§ 11. Идеология крестьянства

§ 11. Идеология крестьянства

При изучении вопроса об образовании Русского централизованного государства было бы очень важно поглубже ознакомиться с идеологией русского крестьянства, как такой социальной силы, которая играла первостепенную роль в общественном развитии того времени. К сожалению, у нас для этого почти нет источников. Лишь некоторые сведения о правовых и политических воззрениях крестьян можно почерпнуть из судных списков и правых грамот (актов судопроизводства) по земельным делам. Но они отражают (и то далеко не полно) идеологию лишь одной (правда, значительной) части крестьянства — населения черных (государственных) земель. По правым грамотам в какой-то мере можно судить об отношении черных крестьян к земле, к представителям власти, к верховному носителю власти — великому князю. Их взгляды по этим вопросам (пусть недостаточно четко выраженные, расплывчатые, противоречивые) нельзя не учитывать при рассмотрении проблемы ликвидации политической раздробленности и складывания единого государства.

Черная земля рассматривается крестьянами как земля великокняжеская. Четыре термина (иногда все полностью, иногда выборочно) применяются черными крестьянами для обозначения правовых основ, на которых зиждется этот вид землевладения: 1) земля великого князя, 2) черная (т. е. нечастновладельческая), 3) тяглая (т. е. обложенная государевым тяглом), 4) волостная или становая (г. е. в административном отношении подчиненная представителям княжеской администрации, стоящим над выборными крестьянскими властями, а не вотчинным приказчикам). Так, на суде в 1485–1490 гг. староста Залесской волости Костромского уезда, Андрей, говорил про пустошь Кашино: «та, господине, пустошь Кашино — черная великого князя; а дал яз со крестьяны [т. е. я и другие волостные крестьяне передали ее во владение]… Лавроку да Торопцу…». В те же годы сотский Семен и крестьянин Степан Понафидин так отозвались о пустоши Тевликовской, находившейся в той же волости: «то, господине, земля волосная, тяглая, черная, Тевликовская». «…Земля Бураково — наша волостная, Залеская, черная, тяглая изстарины»[874], — заявил судье тот же Степан Понафидин. Подобные определения характера черного землевладения встречаются в правых грамотах очень часто.

Можно подумать, что взгляды черных крестьян в данном случае вполне совпадают с воззрениями самой великокняжеской власти, которая во всех официальных документах проводит точку зрения на черные земли как земли государственные. В действительности же эти взгляды в корне противоположны. В представлении великокняжеской власти государственная собственность на черные земли связана с вполне реальными правами: эта собственность предполагает право распоряжения ею, отчуждения, передачи земель (вместе с крестьянами) другим земельным собственникам. Черные же крестьяне мыслят свое подчинение великокняжеской власти, которой принадлежит обрабатываемая ими земельная площадь, прежде всего как гарантию того, что этой площадью не может распоряжаться никто, кроме них самих. Никто не имеет права на нее посягнуть, кроме выборных общинных административных органов. Черная земля как бы находится в вечном пользовании крестьян, на ней живущих, за это они платят государству дань и несут в его пользу другие повинности.

В крестьянском сознании земля великокняжеская четко выделяется из числа земель, принадлежащих боярам или монастырям. Так, черные гороховецкие крестьяне, с которыми в конце XV в. затеяли тяжбу монахи гороховецкого Васильевского монастыря, отстаивая свои земельные права, в то же время не претендовали на монастырские владения: «А нам, господине, — говорили они судье, — … до того [селища] Жуковского и до Покровского и дела нет; то, господине, и мы знаем, что то земли монастырские Великого Василиа»[875].

Для черных крестьян утверждение, что земля — государева (т. е. не боярская, не монастырская), почти равносильно тому, что она — крестьянская (отсюда выражения — «земля наша», «волостная»). Что же лежит, по мнению самих крестьян, в основе их права владения черной землей? В 1475–1476 гг. черные крестьяне Фокинской деревни Дмитровского уезда, Михаль и Глазко, так аргументировали это право, отстаивая одну пожню, которую у них оспаривали власти Кириллова-Белозерского монастыря: «…та, господине, пожня наша Остафьевская Фокинской деревни великого князя земля тяглая, а отца нашего, господине, Ермолина и деда нашего Остафьевская, и после, господине… косили мы ж ту пожню Остафьевскую»[876]. Таким образом, черные крестьяне отводят претензии монастыря в отношении пожни доводами о том, 1) что она принадлежит к числу великокняжеских тяглых земель, 2) что ею владели и эксплуатировали ее своим трудом предки Михаля и Глазка (отец, дед), 3) что и они сами теперь вкладывают свой труд в обработку данной земли. Значит, в крестьянском представлении хотя земля, о которой идет речь, и является великокняжеской, но ее законные владельцы, у которых отнять ее нельзя, это — крестьяне. А такими владельцами они выступают, с одной стороны, в силу исторической традиции (отдельные земельные участки переходят «изстарины» по наследству в пределах тех или иных крестьянских семей); с другой стороны, в силу того, что возделывается-то земля трудом крестьянским; без крестьян она лежала бы бесплодной.

Собственно, те же самые рассуждения, конечно, были не чужды и частновладельческому крестьянству, тоже потомственно владевшему земельными наделами, полученными от собственников земли. Но черные крестьяне отделяли себя от боярских и монастырских и своеобразие своего положения видели именно в отношении к земле. В их сознании укрепилась мысль, что контролировать их права на землю может только великий князь (а от его лица этот контроль осуществляют свои же крестьянские власти), в то время как в частновладельческих вотчинах между крестьянами и великокняжеской властью появилось вполне реальное средостение в лице бояр, князей церкви и т. д., имеющих своих приказчиков. И они лишили крестьян их прежних прав. В 1462–1478 гг. черный крестьянин Шаблыка Исааков сын Андреев так сформулировал свое право на пашенную землю и луг Лжевский в Горетове стане Московского уезда, оспариваемые у него посельским Симонова монастыря: «Тот, господине, луг Лжевской и пашня земля черная великого князя моей деревни»[877]. Это — очень своеобразная (и, если угодно, противоречивая) формула, отражающая правосознание черного крестьянства. Шаблыка Андреев говорит здесь не просто о том, что он живет в деревне, построенной на великокняжеской земле, которой он пользуется. Шаблыка Андреев считает черную землю и деревню на ней своими, потому что они — великокняжеские и, следовательно, ими распоряжаются не бояре и монастырские приказчики, а крестьянская община, к которой он принадлежит. Крестьянское сознание не воспринимало и не могло воспринять всей сложности структуры феодальной собственности на землю, ее антагонистического характера и было склонно представлять себе идеальные порядки в пределах черных волостей в виде свободного общинного крестьянского землевладения, охраняемого великокняжеской властью от посягательств на него со стороны бояр и духовных корпораций. Отсюда — наивная (вопреки классовым интересам и стремлениям) вера в справедливость и доброжелательность к крестьянству (и прежде всего черному) со стороны великих князей.

Если для мировоззрения крестьянства характерно представление об исторической традиции как основе его прав на землю, то завладение боярами, монастырями и другими частными собственниками черной землей воспринимается как суровая быль. Сознание крестьян противопоставляет такой были старину, когда господствовали другие порядки. Воспроизвести ушедшую старину могут «старожильцы», память которых сохранила исчезнувшие отношения. Важно только найти таких старожильцев, опыт которых наиболее богат вследствие длительности их жизни. «Господине судья, — говорят черные крестьяне, доказывая свои права на землю, — есть у нас старожилци еще старее тех…», которые дают показания в пользу монастыря, завладевшего черной землей[878].

Представление о черносошных великокняжеских волостях как таких уголках, где крестьяне сами распоряжаются своими землями под верховным контролем государства, побуждает черных крестьян строго и точно установить пределы распространения подобных крестьянских прав. Определение границ между землями черными и частновладельческими — это, согласно крестьянским взглядам, дело самих черных крестьян, отмежевывающих принадлежащие им участки от чужих владений. Основанием для размежевания служат исторически сложившиеся земельные отношения с соседями, наглядно воплощаемые в виде каких-то «признаков» — примет, указывающих, где проходит земельная граница. Чрезвычайно интересным в этом отношении документом является «память» 1482 г., составленная от имени черных крестьян деревни Колкача Татаринова, Белозерского уезда. У них была «прюка о земле» с Кирилловым-Белозерским монастырем. Но затем указанные крестьяне, «меж собою поговоря и доложа» белозерским писцам, «…по излюбленном своем договоре», «ходили по старым признакам полюбовно», т. е. устанавливали на месте, где проходит межа, отделяющая их деревню от деревни Кириллова-Белозерского монастыря, и в конце концов восстановили эту межу[879].

Захватывая черные земли, бояре или монастырские приказчики стремились заручиться от органов власти соответствующими документами, легализовавшими их захваты. Эти документы предъявлялись на суде в том случае, если черные крестьяне возбуждали тяжбы о когда-то им принадлежавших и ныне утраченных владениях или сами захватчики добивались через суд утверждения своих новых приобретений. Что было делать крестьянам? Они воспринимали подобные документы как реальный факт, с которым им трудно было бороться и с которым они вынуждены были считаться. Но они продолжали отстаивать историческую традицию, как один из главных аргументов в системе доказательств своих прав на владение спорными земельными участками.

В 90-х годах XV в. черный крестьянин Семен Кожа обвинял крестьянина Симонова монастыря Василия Узкого в том, что он в течение одиннадцати лет пашет наездом великокняжескую землю — сельцо Сонинское, в Горетове стане, Московского уезда. Судья бросил Семену Коже упрек: «Почему жо ты Васку молчал, а пашот с тобою землю великого князя о межу». Семен Кожа возразил: «Яз, господине, не молчал, и сотцкому есми, господине, говорил, и сотцкои мне, господине, сказал, что у архимадрита у симоновского грамота»[880].

В 1503 г. староста черной Лоскомской волости Белозерского уезда Абросим Кузьмин судился с приказчиком Ивана Леонтьевича Злобина — Овсяником Ивановым, обвиняя его в том, что он незаконно выдает две черных деревни за владения, принадлежащие его господину, и проживает в них. На суде Абросим Кузьмин показал, что эти деревни присвоил себе лет 25 тому назад еще отец И. Л. Злобина. Судья задал вопрос: почему же черные крестьяне в течение такого длительного срока «о тех землях молчали?» Староста Абросим Кузьмин объяснил подобное молчание тем, что отец И. Л. Злобина «на те деревни сказывал грамоты жаловалные, да грамот нам не показывал»[881].

В конце XV в. старцы Симонова монастыря ставили в вину черным крестьянам Долгой слободки на Белоозере, что они «отнимают» (т. е. присваивают) три монастырские деревни. На суде выяснилось, что названные деревни принадлежали ранее к числу черных, но белозерский князь Михаил Андреевич пожаловал их в Симонов монастырь. В течение одиннадцати лет деревни находились во владении монастыря, хотя черные крестьяне продолжали считать их своими. Судья, допрашивая крестьян, поинтересовался: «О чем же паки есте им столь долго молчали?» Слободской староста Никита ответил за всех крестьян: монахи «сказали нам, господине, у себя на те деревни грамоту жаловалную, и мы им, господине, потому молчали»[882]. Но, считая княжескую грамоту таким документом, которому трудно сопротивляться, крестьяне тем не менее не мирятся с самим фактом, этим документом признанным (с переходом черной земли в собственность монастыря). Они, с одной стороны, добиваются восстановления своих прав в Москве, у великого князя, с другой — реализуют эти права силой, путем приложения своего труда к земле, у них отнятой, путем ее обработки. Об этом ярко свидетельствует разбираемая правая грамота по делу крестьян Долгой слободки. Когда монастырские старцы послали недельщика за слободским старостой, прибегавшим, по их словам, к «силе» для доказательства принадлежности спорных деревень к числу черных земель, недельщик «не наехал» старосту, но позднее старцы задержали его и «выдали за… неделщика»[883].

Итак, от отстаивания по суду требований о возврате в состав тяглых великокняжеских волостных владений земельных участков, отторгнутых оттуда и документально закрепленных за собою светскими и духовными феодалами, черные крестьяне переходят к другим формам борьбы за утраченные участки, уже вне легальных рамок феодального права. Борьба крестьян за землю с феодалами — это классовая борьба. Но, ведя ее, черные крестьяне в данном случае апеллируют к имени великого князя, ибо речь идет о землях государственных, которые черное крестьянство одновременно расценивает как свои (великокняжеской властью охраняемые от всевозможных посягательств со стороны частных вотчинников). Лишь в силу неразвитости классового самосознания и примитивности политической идеологии крестьянства (в данном случае — черного) его антифеодальные выступления происходили под наивно монархическими лозунгами. При этом создавалась иллюзия, что охрана великими князьями черного землевладения послужит делу защиты свободной крестьянской (общинной и индивидуальной) собственности, а не укреплению земельной собственности феодального государства (как было на самом деле). Но на этой иллюзии держалась в значительной мере популярность великокняжеского имени в среде черносошного крестьянства. Великокняжеская власть в своей политике использовала подобные монархические настроения, опираясь, например, на поддержку крестьян при подавлении оппозиции со стороны части бояр отдельных феодальных центров делу государственной централизации. Так антифеодальная (антибоярская, антимонастырская) борьба крестьянства объективно содействовала процессу образования централизованного государства, процессу, конечным итогом которого было дальнейшее развитие крепостнических отношений. Достаточно сказать, что черные земли, отстаиваемые крестьянами (по суду и без суда), как земли великокняжеские и в то же время волостные крестьянские, от расхвата по кусочкам частными землевладельцами, послужили в период возникновения централизованного государства мощным резервом для распространения поместной системы, с которой тесно связано и расширение и углубление крепостничества.

Из правых грамот и судных списков можно почерпнуть интересный материал для характеристики политической идеологии черного крестьянства.

Защищая черные земли от поползновений отдельных феодалов эти земли присвоить, крестьяне упорно верят, что стоит добиться личного участия в их деле великого князя, и он обеспечит им настоящую управу в отношении захватчиков. Так, около 1463 г. судья Яков Шацевальцев разбирал спорное дело между «числяками» Ефремом и другими и братьей Симонова монастыря о владении землями Власовской и Левиной в Московском уезде. «Числяки» уверяли, что «люди монастырские силою, неведомо почему», пашут эти земли в течение примерно пятнадцати лет. Судья спросил «числяков»: «от тех пак мест и до сех мест в ти пятнадцать лет о чем есте им молчали, а с ними живучи в одном месте о межу?» «Числяки» отвечали, что они «не молчали», а, напротив, как только старцы Симонова монастыря, привлекши своих крестьян, стали спорные земли «пахати силою», они «били челом на них» великому князю Василию II. По челобитью «числяков» князь послал разобрать их жалобу Михаила Карпова. Последний «на ту землю взъезжал» и обещал довести до сведения великого князя об итогах расследования. Однако он не только не выполнил своего обещания, но, напротив, намеренно тянул с вынесением решения по челобитью «числяков», действуя в интересах монахов, и так и не завершил разбирательства. «И Михайло, господине, — говорили «числяки» судье, — …ялся… сказати великому князю, да великому князю не сказал, а нами волочил, а им [монахам] норовил, а нам не учинил ничего». «Числяки» вторично обратились с челобитьем к великому князю. Тот на этот раз поручил разбор их дела другому лицу — Г. В. Морозову. Но повторилась прежняя история. «И Григорей, господине, также на ту землю взъезжал, да потому ж нас перед великим князем не поставил, а исправы нам не учинил», — жаловались «числяки»[884].

Итак, в том, что пострадали «числяки», виноват не великий князь, виноваты его приказные люди, поступавшие в угоду монастырским властям и не выполнившие княжеского поручения добросовестно разобрать дело «числяков», — такой вывод готовы сделать последние.

К аналогртчному выводу пришли черные крестьяне Мишутинской волости, Переяславского уезда, судившиеся около 1492–1494 гг. о своих селищах со старцем Троице-Сергиева монастыря Маркелом. Когда судья стал допытываться у старожильцев Мишутинской волости: «Почему же вы до сих мест монастырским молчали?», они возразили: «Бивали, есмя, господине, челом великому князю не одинова, и князь великий так молвил: Как поедет мой писец Переелавля писати, и вы ему укажите мои земли, и он мне скажет, — и писец в Переславле давно не бывал»[885].

В 1497–1498 гг. судья К. Г. Заболотский слушал дело по тяжбе крестьян черной деревни Печенкиной — Назара Сенькина с товарищами и посельского Симонова монастыря старца Игнатия Травина. Назар Сенькин и другие обвиняли монахов Симонова монастыря в том, что они захватили два черных селища — Чевыревское и Кермединовское в то время, когда эти селения «запустели от великого, поветрия», и завели там пашню силами монастырских, крестьян. Судья задал истцам стандартный вопрос: «Бивали ли есте челом о той земле государю великому князю, что у вас ту землю пашет симановский поселской своими хрестьяне сильно, наездом?» Черные крестьяне дали судье утвердительный ответ: они «били челом» великому князю, и тот выделил для рассмотрения их жалобы судью — коломенского наместника Федора Давыдовича, но последний действовал на суде пристрастно и, взяв «посул» у монастырских властей (шубу кунью и 15 рублей деньгами), спорную «землю присудил х… селом Симановского монастыря…». Когда судья К. Г. Заболотский поинтересовался, почему же черные крестьяне не возобновили иска, они нарисовали мрачную картину продажности коломенских наместников и недоступности великокняжеской власти. «Доступити нам, господине, великого князя не мощно; а наместником есмя, господине, коломенским о том бивали челом неодинова, и они, господине, нас о той земле с старцы не управливают, норовят, господине, старцом симановским»[886].

И в данном случае лейтмотивом крестьянских сетований является указание на то, что великий князь отделен от народа плотной стеной административного аппарата, в составе которого орудуют его бояре, пробить же эту стену крестьянскими усилиями невозможно. Крестьяне не в состоянии осознать, что та государственная система, которую они (в лице ее реальных представителей) осуждают, является опорой великокняжеской власти, что великокняжеская власть действует через эту систему. Совершенно отчетливо крестьяне представляют себе тесную связь между княжеской администрацией и крупными вотчинниками. Но их политическое сознание не воспринимает того, что великокняжеская власть охраняет интересы феодальной собственности даже тогда, когда по тяжбам черных крестьян с монастырями выносит решения в пользу первых. Правда, в приведенных выше выдержках из крестьянских заявлений на суде можно, пожалуй, уловить еще очень смутно вырисовывающуюся мысль: а нет ли вины и самого великого князя в том, что до него не доходят крестьянские жалобы?

В правых грамотах и судных списках имеется много примеров того, как черные крестьяне ищут «правды» у великого князя по своим земельным нуждам, и им кажется, что они этой правды не находят лишь потому, что наталкиваются на препятствие в лице исполнителей великокняжеской воли — бояр, слуг. Последние прислушиваются к голосу не крестьян, а крупных землевладельцев.

В 1504 г. во время разбора земельной тяжбы между старостой Луковского погоста Белозерского уезда Иваном Павловым и крестьянином Василием Захаровым, с одной стороны, и митрополичьим приказчиком Чеботаем — с другой (спор шел о наволоке), судьи указали истцам на то, что они слишком долго не возбуждали судебного дела. Иван Павлов и Василий Захаров отвели от себя этот упрек. Они рассказали о том, как неоднократно пытались добиться от великого князя посылки разъездщика, который на месте установил бы границы спорной земли («…не молчали есмя, господине, били есмя челом государю великому князю неодинова…»). Благодаря политическому влиянию митрополита, приказчики которого завладели крестьянским наволоком, великокняжеские предписания о «разъезде» (размежевании) черных владений от митрополичьих не выполнялись («…и князь великий, господине, кому не прикажет дати нам в том наволоке розъездщика, и они, господине, переводят, а розъезщика нам не дадут, митрополита для…»). В конце концов крестьяне отчаялись получить управу по их делу со стороны великого князя («…и мы не могли государя доступити…»). Столь же тщетно обращались они к княжескому писцу, приезжавшему для описания земель («…а коли, господине, писал Пошехонье Яков Кочергин, и мы, господине, Якову били челом, и Яков нам управы же не учинил»)[887].

В заявлениях черных крестьян часто звучит мысль о том, что судебные органы являются орудием, используемым в собственных интересах могущественными землевладельцами — духовными и светскими. Около 1474–1475 гг. происходил суд по спорному земельному делу между сотником черной Мишутинской волости Переяславского уезда Малыгою и келарем Троице-Сергиева монастыря. По словам Малыги, монастырские крестьяне в течение последних семи лет пахали селище Кровопусковское, принадлежащее к составу волостных черных земель. Судья поставил обычный в подобных случаях вопрос: почему же черные мишутинские крестьяне до сих пор не обратились по этому делу с жалобой к монастырским властям. Малыга ответил, что жалобы со стороны черных крестьян были, но их результатом явилось лишь то, что монастырский келарь жалобщиков же привлек к ответу через великокняжеского пристава: «…Господине, извечивали есмя им, ини, господине, изветов не рядят. А нынече, господине, про наш извет и келарь по нас жо послал пристава»[888].

Убежденные в продажности судей и во всесилии земельных магнатов, могущих направить решение суда в нужную для них сторону и даже фальсифицировать документацию судопроизводства, черные крестьяне прибегают в качестве одной из форм борьбы за свои земли к опорочиванию судебных приговоров, утверждающих переход черных земель в разряд частновладельческих. В 1504 г. судья Андрей Хвостов производил судебное разбирательство по земельному спору между властями Калязина монастыря и черными крестьянами Артемом Вострым с товарищами. Результаты этого разбирательства он доложил кашинскому князю Юрию Ивановичу. Когда последний, «выслушав» судный список, велел обеим тяжущимся сторонам высказаться по поводу его правильности, то монастырский старец ответил, «что ему суд таков был, как в сем списку писано», а ответчики (черные крестьяне), напротив, утверждали, что «им суд был не таков, как в сем списку писано»[889].

В 1505 г. крестьянин черной деревни Михайловской Белозерского уезда Митя Климов пожаловался в суд на старцев Кириллова-Белозерского монастыря, которые в течение пятнадцати лет незаконно эксплуатировали его пожню. Он указал при этом, что его дело уже разбиралось на суде, было перенесено в Москву на доклад к князю Д. А. Пенкову, который и признал его правым. Но судьи, — говорил Митя Климов, — «у старцов посулы поимали, а нам, господине, конца не доспели»[890].

Достаточно ясно отдавая себе отчет в том, что судьи выполняют волю крупных и могущественных земельных собственников, черные крестьяне в соответствии с их общим монархическим мировоззрением наивно в то же время верят, что подобные действия судебных органов возможны лишь вследствие их бесконтрольности. Если довести о поведении судей до сведения великого князя, то можно якобы найти управу и на судей. Поэтому довольно частым явлением была отправка крестьянских ходоков в поисках «правды» в Москву. В 1495–1499 гг. разбиралась тяжба между попом Покровского монастыря Григорием и крестьянами Михайловского стана Переяславского уезда Родюкою Онфуковым и Нестериком Дешевкиным. Поп обвинял крестьян в том, что они «поставили… сее весны» на монастырской земле «на поле, на ржи и на яри» избу и клеть «сильно», покосили пожни, «а досталь… пожен потравили». Родюка Онфуков и Нестерик Дешевкин не отрицали того, что они действительно возвели постройки на указанной попом земле, посеяли там хлеб и скосили сено. Они только настаивали на том, что земля эта не принадлежит монастырю, а является великокняжеской и получена ими в пользование от становых властей: «Дали нам, господине, ту землю становичи Михайловского стану и грамоту нам, господине, на ту землю дали. А та, господине, земля — становая, Михайловского стану, а не монастырская». Но грамоту, на которую ссылались крестьяне, они согласились показать только в Москве, если их вызовут на великокняжеский суд: «а перед тобою грамоты не положим», говорили они местному судье, «а положим, господине, ту грамоту на Москве перед великим князем». В то же время оба крестьянина заявили, что они и впредь будут пользоваться своим земельным участком: «А те, господине, пожни косили мы, да и травили, да и досталь нам, господине, тое деревни пожни косити». В Москве дело слушал князь В. И. Патрикеев. Но Родюка Онфуков и Нестерик Дешевкин и ему не предъявили грамоты, удостоверявшей их права на землю, о которой шла тяжба. И дело было решено не в их пользу[891].

Довольно активно держался в 1495–1499 гг. на суде крестьянин Степан Дорога Якушев, обвиняемый старцем Троице-Сергиева монастыря Ефремом в том, что он завладел монастырскою землею в Московском уезде. Он утверждал, что земля, на которой ведется его хозяйство, — великокняжеская и дана ему в оброчное держание «по слову» князя Ивана III. В подтверждение своих слов Степан Дорога представил список с великокняжеской жалованной оброчной грамоты 1489–1490 гг. Но когда судья заметил ему: «То передо мною кладешь список, а грамота где?» — крестьянин ответил, что подлинный документ он предъявит только самому великому князю: «Грамота, господине, моя… во Тфери; а положу ее, господине, перед великим князем, а перед тобою ее не положу». Судья перенес дело в суд высшей инстанции в Москву, где обеим сторонам был задан, как обычно, вопрос: «Был ли вам таков суд, как в сем списку писано?» Степан Дорога отказался признать правильным судный список, в котором излагалась его тяжба с Ефремом, и сослался, в обоснование причин отвода судного списка как документального свидетельства, на «судных мужей». До дальнейшего расследования недельщик отдал Степана Дорогу на поруки, но он вместе со своим поручителями убежал: «…список судной оболживил, и послался на судные мужи, да от срока с Москвы збежал и с поручники…»[892].

Итак, крестьяне упорны в своей борьбе за землю. В процессе этой борьбы хотя еще и слабо, но формируются элементы их классового сознания. Крестьяне понимают, что их противниками в борьбе за земельные владения являются бояре, церковные иерархи и духовные корпорации. Они понимают, что, обладая большим политическим весом и материальными богатствами, эти сильные противники находят поддержку со стороны органов государственной власти, что они легко могут подкупить суд и заставить его действовать так, как они хотят. Все эти представления, до которых доходило уже крестьянство, призывали его к выступлению против феодального строя. Это были прогрессивные элементы крестьянской идеологии. Но в мышлении крестьян было много и того консервативного, что отвлекало их от борьбы. Над крупными земельными собственниками, думают крестьяне, стоит великий князь. Ему принадлежит верховное право распоряжения землей вообще и прежде всего черной, на которой живет крестьянство, не подчиняющееся каким-либо иным земельным собственникам. К кому же еще обратиться за управой в случае захвата черных земель вотчинниками, как не к великому князю? Кто же другой может призвать к порядку и захватчиков, и их пособников из числа княжеских приказных людей и судей? Таков, очевидно, примерно был ход мыслей, заставлявший черных крестьян последовательно и упорно добиваться именно великокняжеского суда по своим земельным тяжбам. Такая политическая идеология вырастала на основе отношения черных крестьян к земле, которая им представлялась как своя, волостная, поскольку они непосредственно не воспринимали своей зависимости от государства как зависимости феодальной (хотя она была именно такой). Подобная идеология была в конечном счете консервативной, так как она вызывала неверное восприятие существующих социально-политических отношений (рассматривавшихся как нечто противоречащее устремлениям великокняжеской власти), опутывала крестьянское сознание несбыточными иллюзиями и отводила антифеодальные выступления крестьянства в легальное русло обращения с жалобами к великому князю. Но в то же время на определенном этапе социально-политической истории Руси рассматриваемая идеология крестьянства явилась одним из моментов, содействовавших великокняжеской власти в ее политике, направленной к объединению Руси и борьбе с феодальным сепаратизмом.

Ввиду надежды на то, что великий князь должен обеспечить защиту от притеснений сильных людей, черные крестьяне рассматривают переход тех или иных территорий под власть московских князей как факт положительный. Этот переход, думают черные крестьяне, должен им помочь добиться от великокняжеской власти удовлетворения своих нужд. Так, около 1484–1490 гг. разбиралось спорное дело между братьей суздальского Спасо-Евфимьева монастыря и черными крестьянами волости Нелши о владении несколькими селищами. Черные крестьяне указывали, что монастырь незаконно присвоил эти селища. Когда же судья спросил их, почему они раньше не обратились в суд, крестьяне ответили, что волость Нелша в течение семнадцати лет принадлежала литовскому князю Судиманту и он за них «не стоял», а поэтому они «тех земель не искали». «А нынеча ся, господине, Нелша достала за великого князя, — говорили крестьяне судье, — и мы, господине, тех селищ ищом»[893].

Постепенное изживание монархических иллюзий, веры в великокняжескую «правду» — показатель того, что крестьянская идеология переживает новый этап. В XIV–XVI вв., когда великокняжеская власть на Руси имела действительно прогрессивное значение, среди крестьян еще полностью сохранялась вера в доброго князя. Но отдельные претензии со стороны черных крестьян к великим князьям уже появляются. Уже звучат нотки их осуждения. Так, около 1501/02 г. разбиралось дело по иску черных крестьян Минского стана Костромского уезда Фрола Токарева и Копоса Булгакова к посельскому митрополичьей кафедры о захваченных им черных пустошах. Поскольку, по словам истцов, захват произошел уже давно, судья спросил их: «выкажете, что то земли великого князя, о чем вы до сих мест молчали?» Ф. Токарев и К. Булгаков довольно безнадежно ответили: «били челом есмя, господине, великому князю о тех землях многажды, и князь великий не слушает, государя не мочно доступити, и мы, господине, нынеча перед вами ищем»[894]. В выражениях «государя не мочно доступити» и «князь великий не слушает» отражено различное отношение к носителю верховной власти. В первом случае, возможно, имеется в виду, что он недоступен благодаря своим боярам, не пропускающим к нему народ. Во втором случае великого князя обвиняют в том, что он сам не хочет прислушаться к голосу крестьян.

Надо обратить внимание еще на один момент, показательный для отношения черных крестьян к земле, — на коллективный характер владения и распоряжения ею. Великокняжеской черной землей распоряжается крестьянская община, хотя отдельными дворовыми и пашенными земельными участками наследственно владеют те или иные крестьянские семьи. Поэтому судьи, разбиравшие около 1496–1505 гг. дело по иску черного крестьянина Белозерского уезда Нефеда Занина к Кириллову-Белозерскому монастырю, были очень удивлены, что указанный крестьянин ищет «один… на себя», а «не во всех християн место Чюровские волости»[895]. Обычно черные крестьяне коллективно отстаивали свои земли от расхищения и на суде выступали представителями крестьянской общины. Роль общины как средства совместного сопротивления крестьян феодалам проявлялась заметно и активно.