Разница в финансовом положении посольств

Разница в финансовом положении посольств

Французские дипломаты получали весьма солидное жалованье. Ла Шетарди, а затем и Дальон, имели 48 000 ливров в год на собственные нужды, а на все их дополнительные расходы выделялась отдельная, заранее определенная сумма[40]. Мардефельд не располагал и половиной подобного бюджета и вынужден был постоянно выпрашивать деньги у начальства; сумма, предназначавшаяся на его собственное устройство, тщательно отделялась от общей суммы жалованья. Фридрих предоставлял своему посланнику самостоятельно распоряжаться выделяемыми ему деньгами, но взамен посланник должен был предоставлять ему подробнейшие отчеты. До 1745 года при необходимости король выделял дипломату и дополнительные суммы. В год, когда Фридрих «обольщал» Елизавету, жизнь Мардефельда была вполне сносной: он получал больше 50 000 экю, которые ему рекомендовали тратить «осмотрительно»^{124}. В 1744 году Фридрих отпустил на нужды своего посланника в России еще больше — целых 150 000 экю: мир в Германии стоил жертв^{125}. Деньги предназначались на подарки русским министрам, и пускать их в ход нужно было с умом, «дабы не упустить тот критический момент, когда будет вам неотменно необходимо к средству сему прибегнуть»^{126}. Так, суммы, предназначенные Бестужеву, следовало вручить ему только «в самом крайнем случае», а не тратить их понапрасну. Все эти наставления вынуждали Мардефельда распределять деньги с величайшими предосторожностями, пускать их в дело, лишь если другого выхода не оставалось. Между прочим, доброе согласие и сотрудничество Дальона и Мардефельда проявлялось и в финансовой сфере; насколько их правительства не умели действовать в унисон и распределять обязанности между собой, настолько блестяще владели этим искусством их представители. Оба посланника руководствовались общей стратегией; они, если можно так выразиться, систематически «бомбардировали» приближенных императрицы ливрами и экю. Впрочем, прусский министр, зная прижимистость своего государя, зачастую довольствовался тем, что вдохновлял на подарки своего французского коллегу, сам же старался тратить деньги как можно более экономно[41]. Стратегия у обоих дипломатов была одинаковая, а практический, или, точнее сказать, психологический подход — разный. Мардефельд предпочитал дарить подарки друзьям и союзникам (это обходилось дешевле), а с заклятыми врагами Пруссии, канцлером и его кланом, не иметь дела вовсе. Дальон посмеивался над этой «личной склонностью и странным убеждением», которое оставляло ему самому большой простор для маневров. Хотя Морепа и рекомендовал ему вести себя более сдержанно, французский посланник продолжал обхаживать Бестужева; купить расположение канцлера было особенно важно, ведь вице-канцлер Воронцов и без того принадлежал к числу друзей Пруссии^{127}. Тут настал второй силезский кризис, к которому в Петербурге отнеслись резко отрицательно. Чем сильнее возрастало напряжение в прусско-русских отношениях, тем меньше денег выделял Фридрих своему посланнику в Петербурге, и этой скупостью приводил его в отчаяние. Впрочем, у прусского дипломата оставался последний козырь: деньги для Дальона шли из Парижа в Петербург через Берлин (то был единственный надежный путь), что давало Мардефельду возможность частично контролировать траты французского коллеги. Так, он подсказал Дальону, чтобы тот посулил канцлеру Бестужеву и вице-канцеру Воронцову по 50 000 рублей в случае, если они отговорят императрицу от подписания Варшавского союзного акта^{128}.[42] В роковом 1745 году, когда впервые всерьез встал вопрос о предоставлении Россией вспомогательного корпуса, француз увеличил ставки и пытался «исподволь, ни в коем случае не подавая виду, привести в действие пружины, могущие ежели не способствовать союзу нашему с Россией, то хотя бы помешать вступлению русских войск в войну, способы же к этому были мне указаны и предписаны с самых разных сторон»^{129}.[43] Способ этот — сугубо финансовый — был превосходен, однако с несравненно большей эффективностью им пользовались английские и австрийские дипломаты, которые ради того, чтобы склонить Елизавету к вступлению в войну, были готовы потратить целые состояния^{130}. Не случайно австрийский посланник. Розенберг признавался, что никогда ему не платили так щедро, как в эти годы!^{131}

Представитель Георга II Тироули и его секретарь опередили Мардефельда и Дальона и сумели извлечь пользу из бедственного экономического положения России. Они не скупились на взятки, дарили погрязшим в долгах русским министрам мелкие денежные подарки. Английский консул Вольф вел дела Бестужева, от его имени вкладывал деньги в банковские спекуляции. Тот же Бестужев ежегодно получал 16 000 рублей из Лондона^{132}. Фридрих же сулил противникам «бесчестного министра» всего 3 000 рублей… В 1744 году Ньюкасл отправил своему представителю в Петербурге 100 000 гиней серебром наличными, чтобы «подкупом залучить на свою сторону значительнейших из членов Сената»^{133}. Франции, разоренной дорогостоящей войной, которую ей приходилось вести в Америке и Индии, было трудно угнаться за столь богатыми соперниками. Фридрих же, прижимистый от природы, не смог понять, какую серьезную роль в петербургском соревновании посланников играли деньги. Слишком уверенный в прочности своего положения после военных побед в Саксонии и Богемии, он воображал, что сможет помешать Елизавете предоставить союзным державам вспомогательный корпус, прибегая попеременно то к лести, то к угрозам. Прусский король надеялся, что, захватив курфюршество Фридриха-Августа, сможет прибрать к рукам богатейший Лейпцигский банк, а уж тогда ему хватит денег на то, чтобы подкупить Елизавету (по его мнению, особу легкомысленную и корыстную) и вынудить ее соблюдать нейтралитет. От мечты покорить Саксонию Фридриху скоро пришлось отказаться, да к тому же и русская императрица никогда не принимала наличные деньги; ее интересовали роскошные подарки, поэтому душа ее неизменно склонялась к королю из рода Бурбонов, чьей щедрости она была обязана каретой, секретером, картинами, украшениями… Впрочем, политические ее решения зависели от Бестужева: он определенным образом излагал императрице насущные проблемы, и в результате она принимала те решения, подписывала те декреты, указы и декларации, какие были выгодны ему.