Реакция Пруссии и Франции на воцарение Елизаветы Петровны
Реакция Пруссии и Франции на воцарение Елизаветы Петровны
Франция стояла у истоков государственного переворота, в результате которого в конце 1741 года российская корона досталась дочери Петра I. Кабинетом короля двигало вовсе не сочувствие молодой женщине, которую некогда прочили в невесты Людовику XV. Под предлогом помощи дочери Петра французские политики стремились внедрить своих доверенных лиц в окружение русской императрицы и таким образом восстановить гегемонию Франции на севере Европы{10}. Для достижения этой цели версальский кабинет натравливал на Россию соседнюю Швецию: со смерти Карла XII две страны постоянно оспаривали одна у другой части территории. Война со Швецией, полагали в Версале, ослабит и без того непрочную российскую власть, представленную императором-младенцем Иваном VI и регентшей Анной Леопольдовной, которую французы считали ставленницей немцев. Возведя на престол Елизавету, французы рассчитывали отстранить от русского двора как советников немецкого происхождения — Остермана, Миниха, Левенвольде, — так и «габсбургскую» партию. Таким образом, при русском дворе повторялись в более скромных масштабах те распри, которые раздирали после смерти Карла VI всю Европу. Успех операции зависел от посланника Людовика XV маркиза де Ла Шетарди. Он должен был разжигать конфликт в Финляндии; если бы война там разгорелась не на шутку, русским пришлось бы перебросить войска из Петербурга на театр военных действий и оставить столицу беззащитной. Подготовка к государственному перевороту велась и внутри императорского дворца; французский дипломат, светский человек и дамский угодник, не жалел подарков и денег, а кроме того, употребил все свои таланты соблазнителя, чтобы уверить празднолюбивую Елизавету в ее благородном призвании[8]. Узнав о приближении шведской армии, 3 000 гвардейцев Преображенского полка собрались, дабы уговорить Елизавету «взять бразды правления в свои руки»[9]. С отвагой, «достойной дочери Петра Великого», она в ночь с 24 на 25 ноября 1741 года встала во главе отряда из 300 гренадеров и пешком, «со штыком наперевес и с гранатами в карманах»{11}, направилась в императорский дворец. Заговорщики ворвались в спальню регентши и ее супруга, бросили взрослых и детей в сани и развезли по частным квартирам. Все, кто правил страной при Анне Леопольдовне, как немцы, так и русские, были немедленно арестованы и заключены в Петропавловскую крепость{12}. Ни единой капли крови пролито не было; новая императрица отдала приказ вывезти семью прежнего императора за пределы России.
Министрам Остерману, Миниху и Левенвольде смертную казнь заменили на пожизненную ссылку в Сибирь вместе с женами и конфискацию имущества. Ла Шетарди в течение нескольких месяцев оставался в фаворе: императрица советовалась с ним обо всем, от пустяков до таких важных дел, как назначение министров{13}. Маркиз умело напоминал Елизавете о моральном и материальном вкладе Людовика XV в восстановление справедливости и порядка в России: Версаль осчастливил Россию и рассчитывал на признательность со стороны царицы{14}.
Известие о долгожданном перевороте вызвало во Франции большую радость; Флери поспешил отправить новой императрице поздравительное послание. Казалось, что прошлые конфликты и те унижения, которым подвергло французское правительство родителей Елизаветы, навсегда забыты. «Король, — сообщал министр, — издавна мечтал увидеть на русском троне дщерь Петра Великого — монарха, чью память французы будут чтить вечно». Кардинал беззастенчиво льстил императрице и уверял, что пол ее величества «не может помешать различить в ней великие и героические доблести ее августейшего родителя»{15}. Петру официально приписывались достоинства, прославляемые философами, дочери — добродетели, чудесным образом унаследованные от отца. В России такой оборот дела смутил служилую знать, выдвинувшуюся благодаря Петровой Табели о рангах, и вызвал ненависть старинного боярства, которое интриги Ла Шетарди оттеснили на второй план. При дворе возникла антифранцузская партия, тайным вождем которой стал Алексей Петрович Бестужев-Рюмин.
В Берлине известие о воцарении Елизаветы Петровны восприняли со сдержанным удовлетворением: Фридрих рассчитывал, что Россия сохранит нейтралитет или встанет на сторону Пруссии, а значит, смена власти не повредит его планам относительно Силезии{16}. Прусский король забыл обо всех своих предубеждениях против русской нации и поспешил поздравить дочь Петра I{17}. Хотя сын Фридриха-Вильгельма охотно отмежевался бы от Франции, чье присутствие на севере Европы становилось, на его вкус, чересчур заметным, аргументы он использовал те же самые, что и французы: король выражал надежду, что теперь, когда «Россия вновь сможет распоряжаться собой», отношения между прусским и русским двором «сделаются такими же, какими были при жизни Петра Великого»{18}. Фридрих приветствовал возрождение мифа о державе, управляемой великим царем, воскрешение иллюзии, создание миража, крайне полезного в той ситуации, когда интересы Гогенцоллернов, Бурбонов и Габсбургов столкнулись в очередной раз. И французы, и пруссаки хотели видеть в союзницах страну просвещенную, сильную, современную, прогрессивную.
Если раньше они изображали Россию в самых черных красках, то теперь, следуя собственным сиюминутным потребностям, придумывали идеальную страну, управляемую необыкновенным монархом. Четверть века отношения между Пруссией и Францией, с одной стороны, и Россией, с другой, были холодными и сдержанными, теперь же стороны сочли необходимым забыть о многом — о войнах со Швецией и Турцией, о войне за Польское наследство и о том влиянии, которое эти конфликты оказали на дипломатические отношения; очередной мираж, порожденный вступлением на престол молодой и красивой женщины, позволял устранить все трудности. Предполагалось, что новая императрица сумеет переустроить свою страну по заветам родителя, возродит доверие к ней и тем позволит ей наконец занять подобающее место на европейской сцене. Фридрих первым предложил новой императрице дружбу и попросил возобновить договор между двумя странами об оборонительном союзе{19}.[10] Философ из Сан-Суси строил политику с дальним прицелом; он сознавал, что, встав на путь модернизации, Россия непременно сделается частью европейской системы. Оборонительный и наступательный союз против Австрии был призван не только обуздать чересчур деятельную Марию-Терезию, но и способствовать дальнейшему расширению прусских владений. А Россия при этом прикрывала бы Пруссию на восточном фланге.