4.3. Ю. Федькович

Талантливый писатель, выходец из крестьянской среды, Юрий Федькович (1834–1888) широко использовал богатство украинского языка и фольклора, был подлинно народным певцом ("буковинским соловьем") карпатских верховинцев-гуцулов. Не было у него ни классовой ненависти, ни богоборчества. А была христианская вера. Не удивительно поэтому читать в статье "Малорусские писатели на Буковине", которую Украинка опубликовала в петербургском марксистском журнале "Жизнь" (1900): "В изображении Федьковича, несмотря на печальные сюжеты, Буковина является всегда в несколько праздничном виде; его герои страдают больше от любви, чем от тяжелых экономических и общественных условий, а это едва ли так было в Буковине даже в более счастливые для буковинского крестьянства 60-е годы". Марксисты-ленинцы обычно называли таких "лакировщиками действительности".

Писатель занимался явно не теми слоями общества: "Федькович изображал зажиточное крестьянство, страдающее только от рекрутского набора да от случайных катастроф, не считая, конечно, общечеловеческих, всегда и всюду существующих страданий".

Маловато будет. А где же беспощадная классовая эксплуатация?

Иногда писатель описывал именно тех, кого нужно. Но все равно делал это неправильно: "Недостаток широты мысли и глубины понимания особенно сказывается в тех поэмах Федьковича, в которых затронуто интересное и сложное явление буковинской жизни начала XIX столетия, а именно разбойничество. "Опришки", как называет буковинский народ своих разбойников, напоминают украинских эпигонов гайдамаччины типа Кармелюка, который остался в памяти народной не как простой грабитель, а как противник экономического и социального неравенства. Федькович дает в своих поэмах только анекдоты в романтическом вкусе из жизни знаменитых опришков, но глубокие причины и внутренний смысл самого явления, видимо, были совершенно неясны для него". Где уж ему. Во-первых, Маркса не читал. А во-вторых, был верующим христианином: "Как в поэзии, так и в прозе широкие темы не давались Федьковичу: он не успел достаточно развиться для них. Для такого развития, которое равнялось бы его природному таланту, необходима была более культурная среда, которой не было тогда ни в Буковине, ни в Галиции, куда было переселился Федькович в 1872 году. Переселился он во Львов, чтобы работать при обществе "Просвіта" по изданию книг для народного чтения. Там он издал около пяти книг своего сочинения, проникнутых клерикально-буржуазным духом, который если и проявлялся иногда в его беллетристике, то в очень слабой степени". (Кстати, об "опришках". Недавно на украинском радио филологи ломали голову по поводу этимологии слова "опричник". Много было сказано слов, в том числе и о сути этого "ганебного явища російської історії". Но о родстве этих двух слов так никто и не заикнулся. Ибо какие же "ганебні явища" могут быть в истории украинской?). Итак, христианин Федькович оказался во Львове. В итоге (с удовлетворением констатирует Украинка) ничего хорошего не получилось:

"Львовская народническая интеллигенция, далеко не свободная от клерикально-бюрократических предрассудков, проникнутая филистерством, ничего не дала Федьковичу, а скорее даже имела дурное влияние на выработку его литературного вкуса. Сам Федькович писал, что он прожил во Львове "14 черных месяцев, чтобы до крайности разочарованным возвратиться под свою родную кровлю". Как писал Зеров, Федьковича "дратує, що "професори" Огоновський та Ільницький, Патрицький та Вахнянин говорять з ним менторським тоном, критикують його писання, мову, відкидають його рукописи… Він може озватися отруєною фразою на зразок: "Я не на то то пишу, щоб було що критикувати літературним монополістам". А как бы он отнесся к монополисткам?

Творческие претензии Украинки к поэзии Федьковича можно сформулировать коротко — "Шевченка начитался": "Влияние поэзии Шевченко на Федьковича было роковым: эта сильная поэзия слишком поразила еще не окрепшего буковинского поэта; чем более Федькович увлекался Шевченко, тем более терял свою оригинальность и, наконец, совершенно подчинился ему, а если порой освобождался, то только для подражаний галицким "боянам", что, конечно, было совсем не лучше. Сонеты Федьковича похожи на плохие подражания Мицкевичу, а в поэмах чувствуется влияние второстепенных немецких романистов. Что же касается сложных сюжетов и философских тем, то для них необходима была большая степень культурного развития, чем какою обладал Федькович, получивший в молодости незначительное образование…"

Что же остается от выдающегося поэта? Немного: "Поэтического таланта Федьковича хватало на воспроизведение непосредственных впечатлений жизни в безыскусственной форме; стиль народной песни лучше всего давался ему, но едва поэт переходил к отвлеченным темам или сложным сюжетам, пытался усвоить себе форму сонета и книжный стиль, как получались произведения безжизненные, мало чем лучше произведений… других галицких поэтов того времени, из которых ни один не возвышался над посредственностью".

Как известно, первый враг марксиста — народник (все, кто изучал "Историю КПСС", помнит эпохальный труд Ленина "Что такое "друзья народа" и как они воюют против социал-демократов"): "Федькович не чужд недостатков, свойственных вообще тогдашний народнической литературе: он часто впадает в сентиментальность и этнографичность; кроме того, на нем отразилось влияние европейского, особенно немецкого романтизма; пристрастие к декоративной стороне народной жизни, к исключительным сюжетам, к необыкновенным натурам мешало ему остановиться на глубоких, основных явлениях этой жизни". В финале марксистка с высоты "научного" мировоззрения дает установку: "Надо надеяться, что пример Федьковича не прошел даром для его продолжателей, что они не остановятся на полпути, подобно ему, а сумеют с образностью, колоритностью формы и с теплотой чувства соединить глубину и широту мысли, недостаток которых отозвался роковым образом на деятельности Федьковича". Совсем плох был Юрий Федькович: ни тебе классовой ненависти, ни национальной, ни ненависти к Господу Богу. Скука смертная.

Но существовали и другие мнения. Зеров писал, что стихи и рассказы писателя "здобули йому признання серед наддніпрянських і західно-українських літератів — "буковинський соловій" став звичайним його епітетом; раз у раз проводяться паралелі межи його "великанським" хистом і творчістю Шевченка… П. Куліш писав за кордон: "Не навтішаємось тут речами вашого Федьковича. Пливе Дністер, тихий, як той руський нарід, широкий, як його думка, глибокий, як його рани… На палітрі в сього маляра свої — непозичені фарби. Буде у вас, буде красна література"… Значення Федьковичевих повістей в українському письменстві зрозуміємо, коли знатимем, що його "повістки" були першим художнім відтворенням гуцульського життя. За ним пішли Кобилянська і Коцюбинський… Для Кобилянської Гуцульщина і гори цікаві не самі по собі, а як романтичне тло, як декорація глухої, понурої легенди…". Но для Украинки, без сомнения, ближе была именно "глуха, понура легенда" ее любимицы. Она ведь характеризовала свою музу как трагическую, а себя как истеричку.

Заключительная цитата из статьи "Малорусские писатели на Буковине": "Главный город австрийской провинции Буковина Черновцы интересен для малороссов в том отношении, что он является единственным значительным европейским городом, где малорусский язык принят повсюду, в домах и на улице, как разговорный язык". Во Львове, например, разговорным языком был польский. До тех пор, пока Сталин не присоединил Западную Украину к остальной, согласно позорному пакту Молотова-Риббентропа. И насколько это справедливо?

Петербургский марксистский журнал "Жизнь" был органом "легальных марксистов". На страницах журнала неоднократно выступал Ленин. Горький объединил вокруг журнала группу "прогрессивных" писателей. Публиковали здесь и "передовых" украинцев. Поэтому Украинку встретили как родную: "Редактор "Жизни" сам предложив мені писати до його журналу огляди української літератури (отож я й дала йому буковинців) і взагалі віднісся до мене дуже добре, запросив мене на вечірнє редакційне зібрання і взагалі трактував по-товариськи, як далеко не завжди трактують "пришельців". Рыбак рыбака видит издалека.

В других статьях для этого журнала Украинка также стремилась реализовать классовый подход. Как например, в статье "Два направления в новейшей итальянской литературе (Ада Негри и д’Аннунцио)": "Ада Негри и д’Аннунцио — личности диаметрально противоположные по идеям, по симпатиям, по темпераменту и, наконец, по происхождению. Ада Негри — поэтесса-плебеянка, д’Аннунцио — поэт-аристократ; принадлежа к двум враждебным лагерям, оба они обладают сильным классовым самосознанием…". Впрочем, вскоре "плебеянка" вышла замуж за аристократа и утратила все свое классовое самосознание.

Классовый подход то и дело пробуксовывал. Но вовсе не по вине Украинки, а в мировом масштабе. Ее статья "Новые перспективы и старые тени ("Новая женщина" западно-европейской беллетристики)" заканчивается так: "В заключение нам хотелось бы поговорить еще о типе рабочей женщины в французской беллетристике, но он пока едва-едва намечен (в нескольких социальных драмах, обзор которых мы надеемся дать в недалеком будущем) и не представляет определенных контуров, поэтому приходится ограничиться этим обзором литературы о "новой" женщине, сознавая всю его неполноту". Запад с "новой" женщиной недоработал и Украинке нечего было пересказывать русским пролетариям из "европейской" жизни.