Ленинградская доля
Ленинградская доля
О трагедии охваченного блокадным кольцом Ленинграда написано много книг, сняты документальные и художественные фильмы, с большей или меньшей степенью достоверности повествующие о 900-дневной жизни жителей города во вражеском кольце. Те, что выходят в последние годы, подаются порой как наконец-то открывающие «настоящую правду» о том времени, хотя показанные в них «красивости» и «ужасти», как правило, опровергаются еще живыми представителями тех, кто все это пережил. Одним из свидетелей был журналист Павел Лукницкий, опубликовавший в 1976 году весьма объемную (в трех томах) книгу «Ленинград действует». Это подробные дневниковые записки журналиста о том, что ему удалось увидеть в 1941–44 годах в Ленинграде и его окрестностях. Немало там сказано и о нашей безалаберности, воровстве, о том, как порой по-разному переживали блокаду попавшие в нее люди.
Строки из приведенной выше докладной записки Особого отдела НКВД Сталинградского фронта «система снабжения рассчитана на образцово организованный и налаженный процесс. В условиях боевых действий не всегда предоставляется возможным это сделать», вполне применимы и к фронту Ленинградскому. В Котоно-Кареджском и Осиновском портах на Ладожском озере, где сосредотачивали для отправки в Ленинград огромные запасы продовольствия, боевых действий не велось, но бардак тем не менее был изрядный. Вот как описывает его Павел Лукницкий:
«Десятки тысяч тонн продовольствия оставались на восточном берегу в ожидании погрузки на баржи. Громадными штабелями на земле, прикрытой досками, высились мешки с мукой, крупой, солью, сахаром; ящики со сливочным маслом, мясными и фруктовыми консервами нагромождались рядом с боеприпасами. Их немилосердно жгло солнце, их поливали дожди. В сильный ветер озерные волны докатывались до нижнего ряда сложенных мешков и ящиков. Охраны не хватало, редко где стоявший красноармеец, затерявшись в высоких штабелях продуктов, не мог охватить взглядом охраняемый им участок склада. Начались хищения. Тысячи различных опустевших банок валялись на берегу, доски от разломанных ящиков с маслом плавали вдоль берега».
Эвакуированный из Ленинграда на «Большую землю» и проехавший по ней до деревни Старо-Ажинка Солтонского района Алтайского края Евгений Монюшко о первой (и самой страшной для горожан) блокадной зиме вспоминал так:
«Наиболее тяжелый период в снабжении хлебом был уже после первого повышения норм на хлеб, которое состоялось 25 декабря 1941 года. В первой половине января, в силу причин, связанных не с нехваткой муки, а с недостатком топлива для выпечки и с нарушением водоснабжения, несколько дней хлеб поступал в магазины с большими перебоями, его не хватало, и длинные очереди стояли на морозе, не расходясь даже при близких взрывах снарядов, — люди только падали и прижимались к стенам домов. Можно было говорить, что люди не стояли, а лежали в очереди. Ушедший из очереди по любой причине, терял право на возвращение в нее, и никакие просьбы и уговоры не помогали».
В своей книге «Разговор с другом (страницы пережитого)» ленинградский писатель Александр Розен (его мать жила во время эвакуации в Тальменке. — Авт.) пишет об этом периоде блокады: «Ленинград погибал. Продовольствие поступало к нам со всех концов России, уже на контрольно-пропускных пунктах считали не на килограммы, а на тонны, но двадцать седьмого января перестал работать городской водопровод, встали хлебозаводы».
С установлением блокады, когда прекратилось железнодорожное сообщение города со страной, товарные ресурсы настолько снизились, что не обеспечивали снабжения населения основными видами продовольствия по установленным нормам. В связи с этим в сентябре 1941 года были приняты жесткие меры экономии продовольственных товаров, в частности, снижены нормы выдачи хлеба рабочим и инженерно-техническим работникам с 800 г в сентябре до 250 г в ноябре 1941 года служащим соответственно с 600 до 125 г, иждивенцам — с 400 до 125, детям до 12 лет — с 400 до 125 г. Такое же максимальное снижение норм выдачи в указанные месяцы произошло по крупам, мясу, кондитерским изделиям. А с декабря из-за отсутствия ресурсов по рыбе норма ее выдачи не объявлялась ни по одной из групп населения. Кроме того в декабре 1941 года жители города недополучили, по сравнению с нормой, сахар и кондитерские изделия.
В сложной обстановке недостатка продовольственных ресурсов промышленность Ленинграда изыскивала возможность создания пищевых заменителей, организовывала новые предприятия по их выработке. Заменители были использованы в хлебной, мясной, молочной, кондитерской, консервной промышленности, а также в общественном питании, о чем говорилось в справке секретаря горкома ВКП(б) Я.Ф. Капустина на имя первого секретаря Ленинградского горкома и обкома ВКП(б) А.А. Жданова.
В хлебопекарной промышленности пищевая целлюлоза как примесь к хлебу применялась в СССР впервые. Производство ее было организовано на шести предприятиях. Одним из показателей мобилизации внутренних ресурсов в хлебопекарной промышленности явилось повышение припека хлеба до 71 %. За счет повышения припека было получено дополнительной продукции 2230 т. В качестве компонентов при выработке мясной продукции были использованы кишки, соевая мука, технический альбумин (его получали из яичного белка, плазмы крови животных, молочной сыворотки). В результате было произведено дополнительно 1360 т мясопродуктов, в том числе студня 730 т, столовой колбасы — 380, альбуминовой колбасы — 170 и хлебца растительно-кровяного — 80 т. В молочной промышленности было переработано сои 320 т и хлопкового жмыха 25 т, что дало дополнительно продукции 2617 т, в том числе: соевого молока 1360 т, соевых молоко-продуктов (простокваша, творог, сырники и др.) — 942 т.
В общественном питании широко использовалось желе, приготовленное из растительного молока, соков, глицерина и желатина. В ноябре такой продукции было реализовано 380 т. Отходы после помола овса использовались для изготовления овсяных киселей, ягодное пюре получали из клюквенных отходов. Группа ученых Лесотехнической академии и ВНИИ сульфитно-спиртовой промышленности под руководством М.Я. Калюжного разработала технологию производства пищевых дрожжей из древесины. Из 1 т сухой древесины получали около 250 кг дрожжей. Их посылали на фронт, часть использовалась в городе на фабриках-кухнях. 23 ноября 1941 года горисполком постановил организовать изготовление дрожжей во всех районах города.
Об использовании этого продукта Александр Розен пишет так: «Был так называемый дрожжевой суп, который не все могли есть, у некоторых он вызывал тяжелые желудочные колики. Одно время его «не рекомендовали», затем он стал неслыханной роскошью. Мама не могла его есть. Ни в декабре, ни даже в январе. А я ел с наслаждением. Горячий и что-то в нем плавает. Что там плавало, я и по сей день не знаю»
Во второй половине января 1942 года в связи с полным восстановлением железнодорожного участка Тихвин-Войбокало и улучшением работы Ладожской ледовой трассы увеличился завоз продовольствия в Ленинград и были повышены нормы на хлеб всем группам населения. По сравнению с январем 1942 года, в феврале нормы выросли на 100 г у рабочих, ИТР и служащих и на 50 г — у иждивенцев и детей до 12 лет. С января была восстановлена прежняя месячная норма снабжения по жирам: рабочим и ИТР — 800 г, служащим — 400, иждивенцам — 200 и детям до 12 лет — 400 г. С февраля были введены также прежние нормы на крупу и макароны: рабочим и ИТР — 2 кг, служащим — 1,5, иждивенцам — 1 кг. Во второй половине февраля и в начале марта установленные нормы всех видов продовольствия стали отовариваться полностью.
В этих условиях многие ленинградцы погибли из-за того, что не могли правильно распределить получаемые продукты на весь срок до следующей выдачи и, съев все в первые же дни, оставались совсем без пищи. Ослабевший организм этого не выдерживал.
Также, как и многие другие блокадники, Монюшко вспоминает о том, как ленинградцы употребляли в пищу столярный клей в плитках (предварительно запаривался в воде около суток, а затем варился до растворения плитки — одна плитка на два-три литра воды). Чтобы отбить специфический запах, в это варево добавляли сохранившиеся у многих хозяек с довоенных времен специи — лавровый лист, перец. Используя не только мясо, но и жир, соскобленный со шкурки, ели кошек и собак.
После введения карточек некоторое время в магазинах можно было приобрести пачки суррогатного кофе, а иногда даже натуральный кофе в зернах, а также разные специи, в том числе горчичный порошок, сообщает Евгений Монюшко в «блокадной» части своих записок. Делались попытки печь лепешки из горчицы или кофейной гущи — замешивалась кашица, и слепленные из нее «оладьи» жарили прямо на горячей «буржуйке» или на сухой сковородке. Страшно горько, но некоторые ощущение сытости остается.
Приглашенный в качестве почетного гостя 1 мая 1942 года на Кировский завод прямо с позиций снайпер Евгений Николаев так вспоминал об этом событии:
«Подошедшему к столу знаменитому мастеру-орденоносцу под бурные аплодисменты сидящих в зале вручили два ордера на получение с заводского склада полкилограмма олифы и килограмма столярного клея. На мой недоуменный взгляд сосед сказал:
— Не удивляйтесь. Это для нас сейчас самая дорогая премия. Из столярного клея можно ведро холодца сварить — на несколько дней с семьей кормиться хватит. А на олифе можно что-нибудь поджаривать»
Яровчанин Василий Кононов, в дни блокады учащийся ремесленного училища имени Кагановича, затем солдат, участник снятия блокады:
«Какими бы мы голодными ни были, крыс все равно не могли есть, выворачивало. Кошек и собак, каких сумели поймать, съели всех, а с крысами пришлось на хитрости пускаться. Поймаем крысу, забьем, сварим и товарищу, какого с нами не было, говорим: «Кошку сварили, твоя доля». Он, конечно, догадывается, что мы его обманываем, но ест. Так проходило. «Суп» из обоев варили. Их мучным клейстером раньше на стены клеили, так что какой-то съедобный навар получался».
Как могли, подкармливали блокадников фронтовики-ленинградцы, которым помогали и их боевые товарищи. Александр Розен пишет, что каждый раз, возвращаясь с фронта зимой 41-го, он «привозил в Ленинград фунтики, бутылочки и склянки. У многих фронтовиков семьи оставались в Ленинграде. И эти фронтовики копили хлеб, отламывая ежедневно по кусочку, отсыпали в кулечки свой сахар, в пузырьки сливали водку, а некоторые ухитрялись экономить сухой паек: банка консервов шла за два обеда. Был издан приказ, запрещающий экономить свой паек, но приказывать в таком деле невозможно».
В январе-июле 1942 года организацией снабжения осажденного города и эвакуацией его населения занимался будущий премьер-министр Советского Союза А.Н. Косыгин. В связи с массовой смертностью учащихся ремесленных училищ он лично проверил положение с питанием в одном из них. Сохранилось письмо А.Н. Косыгина первому секретарю Ленинградского горкома партии А.А. Жданову о результатах проверки ремесленного училища № 33 от 16 февраля 1942 года. Учащиеся жаловались на то, что в столовой вместо супа выдавалась жидкая бурда, котлеты весили 35 г вместо положенных 50, сахар воровали, а жиры в течение 4 дней вообще не отпускались. Контроль администрации училища за столовой отсутствовал, что открывало возможность неограниченного воровства продуктов. В результате ученики оказались на голодном пайке, их состояние ухудшалось. Косыгин потребовал установить обязательный контроль за питанием ремесленников со стороны администрации училища, а закладку продуктов в котел производить при обязательном присутствии администрации училища и представителя учащихся. Материалы проверки училища № 33 были направлены А.Н. Косыгиным городскому прокурору. По решению суда директор столовой училища был приговорен к одному году исправительных работ, повар — к двум годам лишения свободы.
По решению горисполкома с января 1942 года один за другим открываются новые детские дома. За 5 месяцев в Ленинграде было организовано 85 детских домов, приютивших 30 тыс. осиротевших детей. (Многие ленинградские сироты, будучи эвакуированными из блокадного города, нашли приют в детских домах Алтайского края, например, в Косихе. — Авт.) Руководство города и командование Ленинградского фронта стремились обеспечить детские дома необходимым питанием. Постановлением Военного совета фронта от 7 февраля 1942 года утверждались следующие месячные нормы снабжения детских домов на одного ребенка: мясо — 1,5 кг, жиры — 1 кг, яйцо — 15 штук, сахар — 1,5 кг, чай — 10 г, кофе — 30 г, крупа и макароны — 2,2 кг, хлеб пшеничный — 9 кг, мука пшеничная — 0,5 кг, сухофрукты — 0,2 кг, мука картофельная — 0,15 кг.
Запись в дневнике журналиста Павла Лукницкого от 13 июля 1942 года. Обед в доме Союза писателей Ленинграда — кадров, судя по всему, для обороны города и страны в целом ценных:
«В столовой Союза писателей чисто, на столах скатерти, девушки-официантки чисто одеты, никаких очередей нет. Обед — с трех до пяти дня. Все члены Союза получают «бесталонный обед», то есть без вырезки талонов из продовольственной карточки. Все имеют продкарточку первой нормы.
Литфонд за городом имеет огороды, свое хозяйство. Овощи обеспечены. Писатели неоднократно получали подарки.
Я несколько раз обедал здесь. Это всегда полная тарелка вкусного и хорошего супа-овсянки, щей; большая порция каши; на третье либо кусок глюкозы, либо шоколадная конфета, раз дали три квадратика шоколадной плитки.
Считаю, что по нынешним временам это вполне достаточное питание».
Попутно отмечу: командиры, живущие в городе, получают питание в тех столовых, к которым прикреплены, по обычным суровым воинским нормам. Первая линия — 800 граммов хлеба, вторая — 600 граммов. Масла в пище — 36 граммов, отдельно — 40 граммов, итого 76 граммов. Сахар по первой категории — 35 граммов, по второй — 25 граммов. Получают и другие продукты. Моряки имеют повышенную норму сахару, например, 50 граммов.
Столовых много. Квалифицированные рабочие сыты тоже. Стационаров зимнего типа теперь нет или очень мало. Есть дома отдыха, дома улучшенного питания и т. п.
На неизменный вопрос о самочувствии следуют чаще всего ответы: «Спасибо, теперь-то хорошо, сыты. Вот как зимой будет!» Обстрелов никто не боится, но зимы все страшатся».
Да, зима — это не только возможный голод, это еще и та самая, пожалуй, не менее страшная, чем безхлебица, цинга.
У мамы и бабушки Людмилы Поляковой первой блокадной зимой от цинги выпали все зубы, вскоре бабушка умерла, еще до этого умер брат Людмилы Степановны Володя. В марте 42-го девочку и ее маму перевезли через Ладогу и эвакуировали сначала в Краснодарский край, а затем на Алтай в Первомайский район.
К тому времени лед на озере стал совсем слабым и уже с трудом выдерживал идущие в Питер машины с продовольствием. «20 апреля поверх льда на озере разлилась вода. — Пишет Павел Лукницкий. — .Машины шли, поднимая колесами белые буруны. Шоферы умудрялись выискивать и огибать невидимые промывины и полыньи. 23-го много машин утонуло, на следующий день ледовая трасса была закрыта. Но и в тот, и в следующий дни сотни людей, шагая по воде, пронесли последний груз на своих спинах. Этот груз — шестьдесят пять тонн драгоценного лука — был подарком населению Ленинграда к Первому мая». Людей спасали от цинги.
Переправляющиеся через Ладогу для дальнейшей отправки в глубь страны люди получали по 500 граммов хлеба, 100 граммов шоколада, 205 граммов сгущенного молока, 250 — печенья, 200 — сыра».
А летом 1943 года в Неве уже ловили окуней, и хоть по реке плыли трупы, рыба на рынке продавалась по баснословной цене, поскольку даже по самым «литерно-блатным» пайкам ее не полагалось. По спекулятивным ценам шли и выращенные предприимчивыми горожанами овощи.
В феврале 1943 года от общения с «умеющими жить» ленинградцами пострадал приехавший в город с фронта на побывку к матери Герой Советского Союза летчик Георгий Костылев. Он был приглашен в гости к «большим людям», где его стали потчевать изысканными яствами и коллекционными винами. Не понаслышке знавший о блокадных мытарствах людей, Костылев в ярости разбил дорогую посуду, избил майора интендантской службы и загремел в штрафной батальон. Сражался рядовым на печально знаменитом Ораниенбаумском плацдарме, где безвозвратные потери наших войск были просто чудовищными. И выжил. Вновь поднялся в небо.