«Предатели устраивались получше…»
«Предатели устраивались получше…»
Эти слова принадлежат бывшему рядовому 22-й отдельной стрелковой бригады (входившей в состав 2-й ударной армии генерала Власова) Г.А. Стеценко, попавшему в немецкий плен в 1942 году в Мясном Бору. Перенесший муки и унижения человек писал спустя годы: «Разве мы все, живые и мертвые, виноваты в том, что генерал Власов сдался немцам живым? Я был там до последнего дня и знаю, что никакой армии Власов не сдавал. Как знаю и то, что никто из нас, попавших в фашистский плен, не пошел туда добровольно. И какая наша вина в том, что взяли нас на болоте, погибающими от голода и ран? Мучались и умирали в немецких лагерях за колючей проволокой не предатели — те устраивались получше. Голодные, обездоленные люди на клопиных нарах никого не предавали. Они только мучались и гибли».
«Из докладной записки заместителя заведующего Главным политическим отделом рейхминистерства по делам оккупированных восточных областей О. Бройтигама начальнику штаба Верховного главнокомандования вермахта генерал-фельдмаршалу Кейтелю (март 1942 г.)
К 11 июля 1941 г., через три недели после начала войны, у нас насчитывалось 360 тысяч русских военнопленных, к середине декабря их было почти 3,2 миллиона.
Та масса военнопленных, которая была захвачена после первых двух крупных сражений войсками группы армий «Центр» (под Белостоком и Минском, начало июля 1941 г., -323 тысячи человек; под Смоленском-Рославлем, начало августа, — 348 тысяч), не создала особых организационных трудностей, как и более 600 тысяч, взятых под Вязьмой-Брянском.
Эти солдаты, оказывая фанатичное сопротивление, отошли в леса и болота, оставшись без продовольствия, питались корой и корнями деревьев, были в таком состоянии, что их положение военнопленных разрешалось естественным образом: чем больше их погибало, тем лучше было для нас.
Во время конвоирования на марше окончательно обессилевших пристреливали, оставляя трупы на дороге. Попытки гражданского населения оказать им помощь или передать еду жестко пресекались, при этом расстреливали и военнопленного, и сочувствующего».
Яровчанину Спиридону Бояринову и жителю Павловска Ефиму Чурилову довелось попасть в фашистский плен позже — в 1942 году под Сталинградом, но отношение к ним было точно таким же, как и к их собратьям по несчастью в 1941 году.
«Патроны вышли, куда денешься, — вспоминал Спиридон Афанасьевич. — Собрали нас в большую колону, погнали куда-то. Не кормили вовсе, а главное — не поили. Охранники «наши» из хохлов, что к фашистам переметнулись.
Подошли к какому-то колодцу, рядом корыта для овец. Стали воду в эти корыта наливать. Славяне-то посдержаннее, в очередь начали выстраиваться, а кавказцы, азиаты не выдержали — и толпой к тем корытам. Шум, гам. И там их эти вот «наши» без стрельбы прикладами насмерть укладывали. Вокруг того колодца не один десяток трупов остался»
Ефим Никанорович Чурилов:
«Нас гнали в сторону Полтавы несколько дней и все это время не кормили вовсе. Ели только то, что бросали в колонну, когда мы проходили через деревни, украинские женщины: куски хлеба да картофелины. Так и те, было, с земли не поднимешь. Задержишься — пристрелят».
По уверением многих переписчиков истории Великой Отечественной, попавших в плен советских солдат и офицеров плохо кормили — или не кормили вовсе — потому, что Сталин в свое время не подписал Женевской конвенции о военнопленных, а Гитлер плюс к этому не ожидал, что захватит в плен такое количество бойцов Ворошиловско-Тимошенковской армии, и ему попросту нечем было их кормить. Вот и мерли они как мухи. То бишь со всех сторон в гибели от голода миллионов наших соотечественников виноваты мы сами, то есть сталинский режим.
Что касается первого пункта, то нужно, во-первых, отметить, что ту самую Женевскую конвенцию о военнопленных Советский Союз в лице наркома по иностранным делам СССР Максима Литвинова подписал еще за 10 лет до начала Великой Отечественной, а точнее — 25 августа 1931 года, и документ этот хранится в Центральном государственном архиве нашей странны (ЦГАОР СССР, фонд 9501, опись 5, ед. хран. 7, лист дела 22). Но даже если считать, что этой конвенции мы не подписывали, что мешало «цивилизованным», спасающим европейские ценности завоевателям России относиться к поверженным противникам по-человечески, по законам христианской морали? Ведь даже на пряжках ремней их солдат было недвусмысленно отчеканено «Гот мит унс» (С нами Бог)».
Почему Берлинские «цивилизаторы» и законники» никак не реагировали на официальные заявления Советского правительства о нарушении международных норм в отношении его граждан, в частности на ноту Народного комиссариата иностранных дел СССР от 25 ноября 1941 года «О возмутительных зверствах германских властей в отношении советских военнопленных»? Отрывок из нее хочется здесь привести:
«Пленных красноармейцев морят голодом, по неделям оставляя без пищи или выдавая ничтожные порции гнилого хлеба или гнилой картошки. Не давая советским военнопленным пищи, гитлеровцы заставляют их рыться в помойках и разыскивать там остатки пищи, выброшенные германскими солдатами, или, как это имело место в ряде лагерей, в том числе и в лагере в местечке Корма Белорусской ССР, бросают советским военнопленным за колючую проволоку трупы дохлых лошадей. В Витебском лагере в Белоруссии пленные красноармейцы 4 месяца почти не получали пищи. Когда группа пленных красноармейцев подала немецкому командованию письменное заявление с просьбой выдать им пищу для поддержания жизни, немецкий офицер спросил, кто писал это заявление, и 5 человек красноармейцев, подтвердивших, что это заявление писали они, тут же были расстреляны. Аналогичные факты вопиющего произвола и зверств наблюдаются и в других лагерях (Шитьковский, Демьянский и др.)».
Стремясь к массовому истреблению советских военнопленных, германские власти и германское правительство установили в лагерях для советских военнопленных зверский режим. Германским верховным командованием и министерством продовольствия и земледелия издано постановление, которым для советских военнопленных установлено питание худшее, чем для военнопленных других стран, как в отношении качества, так и в отношении количества подлежащих выдаче продуктов. Установленные этим постановлением нормы питания обрекают советских военнопленных на мучительную голодную смерть. Бесчеловечно жестоко проводя в жизнь свой позорный и явно беззаконный режим содержания советских военнопленных, германское правительство, однако, всячески старается скрыть от общественного мнения, изданные по этому вопросу германским правительством постановления. Так, на соответствующий запрос Советского правительства шведское правительство сообщило, что опубликованные в европейской и американской печати сведения о вышеупомянутом постановлении германского правительства соответствуют действительности.
Лагерный режим, установленный для советских военнопленных, является грубейшим и возмутительным нарушением самых элементарных требований, предъявляемых в отношении содержания военнопленных международным правом и, в частности, Гаагской конвенцией 1907 года, признанной как Советским Союзом, так и Германией. Германское правительство грубо нарушает требование Гаагской конвенции, обязывающей воюющие страны обеспечивать военнопленных такой же пищей, как и свои собственные войска (ст. 7 приложения к 4 Гаагской конвенции 1907 года)».
Несколько ранее, а именно 8 октября 1941 года, начальником Верховного командования вооруженных сил Германии был подписан приказ, в котором говорилось:
«Советский Союз не присоединился к соглашению от 27.VII.1929 г. относительно обращения с военнопленными. Вследствие этого нам не угрожает предоставление соответствующего снабжения советским военнопленным как по качеству, так и по количеству.
Учитывая общее положение со снабжением, следует установить нормы питания для военнопленных безусловно необходимые на основании прежнего опыта и по медицинскому заключению достаточные».
«Достаточные» по «медицинскому» заключению нормы выглядели так.
Для военнопленных, занятых на тяжелых работах, суточная норма выдачи продуктов составляла: хлеба — 321 г, мяса — 29, жиров — 9, сахара — 32 г, для остальных (большинства): хлеба — 214 г, мяса — ни грамма, жиров — 16, сахара — 22 г.
По медицинским нормам работники физического (нетяжелого труда) в возрасте 18–40 лет должны получать в сутки 3400 ккал. Советские военнопленные, занятые тяжелым физическим трудом, получали (точнее, должны были получать) в 3,8 раза меньше потребного. Мужчины, не занятые физическим трудом, в возрасте 18–40 лет должны получать в сутки 2800 ккал. Согласно вышеуказанному приказу, пленные могли рассчитывать только на 660 ккал. То есть в 4,2 меньше от потребного.
«Утром на так называемый завтрак нам выдавали граммов по сто суррогатного хлеба, который моментально проваливался в пустую утробу, в обед — черпак баланды, на ужин — ничего. Зато воду можно было пить от пуза — сколько хочешь, — вспоминал попавший в плен уже летом 1942 года лейтенант Дмитрий Небольсин. — Люди таяли на глазах. Вскоре и у нас, «свежих», худоба начала пробиваться наружу, резче обозначались надбровные дуги, подбородки, сгорбились спины. Жестокий голод лишал людей всякого рассудка — резали и крошили мелко-мелко ремни, крошку смачивали водой, жевали и глотали. Я видел, как узбеки пили глину, разведенную водой, а потом, на второй день катались по земле, корчились от адских болей в животах, вызванных тяжелейшими запорами, и умирали в нестерпимых муках. Каждый день колымага, запряженная лошадьми, въезжала лагерь и увозила трупы пленных».
Впрочем, действительно имелась и наша «вина» в том, что многим бойцам Красной армии суждено было умереть спустя короткое время после попадания в плен. Вот как сформулировал ее в своем докладе Гитлеру после боев под Вязьмой осенью 1941 года начальник штаба вермахта генерал Йодль: «Захваченные в плен русские армии фантастически сопротивлялись и восемь-десять дней находились без продовольствия. Выжить удалось лишь тем, кто ел кору деревьев и коренья, которые они добывали в лесу. Они попали в наши руки в таком состоянии, что вряд ли выживут».
А чтобы это «вряд ли выживут» сработало еще вернее, в созданном еще 10 июля 1941 года командованием 4-й немецкой армии концентрационном лагере в Минске, где содержалось 100 тысяч военнопленных и 40 тысяч гражданских лиц, комендант по делам военнопленных полковник Маршал (группа армий «Центр») утвердил следующий суточный рацион: 20 г пшена и 100 г хлеба или 100 г пшена без хлеба. Для тех, кто еще мог быть использован на работах, — до 50 г пшена и 200 г хлеба, что составляло от 300 до минимум 700 калорий. То есть ниже половины уровня, абсолютно необходимого для поддержания человеческой жизни.
Положим, у господ Маршала и Кейтеля и их «цивилизованных» коллег действительно не было в запасе большего количества продуктов для своих братьев во Христе, но чем объяснить следующую строчку из уже упоминавшейся докладной записки О. Бройтигама генерал-фельдмаршалу Кейтелю: «Комендантами лагерей было категорически запрещено населению снабжать военнопленных продовольствием. От голода люди впадали в животную апатию или ими овладевала мания любым путем добыть что-либо съестное, многие сходили с ума. Охрана лагеря сдерживала голодные бунты, применяя оружие».
Попавший в плен в августе 1941 года Сергей Голубков о пребывании в Рославльском лагере военнопленных в своей книге «В фашистском плену» пишет так:
«В первый же вечер мы убедились, что питание в лагере «не налажено», и когда оно будет «налажено», никто толком не знал. Немецкие власти даже не отвечали на такие вопросы, если их спрашивали. Для раненых кипятили только воду да принимали «приношения» от населения. Только тем раненые и жили. В общем же лагере, для здоровых пленных, и воды-то не было.
К лагерю приходили большей частью женщины. И приходили они нередко издалека. Здесь можно было встретить людей из Полтавской, Могилевской, Харьковской, Минской и многих других областей. Весть о Рославльском лагере, куда фашисты доставляют пленных, раненых из многих областей, разнеслась далеко и разнеслась очень быстро. Люди шли, надеясь встретить знакомого, родственника или близкого или узнать про них, шли большей частью не с пустыми руками. Приносили, прежде всего, различные продукты. И если никого из близких или знакомых они не находили, то все продукты передавали в госпиталь или в лагерь. По окрестным деревням и селам шли разговоры: фашисты в Рославле собрали несколько тысяч пленных и не кормят их, и морят голодом».
Голубков вспоминает, что после того, как организовавшая лагерь фронтовая немецкая часть передала его СД (государственная политическая полиция), питание пленных, и без того до предела скудное, резко ухудшилось. Новое начальство запретило принимать продукты от населения. Людей, стоящих около лагеря, стали разгонять, а затем и вовсе стрелять в тех, кому бросали хлеб, и в тех, кто это делал, порой, попросту провоцируя людей. 27 сентября 1941 года охрана открыла огонь по группе людей, сгрудившихся у кусков хлеба, и женщинам, стоявшим у изгороди. В результате было убито 64 и ранено 58 пленных, а также две женщины. Раненых, а их было немало, другие женщины унесли с собой».
«Можно ли сказать, что пленные виноваты? — с горечью спрашивает через годы Сергей Голубков и сам отвечает: — Нет! Вина целиком должна лечь на так называемых «цивилизованных» людей, не дававших пленным ни воды, ни хлеба и этим самым доводивших людей до отчаяния. Я знал людей, которые до конца держались за свое человеческое достоинство и не участвовали в этих свалках. Они стали первыми жертвами голода».
Вскоре после этих событий в Рославльский лагерь прибыла «компетентная» комиссия для расследования происшествия и руководящий ею немецкий полковник на построении пленных обвинил во всем их самих, заявив, что «русские не умеют вести себя прилично».
В противовес словам этого фашиста можно, пожалуй, привести строки из книги «Дорога на Сталинград» простого немецкого солдата, его соотечественника, Бенно Цизера, который зимой 1941–42 годов был в охране одного из лагерей для наших военнопленных:
«Когда мы кидали им подстреленную собаку, разыгрывалась тошнотворная сцена. Вопя как сумасшедшие русские набрасывались на собаку и прямо руками раздирали ее на части, даже если она была еще жива. Внутренности они запихивали себе в карманы — нечто вроде неприкосновенного запаса. Всегда возникали потасовки за то, чтобы урвать кусок побольше. Горелое мясо воняло ужасно; в нем почти не было жира.
Но они не каждый день жарили собак. За бараками была большая вонючая куча отбросов, и, если нас не было поблизости, они копались в ней и ели, к примеру, гнилой лук, от одного вида которого могло стошнить.
Это были человеческие существа, в которых уже не оставалось ничего человеческого; это были люди, которые и в самом деле превратились в животных. Нас тошнило, нам это было в высшей степени отвратительно. Однако имели ли мы право осуждать, если нас самих никогда не заставляли променять последние остатки гордости на кусок хлеба? Мы поделились с ними своими запасами. Было строжайше запрещено давать еду пленным, но черт с ним! То, что мы им дали, было каплей в море. Почти ежедневно люди умирали от истощения. Выжившие, безразличные ко всем этим смертям, везли на телеге своих умерших в лагерь, чтобы похоронить их там. В землю зарыли, наверное, больше пленных, чем их оставалось в живых»
Времени, когда нашим противникам «приходилось менять остатки гордости на кусок хлеба», требовалось подождать, но оно пришло. Автор донельзя хвастливых мемуаров о своих подвигах над русскими и их союзниками Отто Кариус в книге «Тигры» в грязи» так фарисейски вспоминает о встрече с американцами весной 1945 года:
«Не только поражение в войне, но и победа в войне требует проявления в человеке великодушия. Это великодушие полностью отсутствовало у наших противников. У меня было такое впечатление, что оккупирующие нас державы хотели всячески доказать, что они были не лучше, чем мы, а гораздо хуже!
Нас согнали тысячами на игровом поле. Это означало, что едва ли хоть у кого-то была возможность расслабиться. Не было никакой еды, даже несмотря на то, что наши части везли с собой доверху заполненные грузовики. Их опрокинули, а продукты сожгли! Хуже того, не давали ни капли воды до тех пор, пока не возникла угроза бунта. Когда желанная жидкость была доставлена, майор безуспешно пытался навести порядок так, чтобы каждому что-нибудь досталось. Старые солдаты соблюдали порядок, но янки схватили и гражданских лиц, которые сразу же устроили свалку и помчались, как скот, чтобы хоть что-то получить. Они просто пролили воду, и в конечном счете никому не досталось ни капли!»