской партии Эрнстом фон Ревентловом, являвшимся тогда членом Арплана, а также с военным агентом, путешественником и по совместительству профессором военной географии Оскаром Риттером фон Нидермайером, который в период тайного советско-германского военного сотрудничества в течение восьми лет жил в СССР в качестве главного представителя вермахта. Нидермайер способствовал установлению контактов между советским посольством в Берлине и лидером нацистов Германом Герингом, а через него — и с НСДАП (Национал-социалистической рабочей партией Германии). Каганович уверял Сталина:

Из записок видно, что даже фашистские элементы вынуждены заверять нас, что не намерены нарушать сложившихся с нами отношений. Это, конечно, очень важно, ибо, по-видимому, несмотря на результаты выборов, эти элементы останутся у власти в Германии[69].

Столь наивное понимание Кагановичем осторожного заигрывания германских фашистов с коммунизмом, который вскоре будет назван в Третьем рейхе «юдо-большевизмом», предполагает наличие оказавшейся весьма опасной для советского руководства тенденции — делать далекоидущие выводы из переговоров с теми фигурами, которые будто бы очень хотят сотрудничать с советским государством.

Позиция Кагановича лишний раз показывает, что Сталин и его соратники в руководстве Коминтерна и КПГ игнорировали или серьезно недооценивали нацистскую угрозу. В 1932 году, когда создавался Арплан, мощь нацистов была уже очевидной, но после стольких лет зацикленности на «социал-фашистах», т.е. на социал-демократах, точной информации о нацистах явно не хватало. Многие коммунистические лидеры и советские дипломаты всерьез думали, что нацисты легкоуправляемы и ими будет нетрудно манипулировать. В то же время, как показал Б. Хоппе, Сталин высоко оценивал потенциал прагматического взаимодействия с просоветской и антизападной нацистской группой, готовой продолжать советско-веймарское экономическое и военное сотрудничество{780}.

Какими бы прагматичными ни были контакты между советской культурной дипломатией и германскими фашиствующими интеллектуалами, в 1932 году для обеих сторон это была возможность общения, открывавшая оптимистическую перспективу продолжения советско-германского сотрудничества в случае победы крайне правых на выборах в Германии. Конечно, в результате именно «национал-большевистские» и восточно-ориентированные течения на правом фланге, а также «левые нацисты» в НСДАП сократились численно и оказались разгромлены вскоре после захвата власти нацистами в 1933 году. Внешнеполитические операции СССР по оказанию влияния на немецких правых бумерангом вернулись в Москву и роковым образом отразились на советском понимании германской политики.