Глава 2 В ожидании Годо

Глава 2

В ожидании Годо

В наше время последователи Маркса не афишируют, а другие недооценивают то обстоятельство, что Маркс всю свою жизнь провел в нетерпеливом ожидании пролетарской революции в Европе.

В некоторых позднейших описаниях дело выглядит, чуть ли не так, будто Маркс и Энгельс пророчески предвидели Октябрьскую революцию 1917 г. и едва ли не ради нее писали все свои книги и делали все свои дела. Действительно, Маркс несколько раз говорил о возможной революции в России. Он даже специально для России сотворил исключение из своей теории смены общественно-экономических формаций, разрешив России прийти к социализму, миную капитализм. Чего не сделаешь ради хорошего дела!

Но нам интереснее сейчас обратить внимание на другое. Самым серьезным образом Маркс и Энгельс, на основе своего учения, рассчитывали увидеть революцию в Европе – пролетарскую, настоящую, свою! – и принять в ней активное участие. Предсказывали они ее неоднократно и всякий раз «на днях». Поэтому оба перманентно готовили себя к революции и к переменам. Каждый по-своему.

Энгельс, как профессиональный воин (в юности был вольноопределяющимся артиллеристом, в 1849 г. участвовал в партизанском походе отряда Августа Виллиха в качестве адъютанта последнего) долгие годы изучал военные науки, чтобы руководить вооруженной борьбой пролетариата на уровне века (в связи, с чем в семье Маркса и, позднее, (не с подачи ли друга?) в Интернационале, получил кличку Генерал).

Если младший товарищ претендовал на столь высокий чин, то к какой же роли готовил себя старший? Напрасно мы стали бы искать в первоисточниках соответствующих признаний. Их просто не может там быть – его подняла бы на смех вся Европа. Но и без этого некоторые понимали, куда он метит.

Не так просто установить, когда появился марксистский термин “диктатура пролетариата” как выражение, наиболее адекватное сумме политических последствий чаемого Марксом революционного переворота.[29]

Теперь, попробуйте-ка найти в марксистской литературе определение этого термина! Ничего внятного не найти, кроме таких «объяснений», как «вооруженное подавление одного класса другим», «вооруженное подавление эксплуатируемым большинством эксплуататорского меньшинства» и тому подобной болтовни. А ведь кто-то из вождей – чуть ли не сам Маркс – учил, что истина конкретна. И марксисты-ортодоксы так любят словечко «диктатура пролетариата», будто знают его сокровенный смысл. Как выглядит на деле то, что этим словом называют, известно. Но совсем другой вопрос: как сам Маркс понимал это выражение.

Диктатура пролетариата – самый загадочный термин в марксизме, а соответствующее понятие – наиболее эзотерическое во всем лексиконе марксизма, который в целом не отличается особой ясностью и однозначностью. Марксисты никогда не делали попыток раскрыть подлинное значение сказанного термина по Марксу. Попробуем сделать это за них.

Перед нами письмо Энгельса к Марксу от 2 ноября 1864 г., по возвращении из Шлезвига и Дании, куда он ездил по коммерческим делам. Среди описания путевых впечатлений мы находим такое не совсем понятное место:

Северный Шлезвиг, во всяком случае, сильно онемечен, и очень трудно было бы сделать его опять датским, так как впоследствии ради приличия здесь все равно придется уступить кое-что скандинавам. (31/5)

Что это еще за планирование территориальных уступок «ради приличия»? Когда – «впоследствии»? кому это – «придется»? Говорится мимоходом, в тоне самоочевидности, которая не может вызвать у адресата подобных вопросов, так как об этом было не раз говорено с глазу на глаз.

Не станем мы гадать, но снова обратимся к документам. «Манифест коммунистической партии», глава II «Пролетарии и коммунисты»:

В каком отношении стоят коммунисты к пролетариям вообще?

Коммунисты не являются особой партией, противостоящей другим рабочим партиям.

У них нет никаких интересов, отдельных от интересов всего пролетариата в целом.

…они всегда являются представителями интересов движения в целом.

Коммунисты, следовательно, на практике являются самой решительной, всегда побуждающей к движению вперед частью рабочих партий всех стран, а в теоретическом отношении у них перед остальной массой пролетариата преимущество в понимании условий, хода и общих результатов пролетарского движения. (4/437)

(…как прелестно это “следовательно” в последнем абзаце – будто впрямь вытекает логически из вышесказанного… Мы уже имели случай сообщить читателю, что подчас Маркс пишет одно, подразумевая другое. Поэтому осторожно: логика тут есть, только особая...)

К сему необходимо присовокупить одно весьма многозначительное место из того же документа, глава I «Буржуа и пролетарии»:

…как прежде часть дворянства переходила к буржуазии, так теперь часть буржуазии переходит к пролетариату, именно – часть буржуа-идеологов, которые возвысились до теоретического понимания всего хода исторического движения. (4/433)

Сказанное “теоретическое понимание” (последовательность социально-экономических формаций и все остальное) является стержнем содержания I главы того же документа, откуда взята данная цитата. Вследствие этого (здесь “вследствие” вполне уместно), мы обязаны сделать вывод, что упомянутые буржуа-ренегаты, представляющие исключение из закона «базиса и надстройки» – в силу того, что им открылась истина относительно всего хода исторического движения, – эти, сказали бы мы сегодня, отщепенцы суть не кто иные, как авторы «Манифеста Коммунистической партии».

Переведем цитированное на обычный язык.

В непримиримой классовой борьбе пролетариата с буржуазией самой решительной силой являются коммунисты. Они ничем не отличаются от остального пролетариата, кроме своей особой решительности и особого теоретического понимания всего, что происходит с движением пролетариата. А из среды коммунистов выделяется особая часть – идеологи, “которые возвысились до теоретического понимания всего хода исторического движения”. И кто же такие эти сверхмудрые человеки? Понятно, авторы “Манифеста”. Видите, какая железная логика?

Совсем коротко: коммунисты такие же пролетарии, только лучше, а Маркс и Энгельс такие же коммунисты, только еще лучше. Как кажется, марксистский термин диктатура пролетариата постепенно раскрывает свой эзотерический смысл.

Теперь перед нами «Обращение Центрального комитета к Союзу коммунистов» от марта 1850 г.

Весьма любопытный документ. Копаясь в архивах Маркса-Энгельса, хранимых европейскими эсдеками, русский политэмигрант Ленин (такой молодой!..) читал его с толком (и юный Октябрь впереди!..). Итак, там говорится, что –

– В Германии только что подавлена буржуазно-демократическая революция и теперь ожидается буржуазно-демократическая революция (sic! – Авт.).

– Как только буржуазия победит, она обернет оружие против пролетариата. Чтобы этого не допустить, разработан железный план. Как мы сказали бы сегодня: “Две тактики социал-демократов в демократической революции”:

Уничтожить влияние буржуазных демократов на рабочих, немедленно создать самостоятельную и вооруженную организацию рабочих (назовем ее, к примеру, “красной гвардией”) и создать условия, по возможности наиболее тяжелые и компрометирующие для временно неизбежного господства буржуазной демократии (для начала, лозунг: “никакой поддержки Временному правительству!”), – вот главное, что пролетариат, а вместе с ним и Союз должны иметь в виду во время и после предстоящего восстания. (7/264)

После свержения существующих правительств, как только представится возможность, Центральный комитет немедленно отправится в Германию (любым доступным транспортом), тотчас же созовет конгресс (или Съезд рабочих депутатов, что то же самое) и внесет на его рассмотрение необходимые предложения относительно централизации рабочих клубов под руководством органа, находящегося в самом центре движения. (там же).

Обратим внимание: немедленно проводится централизация “рабочих клубов” (то есть, самых активных групп революционеров) под руководством – чьим? Кто у нас находится “в самом центре движения”?

Однако, говорится далее в документе ЦК, победившая буржуазия будет гнуть свою линию. В этой первой фазе революции буржуазия организует выборы в представительное собрание. Но как сделать, чтобы на выборах победил пролетариат, а не буржуазия?

При этом рабочие не должны дать обманывать себя фразами демократов, например, о том, что это, дескать, раскалывает демократическую партию и дает реакции возможность победы. Все эти фразы имеют своей конченой целью одурачить пролетариат…

…если демократия с самого начала выступит решительно и террористически против реакции, влияние последней на выборах заранее будет уничтожено. (7/265)

Не следует впадать в заблуждение относительно словечка «демократия» в последнем предложении. В боевой год с июня 1848 по май 1849 Маркс издавал и редактировал в Кельне «Новую рейнскую газету», которая имела довольно смелый подзаголовок: «Орган демократии»[30]. Не должно сомневаться, однако, что Главный редактор, коль скоро такое бы понадобилось, мог бы с полной убежденностью сказать: «демократия – это я». Мы нисколько не преувеличиваем способностей Карла Маркса. Ниже увидим, как однажды он и сказал почти то же самое, если не хлеще. См. (29/354)

Было в «Обращении» и такое предписание к поведению рабочих:

…Они не только не должны выступать против случаев народной мести по отношению к ненавистным лицам или официальным зданиям, с которыми связаны только ненавистные воспоминания, они должны не только терпеть эти выступления, но и взять на себя руководство ими… (там же)

Короче, взять на себя организацию актов террора против политических противников. А заканчивается документ так:

Конечно, рабочие не могут в начале движения предлагать чисто коммунистические мероприятия. Но они могут: … доводить до крайних пределов предложения демократов, которые, конечно, будут выступать не революционно, а лишь реформистски… Следовательно, требования рабочих всюду должны будут сообразовываться с уступками и мероприятиями демократов.

… Их боевой лозунг должен гласить: «Непрерывная революция». (7/267)

Как бы не толковалось это последнее выражение в России 1917 г. и Китае 1966-68 гг., в данном контексте оно значит вполне определенно: перерастание буржуазно-демократической революции в пролетарскую[31].

В июне того же года последовало второе Обращение ЦК, в котором мы, среди прочего, читаем:

Рабочая партия при известных условиях вполне может использовать для своих целей другие партии и партийные фракции, но она не должна подчиняться никакой другой партии. (7/325)

В заключение, ЦК призывает всех членов Союза

…к самой усиленной деятельности именно теперь, когда отношения так напряжены, что взрыв новой революции не заставит себя ждать. (7/328)

Несомненно, они ждали нового взрыва, когда только что была подавлена революция. Поскольку история того периода известна, постольку мы можем полагать, что социально-политическая обстановка тех лет в Европе не могла давать каких-либо оснований для подобных ожиданий. Мы делаем вывод, что взрыв ожидался исключительно в соответствии с теорией научного коммунизма. Об этом-то и писал Энгельс спустя полвека: “мы были неправы”.

Тем не менее, вскоре взрыв произошел.

Правда, не в Германии, а в Лондоне: взорвался Союз коммунистов.

Официально-марксистское (от Издателя) объяснение раскола Союза коммунистов совершенно неудовлетворительно:

К августу 1850 г. Маркс и Энгельс пришли к выводу, что при начавшемся всеобщем экономическом подъеме в ближайшее время нельзя ожидать новой революции. Отсюда основоположники марксизма делали вывод, что важнейшей задачей Союза коммунистов в обстановке наступления реакции является пропаганда идей научного коммунизма и подготовка кадров пролетарских революционеров для будущих революционных боев. Против этого трезвого анализа и научно обоснованной тактики выступили члены Центрального комитета Союза коммунистов Виллих и Шаппер. (27/567)

Прежде всего, небезынтересно отметить мимоходное признание советских марксистов, что за подавлением революции в Европе немедленно последовал всеобщий экономический подъем.

Далее мы должны констатировать следующее. Еще в марте и даже в июне, согласно теории научного коммунизма, ожидался немедленный революционный взрыв, и была разработана революционная тактика. Не прошло и двух месяцев, как, согласно теории научного коммунизма, был сделан вывод, что революция в ближайшее время невозможна. Тут же волшебным образом возникла новая тактика, совершенно противоположного характера, но столь же научно обоснованная, как и предыдущая (вот вам и обещанные выше “две тактики”).

Давно пора бы понять: что бы ни делали Маркс и Энгельс – все и всегда было научно обосновано!

Мудрено ли, что кое-кто, например, Виллих и Шаппер не успевали за столь внезапными превращениями научного коммунизма?

Достойными внимания считаем мы и другие обстоятельства. Продолжает Издатель:

Виллих, Шаппер и их сторонники отстаивали сектантскую, авантюристическую тактику немедленного развязывания революции без учета реальной обстановки в Европе.

(ту самую авантюристическую тактику, которой учили весенне-летние воззвания марксова ЦК)

Возникшие на этой почве разногласия в Центральном комитете Союза резко обнаружились уже в августе и первой половине сентября и приняли наиболее острый характер на заседании 15 сентября 1850 г., на котором произошел раскол Союза… Большинство Центрального комитета во главе с Марксом и Энгельсом решительно осудило раскольническую фракцию Виллиха-Шаппера.

(как это выглядело, скоро увидим)

На этом заседании по предложению Маркса полномочия Центрального комитета были переданы Кельнскому окружному комитету. Общины Союза коммунистов в Германии повсеместно одобрили решение большинства лондонского Центрального комитета. 17 сентября 1850 г. Маркс и Энгельс вместе со своими сторонниками вышли из лондонского Просветительного общества,[32] так как большинство его членов встало на сторону фракции Виллиха-Шаппера. (там же)

Заметим: меньшинство починяется большинству, когда последнее у Маркса (в ЦК). Там, где у Маркса меньшинство, оно выходит из организации, раскалывая ее.

Перед нами протокол того самого заседания ЦК Союза Коммунистов от 15.9.1850. (8/581-585)

Присутствуют: Маркс, Шрам, Пфендер, Бауэр[33], Эккариус, Шаппер, Виллих, Леман и др.[34] По открытии заседания Маркс вносит предложение из трех пунктов.

Первое. Перенести ЦК из Лондона в Кельн, передав его полномочия тамошнему окружному комитету сразу после закрытия сегодняшнего заседания. Мотивы: меньшинство ЦК «подняло открытое восстание против большинства», поэтому во избежание раскола партии предлагается такой ход.

Второе. Нынешний устав Союза отменяется, новому ЦК предложено выработать новый устав.

А это – тоже во избежание раскола? Чем устав не нравился Марксу, мы не знаем, но уверены, что проект нового устава наверняка готовил бы сам же Маркс – от имени и по поручению нового ЦК.

Третье:

В Лондоне образуются два круга, не поддерживающие друг с другом абсолютно никаких сношений и связанные только тем, что оба состоят в Союзе и переписываются с тем же самым Центральным Комитетом.

Мотивы: Именно ради единства Союза и нужно создать здесь два округа. Помимо личных противоречий обнаружились, даже в Обществе, противоречия принципиальные.

Ради единства Союза, мы его раскалываем. Нельзя не восхититься столь сложно и хитроумно задуманной интригой. К чему бы это? Но пока – к протоколу.

Шаппер, выступая, отмечает разрыв между теми, кто «представляет партию в отношении ее принципов», и «теми, кто организовывает пролетариат». Поддерживает перевод ЦК в Кельн и изменение Устава. Предсказывает, что новую революцию возглавят не те, что в 1848 г. Если мы не начнем рубить головы, нам будут рубить. Но надо действовать или отправляться на покой.

В предстоящей революции меня наверняка гильотинируют, но я поеду в Германию. Если же вы хотите образовать два округа – пусть будет так, но в этом случае Союз прекратит свое существование, а потом мы снова встретимся в Германии и, быть может, тогда сумеем опять пойти вместе. Я личный друг Маркса, но если вы хотите разрыва, что ж – тогда мы пойдем одни, и вы пойдете одни. Но в таком случае должны быть образованы два союза. Один – для тех, кто действует пером, другой – для тех, кто действует по-иному.

Считает: чем два округа в Лондоне, два общества и т.д. – лучше два союза.

^{Молодой Фридрих Эйнгель и Молодой Карл Маркс}

Маркс отвечает, что его не поняли. Два округа отделяются друг от друга, но в одном Союзе и под одним ЦК. Личных жертв он принес не меньше, но не личностям, а классу. Далее он говорит:

Я всегда противился преходящим мнениям пролетариата. Мы посвящаем себя партии, которая, к счастью для нее, как раз не может еще прийти к власти. Пролетариат, если бы он пришел к власти, проводил бы не непосредственно пролетарские, а мелкобуржуазные меры. Наша партия может прийти к власти лишь тогда, когда условия позволят проводить в жизнь ее взгляды… (Уж не оттого ли все затеяно, что “условия” не позволяли проводить в жизнь “взгляды партии” – т.е. ЦК, т.е. Маркса?). Расколоть Союз мы не можем и не хотим, мы хотим только разделить Лондонский округ на два округа.

Эккариус делает разъяснение по вопросу о приходе к власти. Леман и Виллих, не говоря ни слова, уходят. Голосование. Все три пункта принимаются единогласно при воздержании Шаппера, который заявляет протест и говорит, что кельнцы пойдут за ним. На вопрос, имеет ли он возражения против протокола, Шаппер отвечает, что возражать излишне. Протокол подписывают все оставшиеся, кроме Шаппера. В числе подписей: Маркс, председатель ЦК, Энгельс, секретарь. У нас все схвачено, как говорится…

Мы не строим пустых догадок, а продолжаем констатировать и сопоставлять. На первом плане были, по словам Маркса, какие-то личные противоречия, помимо которых он отметил и принципиальные. Это раз.

Шаппер определенно не хотел раскола (о чем молчал Виллих, мы не знаем). К расколу вело предложение Маркса, хотя изображалось оно как мера, сохраняющая единство (ну, железная же логика!). Это два.

На третье у нас будет странное несоответствие между большинством Маркса в ЦК и подавляющим большинством Виллиха-Шаппера во всем Обществе. (Включая Маркса, из Общества вышло 12 человек). Известно – и мы вскоре вернемся к этому, – что во всех руководящих органах, где был Маркс, рано или поздно у него формировалось большинство.

Поведение Вилллиха и Лемана на заседании ЦК будет выглядеть последовательным, если предположить, что они были против раскола, но, считая исход голосования предрешенным механическим большинством, не видели смысла ни выступать, ни молчаливо одобрять этот спектакль своим присутствием.

Мы согласны, что установка на немедленное разжигание революции в наступивших условиях (как мы знаем их задним числом) может быть названа авантюристической. Однако мы бы не стали называть позицию Виллиха-Шаппера сектантской перед лицом того, что их поддержало подавляюще большинство лондонского Просветительного общества. Но действительно ли разногласия возникли по вопросу о революции, как сообщает Издатель?

На том заседании, как видим, если и говорилось о невозможности – то не революции, а прихода к власти. Это было “невозможно”, потому что не тот был состав ЦК – так мы понимаем. В ЦК были какие-то личные разногласия, а уж за ними – “принципиальные”. Новая тактика состояла в том, прежде всего, чтобы выжить Виллиха и Шаппера из руководящего органа партии.

Реорганизация ЦК лишала Виллиха и Шаппера руководящей роли в Союзе, но объективно эта мера, вроде бы, соответствовала установке на активизацию деятельности Союза в Германии…

Утверждению Издателя, что общины СК в Германии одобрили решение ЦК от 17 сентября, нам нечего противопоставить, кроме слов Шаппера о том, что группа Маркса – это идеологи и писатели, а его, Шаппера, группа – это те, кто «организовывает пролетариат», и его же намека на то, что у него есть реальные связи с немецкими общинами. Впрочем, те люди в Германии, которые разделяли взгляды Шаппера, могли одобрить перевод ЦК в Кельн как меру, стимулирующую деятельность Союза в Германии. Тогда и вправду выходит, что революция все еще стоит на повестке дня.

В свете заявления Издателя о перемене мнения Маркса и Энгельса и о том, что революция откладывается, их инициатива перевода ЦК в Кельн выглядит странно. Если же революцию не отменили, тогда все понятно. И то, почему общины в Германии могли поддержать перевод ЦК в Кельн. И то, что нужно было удалить чересчур активных товарищей, прежде чем “приходить к власти”.

Однако, в свете политической обстановки в Германии после подавления революции это мера – перевод центра в Кельн – былаобъективно провокационной. Активизация в Германии деятельности Союза в тогдашних условиях означала ликвидацию Союза.

Так оно и вышло.

Лондонский окружной (теперь) комитет… точнее, один из двух, а именно – группа Маркса, послали в Германию эмиссара с весьма серьезными бумагами. Какая была в этом необходимость, неизвестно. Вообще, в марксистских источниках эта история освещается мимоходом и невнятно, хотя (или как раз потому, что?) речь идет о судьбе первой в истории коммунистической партии!

Короче, связной был схвачен вместе с бумагами. Это привело к аресту Кельнского ЦК в мае 1851 г. и разгрому местных организаций Союза. После кельнского процесса коммунистов в 1852 г., Союз формально объявил о своем роспуске (по предложению Маркса).

Мы далеки от мысли обвинить Маркса и Энгельса в преднамеренной провокации разгрома Кельнского ЦК немецкой полицией. Конечно, Маркс и Энгельс действовали, как всегда, правильно, безошибочно и научно обоснованно.

Не зря на заседании ЦК 15 сентября Маркс дважды сказал, что два новых лондонских округа будут переписываться с новым ЦК, не поддерживая между собой отношений. Не прошло и двух месяцев, как из Лондона в Кельн ушло знаменательное письмо: «Предложение Лондонского округа Союза коммунистов Центральному комитету Союза в Кельне» (от 11 ноября того года) (7/564).

Этот документ, составленный «при участии Маркса и Энгельса» (Издатель), назван именно так, как у нас написано, – а ведь с 15 сентября в Лондоне было два округа Союза!

Предложение было кратким: исключить всю противную фракцию из Союза, а для начала сделать это с Виллихом, Шаппером и еще пятью лицами. Основания изложены в четырех пунктах. В общих выражениях и без конкретных фактов. Похоже, наши предположения о сути новой тактики основоположников научного коммунизма были верны.

Предоставляем читателю самому судить о том, насколько серьезны изложенные обвинения против фракции Виллиха – Шаппера:

1) Члены противной группировки сообщили о расколе другим эмигрантским группировкам (как будто такие вещи можно скрыть эмигрантской среде, где все друг у друга на виду).

2) Они действуют вопреки каким-то (неназванным и, возможно, несуществующим) решениям нового ЦК, они послали в Германию своего эмиссара (о последнем в наших источниках сведений нет, но мы знаем, что именно это сделала группа Маркса).

3)Они нарушают «все обязательства, возлагаемые на членов тайных обществ».

4)Со времени раскола Союза, как сказано там буквально, хотя группа Маркса расколола пока только лондонский округ (одна часть – 12 человек, другая – Просветительное общество), они нарушают «все законы тайных обществ».

Так и написано, хотя существование в природе свода «всех законов тайных обществ» весьма сомнительно, а обязанность коммунистов соблюдать «все законы тайных обществ» едва ли была зафиксирована в партийном уставе (попробуем только вообразить свод всех законов хотя бы нескольких из известных тайных обществ: масонское общество, Коза Ностра, Ку-клукс-клан...).

Нам кажется, что мотивировка тройного предложения Маркса на заседании лондонского ЦК была лицемерием. Но слова – словами, а дело – делом. Маркс все делал правильно, говорим мы, и смотрел далеко вперед, а Шаппер ошибался, хвастаясь «дружками в Кельне». В тамошнем ЦК седел давний приспешник Маркса Г. Бюргерс. Предложение «лондонского округа» было принято, каковым актом был довершен и оформлен раскол Союза коммунистов, затеянный Карлом Марксом.

На Кельнском процессе 1852 г. Бюргерс был приговорен к шести годам заключения в крепости. По отбытии срока он не вернулся в стан Маркса и позволял себе какие-то нехорошие намеки в связи с событиями, приведшими к аресту Кельнского ЦК.

***

В связи с революционной деятельностью Маркса, в тогдашней печати появился ряд разоблачений.

С одной стороны, брошюра Маркса «Разоблачения о кельнском процессе коммунистов (8/423-491), где имела место попытка доказать необоснованность обвинений и подложность документов, предъявленных прокуратурой. Брошюра была напечатана в Швейцарии, но при попытке переправить ее в Германию, тираж был конфискован полицией. Одновременное американское издание этой брошюры вызвало активную критику Виллиха, о существе которой мы не имеем сведений.

Не считая свое исследование полным, все же отметим, что мы не нашли никаких следов того, чтобы у кого-либо возник вопрос о личной явке Маркса на суд в качестве свидетеля защиты. В качестве подсудимого он на процессе тоже не фигурировал, насколько позволяют судить наши материалы. Но самое интересное в том, что написаны “Разоблачения” были уже по окончании процесса! Так что целью книги не могло быть влияние на ход суда, но могло быть ее целью что-нибудь другое, например, снять с себя и возложить на Виллиха ответственность за события, которые привели к провалу Союза коммунистов.

С другой стороны, еще раньше, в 1850 г., вышла книга бывшего сотрудника Маркса по «Нойе Райнише Цайтунг» Э. Мюллера-Теллеринга «Предвкушение будущей диктатуры Маркса и Энгельса в Германии» (M?ller-Tellering, C?ln[35], 1850), о содержании которой мы можем лишь гадать. Интересно, сумеет ли кто-нибудь ее разыскать? Говорят, автор был антисемитом…

***

В качестве приложения к истории бесславного конца первой в истории Коммунистической партии приведем выбранные места из переписки основоположников марксизма.

Энгельс – Марксу, 13 февраля 1851 г. (заметим, до процесса коммунистов в Кельне):

У нас есть теперь, наконец, опять – в первый раз за долгое время, – возможность показать, что мы не нуждаемся ни в какой популярности, ни в какой поддержке со стороны какой-либо партии какой бы то ни было страны и что наша позиция совершенно не зависит от подобных пустяков. Отныне мы ответственны только за самих себя, а когда наступит момент и эти господа будут в нас нуждаться, мы сможем диктовать им свои собственные условия. До того времени нас, по крайне мере, оставят в покое… разве мы в продолжение стольких лет не делали вид, будто всякий сброд – это наша партия, между тем как у нас не было никакой партии, и люди, которых мы, по крайней мере, официально, считали принадлежащими к нашей партии, сохраняя за собой право называть их между нами неисправимыми болванами, не понимали даже элементарных начал нашей теории? Разве могут подходить для какой-либо «партии» такие люди, как мы, которые, как чумы, избегают официальных постов?..

(подобное – диалектическое – сочетание самомнения и скромности еще не раз встретится нам на этих страницах)

Какое значение имеет «партия», то есть банда ослов, слепо верящих нам, потому что они нас, считают равными себе, для нас, плюющих на популярность, для нас, перестающих узнавать себя, когда мы начинаем становиться популярными? Воистину мы ничего не потеряем оттого, что нас перестанут считать «истинным и адекватным выражением» тех жалких глупцов, с которыми нас свели вместе последние годы…

А теперь, после добавочной порции диалектики скромнейшего высокомерия, обращаем внимание на следующие, по-видимому, с досады вылетевшие слова:

…Эту позицию мы можем и должны занять при ближайших событиях. Не надо не только никаких государственных постов...

Доподлинно известно, что ни виги, ни тори не предлагали им постов. О чем же тогда речь, о каком государстве?

Издатель нас информировал, что основоположники признали невозможность революции в ближайшее время, – теперь выходит, что это чуть ли не клевета. «Ближайшие события», которые могут поставить в порядок дня предложение Марксу и Энгельсу государственных постов, – по нашему мнению, это не что иное, как революции в Германии («эти господа» – конечно, группа Виллиха и Шаппера). А почему партия – это банда ослов?

Бравада Энгельса прикрывает тот факт, что к настоящему моменту, еще до Кельнского процесса, у Маркса и Энгельса уже не было партии. Была лишь маленькая секта в Лондоне, с которой им теперь вовсе нечего было делать. Если не относить выражение «банда ослов» к товарищам, заключенным в Кельне в ожидании суда, следует принять вывод, что большинство партии отвернулось в тот момент от двух идеологов. Не располагая на этот счет прямыми доказательствами, мы делаем сказанный вывод, сопоставляя поведение основоположников в ноябре 1850 г. (инспирировали исключение противников из Союза в борьбе за партию) и в феврале 1851 г. (два вождя без партии).

…но, пока возможно, – и никаких официальных партийных постов, никаких мест в комитетах и т.д., никакой ответственности за ослов, беспощадная критика, по отношению ко всем, и затем тот юмор, которого нас не смогут лишить все вместе взятые «заговоры» этих тупиц. И мы это можем…

Юмора и вправду будет еще предостаточно. «Беспощадной критики по отношению ко всем» – тоже. Впереди 13 лет полной изоляции, склок и юмора.

…По существу мы можем всегда быть более революционными, чем эти фразеры, потому что мы чему-то научились, а они нет, потому что мы знаем, чего хотим, а они нет… (27/177-178)

Чего они хотели?

Долго ли, коротко ли – мы истории не пишем, а собираем материал для обзора превращений марксизма – и вот мы снова в Лондоне, а на дворе уже 1859 год. Утекло много воды. Наших друзей теперь не узнать.

Фридрих Энгельс преобразился в добропорядочного буржуа. Он теперь приказчик в манчестерском отделении фирмы «Эрмен и Энгельс» (бумагопрядильня) и представитель в Англии своего отца как одного из двух владельцев фирмы. Он постоянно живет в Манчестере и столь же постоянно шлет в Лондон денежные переводы на содержание семейства Маркса, напрасно мечтая о занятиях чистой теорией.

С Карлом Марксом произошли тоже некоторые превращения. Он помирился с Шаппером и восстановил свои отношения с Просветительным обществом посредством Вильгельма Либкнехта, который даже возглавил это общество. Деятельный Виллих эмигрировал в США, где вскоре ему предстояло стать генералом армии северян во время Гражданской войны Севера и Юга. Сам Маркс не состоит ни в какой организации. Он теперь ученый, он занимается чистой теорией и готовит очередное уничтожение прудонизма под названием «К критике политической экономии». (29/375)

Кроме того, оба превратились в завзятых журналистов и регулярно пишут для нью-йоркской газеты «Дейли Трибюн» – еще один источник доходов Карла Маркса (включая гонорары Энгельса). Непосредственной политической борьбой они не занимаются. Уже давно им ясно, что новая революция произойдет при ближайшем экономическом кризисе, который и ожидается с нетерпением.

Кризис разразился в 1857 году. Серьезного спада он не вызвал, но «Трибюн» наполовину снизила гонорар Маркса. (ФМ, 276) На Германию друзья вовсе махнули рукой, там у них никого теперь не было. Из бывших соратников-коммунистов в Англии отношения поддерживаются со считанными людьми – Вильгельмом Вольфом, первым другом Маркса и безусловным его сторонником, Фрейлигратом, который вовсе отошел от политики, но оказывал Марксу финансовую поддержку, Либкнехтом, который продолжал хранить верность вождям, даже войдя снова в Просветительное общество (скорее, потому и войдя), да еще с верным Эккариусом. Тогда и произошло то событие, о котором Маркс сообщил другу в мае:

При моем свидании с одной делегацией этих обывателей (я отказался посещать какое бы то ни было общество, однако Либкнехт председатель в одном из них, а Лапландец в другом) я заявил им напрямик: наш мандат представителей пролетарской партии мы получили от нас самих, а не от кого-нибудь еще. И он подтвержден за нами той исключительной и всеобщей ненавистью, которую питают к нам все фракции и партии старого мира. Можешь себе представить, как были огорошены эти болваны. (29/354)

Насколько мы понимаем, это не было шуткой. И с пониманием относимся к членам делегации. Такое наглое самозванство может кого угодно огорошить.

Мы полагаем, Маркс несколько утрировал отношение «всех фракций и партий старого мира» к себе и Энгельсу. По всему, что известно из имеющихся документов, ясно: если кто в Европе и испытывал к ним неприязнь, то скорее бывшие друзья по Союзу коммунистов, несколько эмигрантских группировок «буржуазно-демократического» толка (Герцен, Мадзини, Луи Блан, Кошут…) и часть просвещенных пролетариев (Прудон).

Мы думаем, в те годы всем группировкам и партиям «старого мира» было глубоко наплевать на двух обладателей абсолютной истины о путях спасения человечества. Интернационал и «Капитал» были еще впереди, а пока единственное учреждение «старого мира», интерес которого к двум доктринерам может быть достоверно установлен, это полиция Германии, Франции и Бельгии. Едва ли ненависть будет адекватным словом для характеристики того, что делалось названным учреждением по долгу службы. Осложнений с английскими властями, насколько известно, ни у того, ни у другого не было. Ни тогда, ни прежде (ни после, кстати сказать).

Таким образом, как можно понять, у Маркса был всегда наготове мандат представителя пролетарской партии, который он выдал себе сам.

Относительно возможного использования этого «мандата» также не следует строить иллюзий. В 1866 г., ввиду назревавшей прусско-австрийской войны, ожили надежды Маркса-Энгельса на Германию.

Из переписки. Энгельс – Марксу, 13 февраля 1866 г.:

В Пруссии дело продвигается со сказочной быстротой. Бисмарк форсирует кризис… Какой же толк в том, что будут готовы несколько глав в конце твоей книги, если нельзя будет сдать в печать первый том из-за внезапно наступивших событий? Во Франции тоже каждый день может что-нибудь произойти… (31/149)

Книга – это «Капитал», 1 том которого Маркс готовил к печати. «Что-нибудь» – это не что-нибудь, а ясно что.

Энгельс – Марксу, 2 апреля:

Что ты скажешь о Бисмарке? Теперь, кажется, похоже, что он ведет дело к войне и там дает Луи Бонапарту наилучшую возможность заполучить без всякого труда кусок левого берега Рейна… но все-таки главное мое желание – чтобы пруссаков здорово вздули. В этом случае мыслимы две возможности: 1) австрийцы в двухнедельный срок диктуют мир в Берлине; этим предотвращается прямое вмешательство из-за границы и одновременно делается невозможным теперешний режим в Берлине, начинается другое движение… или же 2) в Берлине происходит переворот до прихода австрийцев, и тогда тоже начинается движение. (31/168)

“Движение” – это то самое “что-нибудь”, которое… впрочем, ясно.

Обе армии Энгельс расценивает приблизительно равными, но австрийского генерала ставит выше прусского. Дальше взвешиваются все варианты военных действий предполагаемой войны.

Военные пророчества Энгельса сбывались немногим чаще его революционных пророчеств.

Энгельс – Марксу, 10 апреля:

Если дело, действительно, дойдет до потасовки. То в первый раз в истории развитие событий будет зависеть от поведения Берлина. Если берлинцы выступят вовремя, дело может пойти хорошо – но кто может на них положиться?.. Атмосфера очень наэлектризована, и, быть может, мы скоро буем опять в самой буре…(31/173)

Ошибочно понимать, что берлинцы, выступления которых ждет Красный генерал, – это какая-нибудь подпольная или не подпольная марксистская организация. В тот сказочный период у наших вождей не было никого, кроме нескольких агентов. Берлинцы – это левая буржуазия, которая должна выступить исключительно в соответствии с теорией Маркса (никаких связей ни с кем из них не было, как и никаких сведений о наличии в Берлине какой-нибудь группы, силы, партии, готовящей выступление).

Маркс – Энгельсу, 23 апреля:

В нашем отечестве, по-видимому, дело все-таки пока еще не доходит до потасовки. Когда еще прусские хвастуны решатся обнажить меч! (31/176)

«Прусские хвастуны» – это те же «берлинцы», которые по научному предвидению должны свергнуть правительство, назначить выборы в представительное собрание, – а тем временем нагрянувшая из Лондона в Берлин «демократия» выступит против них террористически… и т.д. по теории научного коммунизма.

Энгельс – Марксу, 1 мая:

…Бисмарк хочет войны во что бы то ни стало… Надеюсь, что если это ему удастся, берлинцы восстанут. Если они провозгласят там республику, то вся Европа будет переделана в 14 дней. Да, но выступят ли они? Как обстоит дело с нашими связями там?.. На днях я, желая опять немного подхлестнуть свою старую злобу, прочел книгу Реккеля[36], дрезденского заключенного 1849 г., об обращении с ним в тюрьме. Эти подлости саксонцев превосходят все, что мне известно. Необходимо будет устроить строгий суд над очень многими канальями. (31/178)

Неизвестно как другие вакансии, но место берлинского прокурора уже забронировано Энгельсом. О «наших связях там» ничего конкретного в переписке нет. И этот важнейший вопрос, оставленный Марксом без ответа, больше не поднимается Энгельсом.

Война еще не началась.

Энгельс – Марксу, 25 мая:

Если у австрийцев хватит ума не нападать первыми, то в прусской армии, наверное, начнется катавасия. Они никогда еще не были настроены так мятежнически, как при этой мобилизации. К сожалению, узнаешь лишь ничтожнейшую часть того, что происходит на деле, но и этого достаточно для того, чтобы убедиться, что с такой армией невозможна наступательная война… (31/185)

Маркс – Энгельсу, 7 июня:

Итак, война все-таки будет, если не случится какое-нибудь чудо. Пруссаки раскаются в своем хвастовстве, и в любом случае идиллии в Германии наступит конец. Прудоновская клика среди парижских студентов («Courier fran?ais») проповедует мир, объявляет войну устаревшей, национальности – бессмыслицей, нападает на Бисмарка и Гарибальди и т.д. Как полемика с шовинизмом, это тактика полезна и объяснима. Но когда верующие в Прудона (к ним принадлежат также мои здешние добрые друзья Лафарг и Лонге) думают, что вся Европа может и должна сидеть тихо и смирно на своей задней, пока господа во Франции отменят «нищету и невежество», под власть которых они тем более подпадают, чем сильнее кричат о «социальной науке», – то они смешны… (31/187)

Речь идет о воззвании «Студентам университетов Германии и Италии – студенты Парижа». Лафарг и Лонге тогда еще не были даже кандидатами в зятья автора письма, но уже находились под обаянием будущего тестя.

Хотя этот факт не следует абсолютизировать, вырывая из исторического контекста, тем не менее, заслуживает интереса, что Маркс согласен был принять пацифизм и интернационализм в качестве тактики.

Энгельс – Марксу, 11 июня:

Я думаю, что недели через две в Пруссии дело начнется. Если эта возможность не будет использована, и люди это допустят, тогда мы можем спокойно уложить свои революционные пожитки и погрузиться в чистую теорию. (31/191)

3 июля в сражении у Кенингграца прусская армия нанесла австрийцам сокрушительное поражение.

Маркс – Энгельсу, 7 июля:

Наряду с крупным поражением пруссаков, которое, быть может (уж эти берлинцы!), повело бы к революции, ничто не могло бы быть лучше, чем их безмерная победа. (31/196)

Диалектика! Понимать надо…

Тем временем Бисмарк снова удивил наших друзей, неожиданной для них проведя решающую меру по объединению Германии, которое Маркс и Энгельс считали делом революционного пролетариата.

Энгельс – Марксу, 25 июля:

Все это имеет ту хорошую сторону, что положение упрощается, революция облегчается тем, что устраняется драка мелких столиц… Итак, по-моему, нам не остается ничего другого, как просто считаться с фактом, не одобряя его, и использовать как можно шире открывающиеся теперь большие возможности для национальной организации и объединения германского пролетариата. (31/203)

С 1863 г. существовал уже Всеобщий рабочий германский союз – массовая организация, созданная Лассалем, который настойчиво и неоднократно предлагал Марксу сотрудничество, всякий раз решительно отвергаемое. Теперь, после гибели Лассаля в 1864 г., Маркс и Энгельс еще меньше были настроены на сотрудничество с ВГРС. Внешне они поддерживали отношения с одним из его лидеров – Швейцером, но между собой ругали его последними словами. Агент Маркса в Германии В. Либкнехт не был в состоянии предпринять что-либо против ВРГС.

8 декабря Маркс сообщает Энгельсу о сатирическом выпаде против себя и друга в одной из берлинских газет:

Прусские свиньи ведут себя именно так, как мы должны были бы желать. Без отрубленных голов дело не обойдется. (31/224)

Энгельс – Марксу, 14 декабря:

Прусские свиньи действуют, конечно, превосходно. Столь глупыми я их все-таки не считал, но действительно трудно представить себе, до чего они глупы. Тем лучше. Ведь дело уже пошло в ход, тем скорее начнется революция, и на этот раз она, наверное, не обойдется без отрубленных голов, как ты говоришь. (31/225)

Рано или поздно кто-то должен был проговориться о том, что у обоих было на уме. Проговорились сразу оба – и Диктатор пролетариата, и поддакивавший ему Генерал. Так что не будем обольщаться и в этом отношении. Первым делом, которое реально планировала, если так можно выразиться, коммунистическая демократия, была гильотина. Старый призыв Прудона изобрести для пролетариев, просим прощения, напиток с человечьим лицом, остался втуне.

Мы хотим еще раз обратить внимание на некоторые факты.

У Маркса-Энгельса в тот период не было собственной организации в Германии, ни собственной партии в эмиграции – в Германии даже не было секции Интернационала. Это с одной стороны. С другой стороны необходимо отметить, что у дружков не было почти никаких достоверных известий о реальном положении дел в Пруссии и в самом Берлине – в обществе, в рабочей среде, в армии. Два-три раза у Энгельса проскакивает в письмах: «такой-то рассказал, что на улицах много безработных», «такой-то рассказал мне случай с одним офицером» и т. п. – все на подобном уровне. Остальное они знали только по газетам.

В то же время мы видим, насколько серьезно они ждали революции, насколько верили в ее реальную близость. Такое искреннее ожидание революции на днях – могло ли оно базироваться на сведениях из газет, которые они между собой постоянно высмеивали и которые не могли дать оснований для революционных прогнозов, или из анекдотов о прусских офицерах, или из оценки состояния прусской армии, которой Энгельс в глаза не видел (и, как видим, таки ошибся)?

Смешно думать так – не такими они были людьми, чтобы строить политические планы на двух-трех анекдотах.

Только на одном базировалась такая абсолютная уверенность – на истинно научной теории. Таковая у них была. Согласно этой теории им было ясно, как дважды два, что «недели через две начнется», что «Европа будет переделана в 14 дней» и так далее.

В произведениях тех лет, включая переписку, мы не находим никаких указаний об обратном влиянии «надстройки» на «базис», об относительности этой схемы. И не могло их быть – Маркс не простил бы такого даже Энгельсу, и тот хорошо это понимал. Только после смерти Маркса его «научный коммунизм» стал превращаться из вульгарной схемы в подобие чего-то более глубокого, так же как «революция через две недели» стала превращаться в «революцию когда-нибудь».

Но остается еще один немаловажный вопрос касательно «революционной ситуации» 1866 года. Маркс и Энгельс не только прогнозировали революцию, они, вне всякого сомнения, рассчитывали возглавить «диктатуру пролетариата». Это в то время, когда в Германии их сила была представлена всего одним человеком – Либкнехтом, которого они между собой именовали не иначе как ослом. Была ли их амбиция одной лишь маниакальной самоубежденностью или на чем-то она базировалась?

Есть основания полагать, что расчет Маркса-Энгельса на власть был далеко не беспочвенным хвастовством. Правда, строился он не на обладании собственной организацией, которой не было, и не на каком-либо их моральном авторитете в рабочей среде, которого в те годы тоже не было. И не на теории «научного коммунизма» была основана их потрясающая уверенность в достижении реальной личной власти. В марксистских книгах ничего прямо не говорится о методике данного вопроса.