Стратегическая близорукость и общественное мнение запада
Для того чтобы успешно оказывать влияние, требуются не только конкретные методы и общая стратегия, но и хотя бы некоторое понимание целевой аудитории. ВОКС и связанные с ним учреждения демонстрировали это понимание двумя способами: в материалах, посылаемых за границу для прессы и общественного мнения западных стран, и во внутренних комментариях по поводу культурной и политической жизни за рубежом. Первый способ оформился к середине 1920-х годов, но он оказался значительно деформирован переворотом политической ситуации конца того же десятилетия; второй способ, по крайней мере для ВОКСа, обрел полную силу именно во время «великого перелома».
Производственный менталитет периода «великого перелома», при котором количество всегда преобладало над качеством, серьезно влиял на советскую активность в зарубежной печати. Например, главной ареной этого в целом неудавшегося влияния (а также объектом повышенного внимания) было обеспечение иностранных газет и других периодических изданий статьями и фотографиями. На практике влияние приравнивалось к простому размещению составленных в СССР материалов в иностранных изданиях или к отправке за границу огромного количества статей безотносительно к их дальнейшей судьбе: так, по некоторым сведениям, за период кампании вокруг процесса «Промпартии» в 1930 году за рубеж было отправлено около 500 статей. Реальная же доля размещения публикаций в конкретных изданиях — это уже иной вопрос: по некоторым данным, в период между 1 июля 1929-го и 1 марта 1930 года всего шесть статей было издано в Чехословакии и тринадцать — в Германии; столь же скромными были показатели и в другие годы. При этом не уточнялось, выходили ли в свет статьи, подготовленные именно ВОКСом. Основными трибунами для публикации фактически были организованные местными коммунистами печатные органы, такие как «Новая Россия» («Das neue Russland») или «Общество» («Monde») Анри Барбюса[54].
Напряжение «великого перелома» привело к еще более крутому повороту в сторону мнимой объективности при активном использовании документальных жанров, преследовавшем политические цели. Часто это достигалось новыми путями, и здесь лучшим примером может служить фотография. Такие учреждения, как ВОКС и Межрабпом, вовлеченные в продвижение позитивного образа СССР, сотрудничали на более широком культурном поле с авангардистами и просоветскими интеллектуалами. Интенсивное экспериментирование с движением «рабочих корреспондентов» (репортажи, травелоги и документальные фильмы, распространенные в Германии и в советской культуре раннего периода) свидетельствует о том, насколько очарованность политической властью «новой объективности» подпитывалась международными обменами. Существовало очевидное стремление — поднять уровень объективности с помощью средств массовой информации и одновременно манипулировать этой объективностью. Как откровенно отметил в 1931 году Бертольт Брехт по поводу десятилетнего юбилея «Arbeiter Illustrierte Zeitung», задача иллюстрированной газеты состоит в том, чтобы «рассказать правду», однако «камера может лгать так же, как и печать»{597}. Действительно, в этой сфере советская система определенно находилась под влиянием германских инициатив. «Рабочая иллюстрированная газета» Вилли Мюнценберга, публиковавшая фотографии, предоставленные ВОКСом и другими советскими учреждениями, а также авторские снимки фотографов-рабочих, имела впечатляющий финансовый успех. Целая плеяда авангардистов и «социалистических реалистов», старавшихся повлиять на советскую аудиторию, не смогла устоять перед соблазном и отдала дань производству фотографических кадров, призванных запечатлеть типичное — которое на самом деле являлось не типичным, а постановочным{598}.
И если спонсируемая Коминтерном берлинская империя Мюнценберга находилась на переднем крае сведения фотографий, текстов и графического дизайна в рамках общего нарратива, то и в ВОКСе также довольно рано пришли к осознанию способности фотографии убеждать и, следовательно, контролировать восприятие условий жизни в СССР. Фотографии, изображавшие картины социалистического строительства, продавались для публикации их в западной прессе через подразделение ВОКСа «Русс-Фото» (участие ВОКСа в производстве фильмов было гораздо менее значительным, чем влиятельная деятельность Межрабпома по импорту и показу кинофильмов). Чиновники ВОКСа видели не только то, что фотографии воспринимались международной аудиторией с меньшей подозрительностью, чем экспортируемые печатные материалы, но и то, что их публикация была коммерчески выгодной. В действительности объемы издания фотоснимков были сравнительно велики только в Германии и Франции (989 и 593 фотографии, опубликованные в Германии в 1925–1926 и 1926–1927 годах соответственно, и 657 и 702 — во Франции в те же годы, тогда как в США, Великобритании и других странах эти цифры опускались ниже 100). Однако и в этом случае международные усилия имели серьезные внутренние последствия. В 1925–1926 годах «Русс-Фото» распределило 19 833 фотографии в Москве и 1916 — в остальной части СССР, поскольку внутри страны было легче найти место для публикации{599}.
Одновременная соблазнительность фотографии как средства скрытой пропаганды и как источника валютной прибыли вскоре привела к столкновению. Ведь даже после снабжения обществ дружбы и советских посольств фотоснимками и массового их использования при составлении привлекательных альбомов для иностранных визитеров — само это предприятие практически никогда не требовало серьезной финансовой поддержки. В 1926 году глава «Русс-Фото» попытался расширить коммерческий потенциал своего предприятия за рубежом, что предположительно означало установление зависимости фотографического «освещения достижений СССР» от международного рынка прессы. Такое отречение от «идеологического руководства» было сразу атаковано руководством ВОКСа и категорически запрещено Каменевой. Характерно, что в 1928 году она уверяла Отдел печати ЦК, что фотоматериалы политически «очень сильны» и нуждаются в неусыпном контроле, так что тиражироваться должны только благоприятные снимки; также она настаивала на том, что проект в целом должен создать документальную «хронику нашей действительности»{600}.
Фотографии и печатные материалы рассматривались как особо ценные средства для проникновения в страны, с которыми СССР не имел дипломатических отношений или попасть куда было труднее обычного по географическим либо политическим причинам. Работа с фашистской Италией — особенно интересный пример. В 1928 году советское посольство в Риме запросило у НКИД путеводители по Москве, а также материалы по художественной жизни, экономическим достижениям и спорту. В 1930 году уполномоченный ВОКСа при советском посольстве в Риме жаловался на то, что перестал получать даже бюллетень собственной организации, хотя с ростом в тот год дипломатических и торговых связей появилась «возможность помещать в местные журналы и газеты ряд статей об СССР». Он запросил материалы на французском языке, особенно по пятилетнему плану с последними цифрами достижений, а также статьи по вопросам образования, литературы и искусства{601}.
Италия установила дипломатические отношения с Советским Союзом в 1924 году, и идеологические вспышки с обеих сторон не исключали частого и вызывающего взаимное понимание сотрудничества двух этих государств в рамках антиверсальской дипломатии, а также взаимовыгодных торговых связей. Действительно, подъемы и спады антифашистских кампаний в советской прессе обычно прямо соответствовали поворотам в итало-советских отношениях. Смесь отвращения и влечения также явно присутствовала и с фашистской стороны. Если Муссолини извергал громы и молнии по поводу «заразы» социализма и «масонского зловония», распространяющегося с Востока, а другие фашистские «мыслители» легко увязывали Сталина с Фордом, обличая их в едином «большевистско-американском варварстве», то историки вывели устойчивую тенденцию привлекательности советского эксперимента не только для итальянских нефашиствующих интеллектуалов, но даже для идеологов режима. Встреча на высоком уровне Дино Гранди и Максима Литвинова в Милане в 1930 году дала сигнал к началу новой эры в дипломатических и культурных отношениях двух стран, приведшей в 1933 году к итало-советскому договору о дружбе и значительно повлиявшей на культурную дипломатию{602}. Бюллетень ВОКСа начал регулярно поступать в Рим, советское присутствие в Италии в форме выставок и концертов усилилось, и ВОКС попросили обратить особое внимание на визиты в СССР итальянских ученых. Уполномоченный ВОКСа в Италии отметил возможность приглашения так называемых либеральных ученых — оппонентов «фашрежима» и даже «фашиствующей» публики.
Однако в годы «великого перелома» ВОКС был не способен извлечь все преимущества из потепления в итало-советских отношениях. В 1930 году чиновник советского посольства описывал, как итальянцы, услышав слово «ВОКС», начинали энергично «махать руками» в знак безнадежности, поскольку все их запросы Общество культурной связи либо оставляло без ответа, либо направляло в другие учреждения — по причинам бюрократической волокиты или чрезмерной партийно-политической осмотрительности. К 1933 году ВОКС автоматически посылал в Италию статьи, обреченные сразу отправляться в мусорную корзину, т.е. посвященные речам Сталина или очередной годовщине смерти Маркса, что вызывало лишь насмешки местного уполномоченного ВОКСа. Он сухо пояснял, что статьи, которые можно было опубликовать на английском или французском языках, были ненавистны фашистскому режиму политического террора, и сообщал, что материалы по градостроительству, медицине и искусству были бы использованы с гораздо большей эффективностью{603}.[55] Грубые ошибки, проистекавшие из инертности и бюрократизма, должны рассматриваться как значимая часть советской культурной дипломатии.
Другие опубликованные материалы, отправлявшиеся за границу или передававшиеся иностранцам для доставки за рубеж, все же попадали в цель. Американский врач Ральф А. Рейнолдс, привлеченный к организации Американо-Российского института в Сан-Франциско, посетил Москву в 1930–1931 годах и получил от ВОКСа материалы для статей и лекций о советских медицинских учреждениях и тюрьмах. Его статья в «Журнале социальной гигиены» («Journal of Social Hygiene») содержала признание, что автор обязан ВОКСу предоставлением «значительной части статистических данных, помещенных в этой статье». Но на самом деле Рейнолдс позаимствовал еще больше: весь план его статьи следовал советской схеме противопоставления ужасов царизма достижениям советского строя. Он писал, что СССР — единственная в мире страна, где «идея карающего наказания за преступление совершенно отброшена. Тюрьмы превращены там теперь в школы профессионального обучения»{604}.
Фотографии обладали и другим преимуществом: эффективность текстовых материалов страдала от плохих переводов и трудностей передачи скрытых смыслов советской идеологизированной речи в форме, доступной или хотя бы более-менее понятной иностранцам. Даже весьма сочувствовавшие СССР иностранные потребители его пропаганды из года в год более чем ясно демонстрировали, что советские публикации на их родных языках оставляют желать много лучшего. В 1932 году почетный секретарь Британского общества культурных связей предпринял ряд усилий убедить Исидора Амдура (молодого еврея-коммуниста из Лондона, работавшего тогда главой англо-американского сектора ВОКСа) в том, что качество материалов должно быть улучшено. Луис Андерсон Фенн — просоветский писатель и публицист, автор ряда изданных в начале 1930-х годов книг о проблемах бедности, богатства и «перехода к социализму» — сообщил Амдуру, что мог бы поехать в Москву и поделиться «чистотой стиля» своего английского языка. Этот сочувствующий критик, отметивший, что сотрудничал с журналом «The Spectator», сделал обзор целого номера «Soviet Culture Review» для невосприимчивого Амдура. Западные читатели «вводятся в заблуждение и ставятся в тупик необычными фразами и конструкциями», типичными для советских публикаций; странная гарнитура шрифта явно раздражает щепетильного английского читателя, и вообще она «ужасно скучна и непривлекательна». Амдур заверил Фенна, что отдел печати ВОКСа предпримет все необходимые шаги для устранения проблемы, однако не забыл вставить в свои обещания слово «вероятно». Предложение Фенна послужить делу социализма в Москве было проигнорировано. Вместо этого по чисто бюрократической логике он попал в список лиц, регулярно получавших те самые публикации ВОКСа, которые и предлагал улучшить{605}.
ВОКС отвернулся от поощрения участия беспартийной интеллигенции в своих «секциях» как раз в разгар «великого перелома» и стал прилагать гораздо больше усилий для снабжения советского общества аналитическими материалами о культурной и интеллектуальной жизни важнейших зарубежных стран. Эти вновь обретшие значимость старания оказались частью новой политики в отношении международной информации — политики, сложившейся в 1920-х годах и значительно видоизменившейся с наступлением сталинской эпохи. ВОКС принимал участие в работе гораздо более широкой системы секретного информирования о международных делах, помогавшей развивать кругозор высших советских элит и отличавшейся по форме и содержанию от триумфальной помпезности официальной печати. Форма и тон новой системы информирования о внешнем мире начиная с середины 1920-х годов утверждались «тайной канцелярией» Сталина, Информационным бюро ЦК, а после 1932 года — Бюро международной информации во главе с Карлом Радеком. Секретные отчеты и сведения о внешнем мире строго дозировались и распределялись согласно рангу получателей в бюрократической иерархии, а также на основе служебной необходимости предоставления таких знаний тому или иному должностному лицу, — и все это покрывалось завесой особой секретности. Данная система была тесно связана с оперативной практикой, поскольку специальные доклады и каналы информации возникали среди противоречий «двойственной политики», отделявшей борьбу Коминтерна за мировую революцию от традиционной дипломатии НКИД{606}.
Однако несмотря на всю секретность и централизацию, характеризовавшие переправку привилегированной информации (или даже отчасти благодаря им), отчеты о международной жизни давали искаженную картину внешнего мира. ВОКС занял полагавшееся ему место в общей системе со своими сводками о культурном развитии зарубежных стран, расширяя собственную референтуру в виде сети аналитиков в определенных государствах. В 1929 году референт, или аналитик, — это «ответственный руководитель», обязанный следить за культурной жизнью порученной ему страны и осуществлять поиск отдельных лиц или организаций, готовых стать «проводниками» советского культурного влияния. В 1931 году число референтов было увеличено с шести до восьми для центральноевропейской секции, с четырех до семи — для англо-американской и с трех до шести — для романской секции, общее число референтов достигло 21 человека{607}. Секции составляли отчеты, в 1933 году — каждые две недели, с обзором иностранной печати. Рубрики отчетов демонстрируют способы, при помощи которых аналитики увязывали свои обзоры с ведомственными интересами ВОКСа: обычно они суммировали позицию «интеллигенции» или «групп интеллигенции» для каждой страны, отслеживали путешественников или важных персон с советскими связями и их заявления в печати относительно СССР, а также общества дружбы и их публикации; в качестве самого важного подчеркивались «кампании в поддержку и против СССР» — будто в западной печати, как и в советской, преобладали всевозможные «кампании».
Очевидно, цель этих действий была сугубо практической: помочь отделить друзей от врагов и выявить тех, с кем ВОКС и другие советские учреждения вели дела ранее или могли бы вести их в будущем. Однако результатом стало в том числе распространение черно-белой картины мира, в которой все антисоветские высказывания объявлялись ложными, а восхваление советской системы — объективной истиной. На исходе зимы 1932 года — в разгар голода, охватившего многие сельские районы страны, — в одном из сводных отчетов сообщения о голоде характеризовались как любимое изобретение западных интеллектуальных кругов правого толка{608}. Но еще более важным по своим последствиям, чем даже рост числа запрещенных тем, было то, что интеллектуальная и культурная жизнь в анализируемых странах не рассматривалась в собственной динамике и национальном контексте, будучи представлена лишь в утверждениях за или против советской системы. Узкоутилитарный подход референтов невольно помог создать мираж окружающего мира, занятого только одним вопросом — приветствовать или осуждать советский коммунизм.