Возрождение Фридриховой системы
Возрождение Фридриховой системы
Новый русский посланник в Швеции отправился к месту назначения, имея при себе записку с изложением планов канцлера; ему предстояло официально проинформировать шведов об этих планах, как только будет получено согласие союзников{437}. Панин прибыл в Стокгольм в весьма тревожную пору. Он не стал посылать представителям других стран официального уведомления о своем приезде, но зато лично посетил каждого из них, за исключением французского посла Авренкура, к которому отправил своего секретаря. То было намеренное нарушение дипломатического этикета, призванное продемонстрировать непреклонность российской позиции в отношении Франции. Разрыв отношений между двумя державами никак не извинял подобного поведения на территории третьей страны. Оскорбление было нанесено без всякого конкретного повода, с сугубо провокативной целью; новый посланник прекрасно знал протокол, постоянно цитировал Викфора — сочинение, пользовавшееся в Петербурге огромным авторитетом, — но применял почерпнутые оттуда правила лишь тогда, когда это было выгодно его стране.{438},[123]
Наконец, в январе 1749 года интерес к сохранению в Стокгольме парламентского режима проявила Дания. Панин воспользовался этим, чтобы огласить «Промеморию», в которой Елизавета объявляла о своем решении в случае изменения шведской конституции ввести в Швецию войска. Опираясь на статью VII Ништадтского мирного договора, императрица квалифицировала это действие не как агрессию, а как помощь. Казалось, война неизбежна; поступали известия о сосредоточении войск в Финляндии и Норвегии, русский вспомогательный корпус, застрявший между Богемией и Моравией, рвался в бой[124]. Прусский король почуял недоброе; внезапно проникнувшись человеколюбием и пацифизмом, он попросил сестру на время оставить конституцию без изменений. Ульрика не прислушалась к советам брата и продолжала поддерживать политику «шляп»{439}. Разрываясь между братской солидарностью и нежеланием быть вовлеченным в конфликт, Фридрих решил устроить смотр своим войскам. Кабинет его опубликовал официальное сообщение, подтверждающее занимаемую им позицию — выжидательную и угрожающую. В Париж полетели панические послания: Фридрих поручил Ле Шамбрье открыть Людовику XV глаза на серьезность ситуации и побудить его вступиться за мир в Европе. В этих обстоятельствах версальский кабинет вспомнил о Дальоне. В письме от 31 января 1749 года к Пюизьё{440} бывший французский посланник в Петербурге высказывает твердое убеждение, что Франции следует поддержать прусского короля и описывает новую систему союзов, которая, по его мнению, может воспрепятствовать возникновению войн или гарантировать победу в них. Дальон считает, что необходимо возобновить оборонительный союз со Швецией и Турцией, обещать последней французскую поддержку и, наконец, побудить к союзу с Пор-той также и Фридриха. Предложения Дальона совпадали с программой Фридриха[125]: прусский король мечтал разыграть турецкую карту и против Елизаветы, и против Марии-Терезии. Война на границах Венгрии заняла бы и русскую, и австрийскую армии, а Бурбон и Гогенцоллерн тем временем спокойно отстаивали бы свои интересы на севере Европы. Это было бы и дешевле, и надежнее, чем выплачивать субсидии Швеции, на которую из-за внутренних сложностей положиться было невозможно. Его христианнейшее величество Людовик XV принял к сведению тревоги прусского короля, однако воинственный пыл коронованного собрата разделять не пожелал. Версаль предпочел дипломатический путь — путь давления на «шляп», которые не случайно именовались «французской» партией; в Версале желали, чтобы шведское правительство подтвердило свои миролюбивые намерения и официально отказалось от восстановления деспотического режима. Подобная декларация обезопасила бы Францию от козней Бестужева{441}. Но кто же в Швеции стал бы подписывать такой манифест — король, находящийся при смерти, или его наследник, легитимность которого оспорят Петербург и, возможно, Лондон и Вена? Раздраженный нерешительностью Людовика, Фридрих написал подробное письмо Георгу II — прусский король просил английского собрата и родственника вмешаться и помочь сохранению мира на севере. Подевильс взялся распространить это послание — доставить его в министерства и канцелярии разных стран и даже опубликовать в заграничных газетах, дабы все узнали о миролюбии его государя{442}. Решительно, никто не хотел принимать участие в опасной игре, навязываемой Бестужевым; и года не прошло после ахенской неудачи, а Россия вновь очутилась на скамье подсудимых. 25 марта 1749 года Елизавете пришлось обратиться к Австрии, Англии и Саксонии с официальным запросом: поддержат ли они Россию в случае ее конфликта со Швецией?
Первыми отступились датчане. Фредрик V уполномочил Линара, своего представителя в Петербурге, сговориться с австрийским и английским посланниками, с тем чтобы все они сообща попытались отговорить царицу от мысли о вторжении в Швецию. Мария-Терезия не скрыла своих тревог относительно возможной реакции Порты; там только что сместили великого визиря и теперь из Стамбула раздавались речи куда более агрессивные, чем прежде. Воспоминание о турках, осаждающих Вену, еще не изгладилось из памяти австрийцев. Императрица-королева официально отказалась участвовать в разрешении шведского вопроса. Георг II вышел из положения, снова повторив, что примет участие в военных действиях, только если возникнет прямая угроза русской территории{443}, что же касается изменений в шведской конституции, то относительно них английский король высказался весьма неопределенно.
В августе 1749 года Панин объявил, что императрица введет свои войска в Финляндию, как только узнает о кончине Фредрика I, и выведет их лишь в том случае, если преемник старого короля сохранит форму правления, обозначенную в Ништадтском мирном договоре. Это было равнозначно объявлению войны. Тессин притворился изумленным и успокоил Панина: никаких перемен в конституции не планируется. Швед прекрасно понял, что значат намерения — впрочем, совершенно незаконные — русских вмешаться во внутреннюю политику его страны. Однако министр забыл о раздражительном короле Пруссии. Его «Декларация, кою до сведения русского двора довести следует», могла развязать ту войну, о которой так мечтали Австрия и Саксония (надеявшиеся, что эта новая война окажется роковой для их заклятого врага Фридриха). Тоном, не терпящим возражений, прусский король «требовал», чтобы императрица «немедленно прекратила» вторжение, которое неминуемо повергнет Север в «смятение и тревогу». Он настоятельно рекомендовал императрице «удовлетвориться учтивым и приличным ответом, какой дала ей Швеция», и в дальнейшем «освободить шведов от необходимости давать какие бы то ни было объяснения»{444}. Варендорф, придя в ужас от прочитанного, позволил себе внести в текст некоторую правку — поступок, свидетельствующий не только о такте данного дипломата, но и о расхождениях во взглядах между Берлином и прусским посольством в Петербурге. Варендорф сосредоточил декларацию Фридриха на русско-прусских отношениях{445} и убрал все обвинения в покушении на права народов — умный ход, в основе которого лежали большой опыт и глубокое понимание русских политических реалий. Тем не менее в конце весны 1750 года война по-прежнему казалась неизбежной и угрожала не только Швеции, но и — через нее — Пруссии. На сей раз европейские монархи решили принять меры, и Адольф-Фридрих по наущению Версаля публично объявил о своей верности парламентскому режиму. Англия одобрила этот поступок и предложила Голландию в качестве посредницы на переговорах между Петербургом и Стокгольмом, дабы раз и навсегда покончить с этими «бессмысленными разногласиями»{446}; Версаль, однако, предпочел увидеть в этой роли Данию, которая «однажды уже взяла на себя труд примирить Швецию и Россию»{447}. Россия видеть Фредрика V в качестве третейского судьи не согласилась; Бестужев счел, что дочери Петра Великого не пристало в столь опасном деле прибегать к помощи третьих лиц{448}. Впрочем, под давлением австрийских и датских дипломатов, а также благодаря английскому посланнику Гаю Диккенсу, который оказался тонким психологом и вовремя напомнил о бюджете и субсидиях, Бестужев в конце концов сдался. Он публично отказался от «Промемории», обнародованной Паниным, но не смог удержаться от скрытых угроз и намекнул, что, пусть даже вторжение русских войск в Швецию остается крайне маловероятным, доведет численность армии, стоящей в Финляндии, до 69 000 человек{449} Елизавета помешала установлению в Швеции абсолютной монархии, которую считала опасной для себя, однако риксдаг намеревался отплатить русской императрице за беззаконное вмешательство в шведские дела: целый ряд членов партии «колпаков», заподозренных в шпионаже в пользу России, был арестован, и это на время успокоило риксдаг и предотвратило гражданскую войну. Все вздохнули с облегчением.