Перемены в дипломатической системе

Перемены в дипломатической системе

Если 1749 год был напряженным, богатым разнообразными столкновениями, 1750 год, казалось, сулил Франции одни лишь радости: союза с нею искали все. Перспективы, открывавшиеся перед Пруссией, были не столь радужными; с каждым днем ее изоляция становилась все более полной^{464}. Гольц из-за нездоровья покинул Россию, и его обязанности вновь стал исполнять привычный ко всему Варендорф. Фридрих в письме к новому посланнику признался, что его тревожит то «неопределенное состояние», в каком пребывают северные дела; «вооруженное молчание» русских позволяло Георгу II и Марии-Терезии в любой момент, который «сочтут они выгодным для осуществления собственных своих планов», разжечь войну^{465}. Чувства Гогенцоллерна по отношению к России, как и прежде, в 1730-е годы, колебались между высокомерным неприятием и древним страхом, укорененным в немецком коллективном бессознательном со времен Ивана Грозного. Фридрих, обычно строго предписывавший своим посланникам линию поведения, в данном случае дал своему представителю в Петербурге полную свободу действий[128]. То был огромный риск, поскольку, приняв подобное решение, король перестал сообщать Варендорфу об интригах и слухах, о которых ему доносили посланники, аккредитованные при других дворах. По прихоти своего государя прусский дипломат сделался звеном, вырванным из цени, и, отлученный от информации, которая ему, находящемуся вдали от главных европейских столиц, была особенно необходима, лишился возможности достойно исполнять свои обязанности.

Вражда государств продолжалась на уровне человеческом, слишком человеческом: параллельно политике кабинетов или в противовес ей дипломаты шпионили друг за другом, перехватывали чужие письма, соперничали друг с другом и проникались друг к другу острой неприязнью. Почта, приходившая из Петербурга и Вены, находилась под строгим контролем; сам Фридрих не погнушался подкупить секретаря австрийского посольства в Берлине и начальника канцелярии саксонского кабинета министров. Большая часть полученной информации поступала к Ле Шамбрье, по-прежнему занимавшему пост посланника в Париже, до Петербурга же никакие сведения не доходили. Варендорфу приходилось импровизировать. Прусский король довольно долго пребывал в уверенности, что, льстя честолюбию царицы, сумеет парировать любые удары Бестужева; Фридрих осыпал Елизавету комплиментами и подарками. Однако после северного кризиса король прекратил рассыпаться в любезностях и решил не тратить деньги зря[129]. Фридрих полагал, что Елизавета и ее канцлер не заслуживают ничего, кроме презрения, и надеялся им это продемонстрировать.

Летом 1750 года, несмотря на остроту кризиса, прусский король продолжал вести себя вызывающе. Он принял в Потсдаме Мустафу-агу, посланца крымского хана Аслана-Гирея^{466}; оказанный представителю хана прием, врученные ему подарки были призваны встревожить и унизить царицу; ведь с ее собственным представителем при прусском дворе обходились куда менее почтительно^{467}. Место России — позади вождя неверных; вот в чем заключался символический смысл поведения короля, и Елизавета это прекрасно поняла^{468}. До разрыва дипломатических отношений между Петербургом и Берлином, происшедшего в декабре 1750 года, оставалось несколько месяцев.

Во второй половине 1750 года Фридрих решил переменить персонал своих заграничных посольств — процедура весьма характерная для короля, действовавшего методом проб и ошибок. Варендорфа Фридрих оставил в Петербурге, однако своих посланников в Лондоне, Вене и Париже переменил, явно не без задней мысли о том, чтобы спровоцировать смену чужих посланников, аккредитованных при его собственном дворе. После окончания войны за Австрийское наследство король относился к большинству дипломатов, направленных их государями в Берлин, весьма неприязненно; он считал их «челядью» и обращался с ними соответственно^{469}. Он отозвал Клинггреффена, своего представителя в Лондоне, не предложив никого на его место, и потребовал, чтобы Георг II в ответ отозвал английского посланника в Берлине Чарлза Хенбери Уильямса. Случай позволил Фридриху повторить этот трюк еще раз и продемонстрировать всем свои симпатии и предпочтения. Ле Шамбрье скончался в Париже летом 1751 года; преемником его был назначен шотландский эмигрант, католик и в довершение всего якобит, наследственный лорд-маршал Джордж Кейт. Франция не осталась в долгу: Валори, находившийся в Берлине на посту французского посланника с 1739 года (он сменил Ла Шетарди), был отозван в Париж и заменен ирландским католиком Тирконнелом. Георг II тщетно обращался к Пюизьё; впрочем, тревоги его были не вполне обоснованны: католическая лига, якобы создаваемая французами и пруссаками, представляла собою образование слишком искусственное, чтобы послужить основой для прочных связей. Франко-прусская дружба, зиждившаяся исключительно на соображениях государственного интереса, не отличалась прочностью. Кауницу, прибывшему в Версаль в октябре 1750 года (он оставался на посту австрийского посланника во Франции до ноября 1752 года), удалось заложить основы новой коалиции, обошедшейся без участия Лондона и Берлина и, можно сказать, антипротестантской.

Эти «дипломатические революции» свидетельствуют также о медленной, но неуклонной интеграции России в европейскую дипломатическую систему. В 1745–1752 годах происходит довольно систематическое перемещение иностранных дипломатов, прежде представлявших своих государей в Париже или Берлине (в меньшей степени это касается Вены), в Петербург; дипломаты движутся с запада на восток. Опыт, приобретенный при дворах двух монархов, настроенных наиболее враждебно по отношению к царской империи, казался условием успеха[130]. Бестужев, со своей стороны, также стремился укрепить, а точнее, «заблокировать» систему союзов; русские дипломаты перемещались из Парижа и Лондона в Берлин, а при изменении сложившейся обстановки — в Вену или Дрезден[131].

В определенном смысле Россия в 1749–1750 годах одержала важную победу: благодаря ее дорогостоящим показательным мероприятиям шведы не стали изменять конституцию. 25 марта 1751 года Фредрик I умер, и Адольф-Фридрих, сделавшись шведским королем под именем Адольфа I Фредрика, остался подконтрольным парламенту, в котором «колпаки» (русская партия) по-прежнему старательно отстаивали интересы России. Бестужев опубликовал в «Кёльнской газете» статью (Фридрих назвал ее «наглой»^{470}), смысл которой сводился к официальной декларации: Россия спасла Европу! Интриги канцлера, его обращение с императрицей, иной раз очень напоминавшее шантаж, принесли свои плоды, хотя за это пришлось заплатить немалую цену: отношения с Лондоном стали прохладнее, а с Данией вовсе разладились. Русские войска оказали существенное влияние на политические решения европейских монархов; таким образом, их мобилизация оказалась не напрасной. Елизавета силой навязала себя Европе в качестве посредницы^{471}. Теперь она могла себе позволить не считаться ни с Францией, ни с Пруссией, могла обойтись без дипломатических отношений с этими странами. Поддержание мира любой ценой (хотя и неясно, надолго ли) стало весомым доказательством ее непреклонности.

Франция между тем отказалась от активного вмешательства в дела Центральной Европы, и этот отказ, бывший одной из сильных сторон политики Пюизьё^{472}, весьма устраивал прусского короля[132]. Стремление сохранить то, что уже завоевано, поддержание хрупкого равновесия, боязнь войны и страх перед русскими создавали основу для недолговечного мира, похожего на холодную войну^{473}. Европа замерла в неподвижности из-за отсутствия сил и средств, а также из-за того, что система союзов находилась как раз в процессе изменения: старая система оказалась бессильной, противоречащей естественному праву, новая же, более соответствующая исторической ситуации, еще не сложилась.

Истоки всех бедствий Семилетней войны берут свое начало в тех двух годах, что последовали за подписанием Ахейского мира; особенно роковую роль сыграло надменное обращение прусского короля с русской императрицей и ее канцлером. С конца 1750 года окончательный распад тройственного союза Франция-Пруссия-Россия, столь прочного в начале 1740-х годов, сопровождался перемещением многочисленных посланников к новым местам службы, а также выходом на политическую арену нового поколения, стремящегося возвратиться к более духовным ценностям и перестроить Европу с помощью династических блоков. Мардефельд умер в 1748 году, и его место в Королевском совете занял Финкенштейн; Ла Шетарди получил назначение в Сардинию, Дальон удалился от дел. Ле Шамбрье, как мы уже говорили, скончался в 1751 году, и его сменил шотландец; Вал ори уступил свое место ирландцу. Все в том же 1751 году подал в отставку Пюизьё. Кауниц в 1749 году получил назначение па пост австрийского посла в Париже, каковой занимал до 1752 года, когда стал канцлером. Картерет, отстраненный от дел в 1744 году, в 1751 году стал председателем Тайного совета при Георге II. Горячий сторонник сохранения Ганновера в сфере влияния Англии, он делал все возможное для сближения своей страны с Пруссией. Шведский первый министр Тессин недолго пользовался расположением Ульрики, супруги нового шведского короля; стремление этого политика примирить Швецию с Данией не нравилось сестре Фридриха II, и в 1754 году Тессину пришлось уйти в отставку. Одна лишь Россия избежала этой перетасовки посланников; Англия, Австрия и Саксония были здесь представлены людьми надежными и многоопытными: Гиндфордом, Бернесом, Функом. Бестужев, несмотря на растущее недоверие к нему Елизаветы, оставался на своем посту до 1758 года. Прусское и французское посольство в течение нескольких лет стояли пустыми, причем поплатилась за это отнюдь не Елизавета, по чьей инициативе произошел разрыв отношений, а Фридрих II.