2.1. Гейне и коммунизм
2.1. Гейне и коммунизм
Немецкий еврей Генрих Гейне стал революционером в юности: "Взяться за оружие меня давным-давно принудило издевательство недругов, наглость чванных аристократов. Маршрут всей моей жизни лежал уже в моей колыбели". "Издевательство недругов" заставило "взяться за оружие" и девятилетнюю Ларису:
Ні долі, ні волі у мене нема,
Зосталася тільки надія одна…
Революционность органично сочеталась в немецком поэте с антихристианством: "Ни один поп не в силах заточить теперь в темницу немецкий дух; ни один благородный дворянчик не вправе больше кнутом гнать на барщину немецкие тела, и потому также немецкая муза снова должна стать свободной, цветущей, простодушной, честной немецкой девушкой, а не быть томной монашенкой или кичащейся своим происхождением рыцарской девой".
Гейне (как и Украинка) преклонялся перед идеями Великой французской революции и ее "наследником" Наполеоном. После победы Июльской революции 1830 года в Париже он, ликуя, записал в своем дневнике: "Исчезла моя жажда покоя. Теперь я снова знаю, чего хочу, что должен, что обязан делать… Я сын революции, и я снова берусь за неуязвимое оружие, над которым мать моя, благословляя, произнесла заклятье… Цветов! Цветов! Я украшу главу свою венком перед смертным боем. И лиру, дайте мне лиру, чтобы запел я боевую песнь… Слова, подобные пылающим звездам, что падают с высоты и сжигают дворцы и озаряют хижины… Слова, подобные блестящим копьям, что с шумом взлетают до седьмого неба и поражают набожных лицемеров, прокравшихся туда, в святая святых! Я весь радость и песнь, я весь меч и пламя!". В разгар революции 1905 года Украинка также испытывала подъем: "Тим часом в поезії я тепер обдарована несподіваною гармонією настрою моєї музи з громадським настроєм (се далеко не завжди бувало!). Мені якось не приходиться навіть нагадувати сій свавільний богині про її "громадські обов’язки", так обмарив її суворий багрянець червоних корогв і гомін бурхливої юрби. Я навіть не розумію, яка приємність сій громадянці музі воловодитись тепер з таким недолугим створінням, як я; на її місці я вибрала б собі поета з такою героїчною поставою, як В. Гюго, з голосом, як у Стентора, приставила б йому рупор до усті гукала б через таке вдосконалене знаряддя моєї волі на весь світ".
Историю Гейне понимал материалистически. Для него были важны не "внешние стороны революции", а ее "глубинные вопросы": "Эти вопросы касаются не формы правления, не лиц, не установления республики или ограничения монархии, — они касаются материального благосостояния народа. Старая спиритуалистическая религия была полезна и необходима, пока большая часть людей жила в нищете и вынуждена была утешаться загробным блаженством. Но с тех пор как развитием индустрии и экономики создана возможность вытащить людей из материальной нужды и осчастливить их на земле, с этих пор… Вы понимаете меня. И человечество тоже поймет нас, если мы скажем ему, что в будущем оно будет каждый день есть говядину вместо картофеля, меньше работать и больше танцевать. Будьте уверены, люди не ослы…" Только ослы еще могут держаться за "старую спиритуалистическую религию" (т. е. христианство) в новых условиях (когда каждый день говядина, а потом — танцы). А если к говядине добавить деликатесы! А к танцам — современные шоу и блокбастеры в 3D-формате! Это и будет райское наслаждение. А христиане все долдонят одно и тоже: пост, молитва, покаяние, жизнь вечная…
Будущий вождь пролетариата Маркс еще сидел на школьной скамье, а Гейне еще в 1834 году открыл, что "свободолюбивый дух" нашей классической литературы проявляется "гораздо менее в среде ученых, поэтов и литераторов", чем в "огромной активной массе, среди ремесленников и кустарей". Сидя в Париже, поэт посылал в Германию отчеты о французской политической, художественной и народной жизни. Позже он говорил, что сквозь его сообщения красной нитью проходили предсказания о победе коммунизма. В 1843 году он писал: "Я говорю о коммунистах — единственной партии во Франции, заслуживающей безусловного уважения. С таким же вниманием я бы отнесся и к остаткам сен-симонизма, а равно и к фурьеристам… Но эти почтенные люди движимы лишь словами, и социальный вопрос для них только вопрос, только традиционное понятие. Их не влечет демоническая необходимость, они не те заранее избранные слуги, руками которых высшая мировая воля осуществляет свои необъятные решения. Рано или поздно рассеявшаяся семья Сен-Симона и весь генеральный штаб фурьеристов перейдут в растущую армию коммунизма и, облекая грубую потребность в созидающее слова, как бы возьмут на себя роль отцов церкви".
А в конце этого же года в Париж подъехал один из этих "отцов" новой церкви — Маркс. Друзья из Кельна ему прислали тысячу талеров; мысль классика била ключом. Вскоре Гейне открыл, что "во главе пролетариев в их борьбе против существующего строя стоят самые передовые умы и крупные философы". У них было полное взаимопонимание. Гейне писал Марксу: "Нам нужно немного знаков, чтобы понять друг друга".
В 1844 года состоялось восстание силезских ткачей. По этому поводу Гейне написал "Песню ткачей". Украинка перевела ее так:
Вже очі смутнії не плачуть сльозами,
Ткачі за станками цокочуть зубами:
"Країно! тобі смертну одіжми тчем,
Потрійний прокліну тканину вплетем!
Ми тчемо, ми тчемо!
Проклін тому ідолу, богу безодні,
Йому ж ми молились голодні й холодні,
Даремне з нас кожний до нього зорив, —
Він з нас насміявся, він нас одурив!
Ми тчемо, ми тчемо!
Цареві проклін, що панує з панами,
Чому він не зглянувсь над бідними нами?
Останню копійку бере у ткачів,
А потім ще каже стрілять, наче псів.
Ми тчемо, ми тчемо!
Проклін отій нашій — ненашій країні,
Де сором та ганьба панують єдині,
Де гинуть дочасно хороші квітки,
Де в цвілі та в гною живуть робаки.
Ми тчемо, ми тчемо!
Літа прудкий човник, тріщать наші кросна,
Вдень мучить нас праця, зрива навіть зо сна…
Державі старій смертну одіжми тчем,
Потрійний прокліну тканину вплетем!
Ми тчемо, ми тчемо!
В переводе Гейне несколько усовершенствован. У него было: "Мы ткем тебе саван, о старая Германия!" В переводе стало: "Країно! Тобі смертну одіжми тчем…" Что же это за анонимная "країна"? И еще раз в конце Гейне повторяет: "Мы ткем тебе саван, старая Германия". И еще раз переводчица убирает название страны: "Державі старій смертну одіжми тчем".
Гейне писал об одном из первых выступлений немецкого пролетариата. Но Украинка — интернационалистка. А пропаганда коммунизма нужна в любой стране. Даже в преимущественно крестьянской Росси, где пролетариата не густо. А чтобы никто не перепутал адресата ее проклятий, она еще раз рихтует Гейне. У него было: "Второе проклятье — королю богачей". У нее стало: "Цареві проклін, що панує з панами". Но в Германии, как известно, царей не водилось.
В середине XIX века Бисмарк говорил: "Можно попытаться построить коммунизм. Но для этого нужно выбрать страну, которую не жалко". Германский пролетариат почему-то не стал совершать социалистической революции (о чем, как говорил Жванецкий, "жалеет — страшно"). Но такая страна нашлась. Вернее, ее нашли. И теперь коммунистический эксперимент уже закончен. Идет поиск виновников. Причем преимущественно — на стороне. Оно и понятно: "успех имеет много родителей, неудача же — круглая сирота".
Гейне повезло: он успел поставить коммунизму диагноз еще при жизни. Своих друзей Маркса и подельников он называл "обожествившими себя безбожниками". В своих предсмертных "Признаниях" Гейне говорил, что причиной его возвращения к Богу был "более или менее тайный союз", который атеизм заключил "с жутко оголенным, не прикрытым даже фиговым листком, грубым коммунизмом". Свое последнее слово о коммунизме Гейне сказал за несколько месяцев до смерти: "Только с отвращением и ужасом думаю я о времени, когда эти мрачные иконоборцы достигнут власти: грубыми руками беспощадно разобьют они все мраморные статуи красоты, столь дорогие моему сердцу; они уничтожат все те фантастические игрушки и безделушки искусства, которые так любил поэт; они вырубят мои лавровые рощи и посадят там картофель; лилии, которые не трудились и не пряли, а все же одевались так, как не одевался и царь Соломон во славе своей, будут вырваны из почвы общества, если только не захотят взять в руки веретено; розы, эти праздные невесты соловьев, подвергнутся такой же участи; соловьи, эти бесполезные певцы, будут изгнаны, и — увы! — из моей "Книги песен" бакалейный торговец будет делать пакетики, в которые станет насыпать кофе или нюхательный табак для старух будущего. Увы! Все это я предвижу, и несказанная печаль овладевает мной при мысли, что победоносный пролетариат угрожает гибелью моим стихам, которые исчезнут вместе с романтическим старым миром".
"Победоносный пролетариат" загнал литературу и все прочие искусства в стойло социалистического реализма. Но начинался соцреализм еще до победы революции. В русской литературе — усилиями Горького и компании. В украинской — усилиями Франко со товарищи. За несколько месяцев до смерти Украинка говорила: "На мій погляд, і в мистецтві, і в літературі треба дотримуватись некрасовського вислову: "Поэтом можешь ты не быть, но гражданином быть обязан". Особливо це вірно для нашого жорстокого часу". И Гоголь, и Достоевский, и многие другие русские писатели были великими гражданами. Но их гражданственность не имела ничего общего с революционной тенденциозностью.
Гейне продолжал: "И все же, честно сознаюсь, этот самый коммунизм, столь враждебный моим вкусам и склонностям, держит мою душу во власти своих чар, и я не в силах им противиться; два голоса в моей груди говорят в его пользу, два голоса, которые не захотят замолчать, которые, в сущности, быть может, являются не чем иным, как внушением дьявола, — но как бы то ни было, я в их власти, и никакие заклинания не могут их побороть. Ибо первый из этих голосов — голос логики. "Дьявол — логик!" — говорит Данте. Страшный силлогизм околдовал меня, и если я не могу опровергнуть посылку, что "все люди имеют право есть", я вынужден подчиниться и всем выводам из нее". Гейне казалось, что коммунизм способен накормить всех голодных и потому он справедливее капитализма. Однако история XX века показала, на что способны коммунисты.
Второй голос в пользу коммунизма говорил немецкому поэту, что коммунизм — оружие против национализма (в частности — германского): "Из ненависти к сторонникам национализма я мог бы почти влюбиться в коммунистов… Главный догмат, проповедуемый ими, — это самый неограниченный космополитизм, всемирная любовь — любовь ко всем народам, братское равенство всех людей, свободных граждан земного шара". История продемонстрировала, что захватив власть над шестой частью суши, коммунисты залили страну кровью. Продолжая курс на мировую революцию, они вызвали к жизни национал-социализм. Закончилось все мировой войной. Много уроков дает история XX века. Однако уже в XIX веке некоторым было ясно, куда приведет безбожная революция. Например, Достоевский, опираясь на Евангелие, понимал, что поиски справедливости без Христа — губительны. Он предупреждал, что раз отказавшись от Христа, человек неминуемо дойдет до антропофагии. Именно так все и было.
Одержимые революционеры игнорировали не только Достоевского, но и Евангелие. В том числе — украинские революционеры. У них были другие приоритеты и авторитеты. В 1900 году Украинка писала сестре:
"Я теперь набрала 12 томів Гейне і в вільні хвилини переглядаю його, бо таки ж треба"; "Мені подарували портрет Гейне, се було дуже доречі". Как известно, из Гейне она выбрала только те идеи, от которых он отрекся. А возвращение поэта к Богу — просто игнорировала.