§ 8. Города как торговые центры. Межобластные торговые связи. Борьба за торговые пути на Север

§ 8. Города как торговые центры. Межобластные торговые связи. Борьба за торговые пути на Север

Подъем сельскохозяйственного производства в стране и развитие ремесленного дела определяют роль городов как торговых центров. Одним из главных признаков города являлось наличие «торга», на котором можно было купить необходимые для населения продукты земледелия и животноводства и ремесленные изделия.

Значительный рынок произведений сельского хозяйства был в Москве. Из духовной Ивана Калиты около 1339 г. видно, что одной из статей княжеских доходов были собиравшиеся в Москве торговые пошлины. Великий князь передал своей жене «из городских волостии» осмничее и завещал, чтобы доходами от тамги «поделились» его сыновья. Та же духовная свидетельствует, что в «уездах» Московского княжества собирались проезжие пошлины («мыты»), которые, по завещанию Калиты, должны были поделить его сыновья («такоже и мыты, который в котором оуезде, то тому»)[1315]. Московская тамга и другие торговые пошлины (осминичее, костки) упоминаются и в духовных грамотах прочих московских князей.

Живое описание московского рынка дают побывавшие в рассматриваемое время в Москве иностранцы. По словам венецианца Иоасафата Барбаро (XV в.), «зимою привозят в Москву такое множество быков, свиней и других животных, совсем уже ободранных и замороженных, что за один раз можно купить до двухсот штук». «Изобилие в хлебе и мясе так здесь велико, — продолжает названный автор, — что говядину продают не на вес, а по глазомеру»; и далее он сообщает цены (весьма низкие) на говядину, кур, гусей[1316].

Другой венецианец Амвросий Контарини также указывает, что Москва «изобилует всякого рода хлебом» и «жизненные припасы в ней… дешевы». Автор подтверждает свои слова, как и Барбаро, приведением свидетельствующих о дешевизне продуктов цен на пшеницу, мясо, кур, гусей. В своих записках Контарини нарисовал яркую картину московского торга сельскохозяйственными продуктами. Он рассказывает, что примерно в конце октября, когда река Москва «покрывается крепким льдом», купцы ставят на этом льду «лавки свои с разными товарами и, устроив таким образом целый рынок, прекращают почти совсем торговлю свою в городе». На рынок, расположенный на реке Москве, купцы и крестьяне «ежедневно, в продолжение всей зимы привозят хлеб, мясо, свиней, дрова, сено и прочие нужные припасы». В конце ноября обычно «все окрестные жители убивают своих коров и свиней и вывозят их в город на продажу». «Любо смотреть, — пишет Контарини, — на это огромное количество мерзлой скотины, совершенно уже ободранной и стоящей на льду на задних ногах»[1317].

Из рассказов Барбаро и Контарини наглядно выступают два момента. Во-первых, ясно, что в результате той значительной распашки новых земель, о которой говорилось во второй главе настоящей книги, возросла сельскохозяйственная продукция. Крестьяне получили возможность выбрасывать большее количество излишков производимого хлеба на рынок. Но, с другой стороны, дешевизна продуктов земледелия и скотоводства, продаваемых в Москве, свидетельствует о занятиях самих горожан сельским хозяйством, а также о незначительной покупательной способности горожан, а следовательно, об относительно еще слабом развитии товарного производства в городе. Нельзя согласиться с П. П. Смирновым, который на основании низкого уровня цен на произведения хлебопашества и животноводства, продававшиеся на городском рынке, делает вывод о «сельскохозяйственном кризисе» в России в конце XV — первой половине XVI в.[1318] Дело не в этом, а в слабости товарно-денежных отношений в стране, где в целом еще господствовало натуральное хозяйство.

Надо отметить также неустойчивость цен на хлеб, мясо и другие сельскохозяйственные продукты. Они быстро возрастали при любой неблагоприятной политической или внешнеполитической конъюнктуре (об этом также шла речь во второй главе данной монографии). Так было во время нашествия на Русь в 1408 г. Едигея, когда хлеб сильно вздорожал («дороговь бысть велика всякому житу»), множество народа погибло от голода, а продавцы зерна, напротив, разбогатели («а житопродавци обогатеша»)[1319]. Из летописного рассказа о приходе на Русь Едигея видно, что в рассматриваемое время существовали скупщики продуктов земледелия («житопродавцы»), приобретавшие, по-видимому, крупные запасы хлеба на городском рынке или в сельских местностях, а затем сбывавшие его населению по повышенным ценам.

Москва являлась также центром торговли мехами, привозимыми с далекого Севера. По словам Контарини, «в Москву во время зимы съезжается множество купцов из Германии и Польши для покупки различных мехов, как-то: соболей, волков, горностаев, белок и отчасти рысей. Меха эти добываются не в самой Москве, а гораздо далее на север и северо-восток; но привозятся обыкновенно в Москву на продажу»[1320].

Интересные данные о торговле в Москве содержатся в духовной грамоте Ивана III 1504 г. «А что есми подавал детем своим селца у Москвы з дворы з городцкими на посадех, — читаем в названном документе, — и дети мои в тех дворех торгов не дръжат, ни жытом не велят торговати, ни лавок не ставят, ни гостей с товаром иноземцов, и из Московские земли, и из своих уделов в своих дворех не велят ставити, а ставятся гости с товаром, иноземци, и из Московские земли, и из их уделов, на гостиных дворех, как было при мне. А дети мои у моего сына у Василья в те дворы в гостиные и в те пошлины не въступаются»[1321].

Я привел полностью эту, может быть чересчур длинную, выдержку из духовной Ивана III потому, что на ее основе можно сделать ряд очень интересных выводов. Ясно, что Москва являлась значительным для того времени рынком и прежде всего хлебным рынком. Туда съезжались для торговли как купцы из различных областей Русской земли, так и иноземные гости. Местом торговли являлись княжеские дворы, где имелись лавки, жили приезжие иногородние и иноземные купцы. «Отводная грамота» 1504 г. упоминает хлебные лавки в Москве[1322]. Запрещение торговать в княжеских дворах и принимать там на постой прибывающих купцов явилось, по-видимому, нововведением Ивана III. При последнем, очевидно, были заведены гостиные дворы, где должны были останавливаться прибывающие в Москву из других русских городов и областей и из-за границы купцы. Нововведение это было вызвано, надо думать, двумя причинами. Во-первых, при учреждении гостиных дворов Иван III руководствовался фискальными соображениями: все следуемые с них торговые пошлины должны были стекаться в великокняжескую казну, а не распыляться по рукам удельных князей. Во-вторых, запрет торговли на дворах удельных князей диктовался, вероятно, и вниманием великокняжеской власти к запросам посадских людей, боровшихся с дворовладельцами в городах из числа феодалов, которые пользовались привилегиями в области организации промыслов и ведения торговли.

Надо сказать, что линия на свертывание торговых операций в пределах городской территории, принадлежавшей удельным князьям, проведена в духовной Ивана III не последовательно. В интересах удельных князей делается оговорка о том, что в их «сельцех» и «в дворех городных» может производиться торговля «съестным припасом», причем великий князь не имеет права «тех торгов… сводите» и должен довольствоваться получением причитающейся ему «полавочной пошлины»[1323].

Внимание к московскому «торгу» проявляли летописцы. Так, под 1493 г. летописец считает нужным отметить, что во время пожара Москвы «из города торг загореся, и оттоле посад выгоре възле Москву»[1324].

Бесспорно, что Москва в XV в. представляла собой уже не только местный и не только областной рынок. Она являлась центром торговых связей, начинающих охватывать основные русские земли.

Торговыми пунктами разного калибра являлись города Московского княжества и его уделов[1325]. Из духовных грамот московских князей видно, что тамга, мыты и другие торговые сборы взимались в Коломне, Радонеже, Дмитрове, Звенигороде, Рузе, Можайске, Серпухове, Боровске, Малом Ярославце, Городце на Волге, Унже, Перемышле, Луже[1326]. Данные духовных княжеских грамот о торговой роли городов Московского княжества можно дополнить материалами, заимствованными из других источников. О торговом значении Радонежа косвенно свидетельствует то обстоятельство, что в 60–70-х годах XV в. великий князь Василий II дал право крестьянам сел и деревень Радонежского уезда уплачивать волостелю вместо причитающихся ему кормов деньги (в соответствии с местными ценами на продукты)[1327]. В 1491 г. великий князь Иван III официально «торг перевел от Троици на городок в Радонежь»[1328] (т. е. распорядился перенести рынок с территории Троице-Сергиева монастыря на территорию города Радонежа, который фактически давно уже сделался одним из центров товарного обращения). О наличии рынка в Дмитрове можно судить по тому, что там торговали монастырские дворники и крестьяне[1329].

При построении в 1374 г. Серпухова князь Владимир Андреевич предоставил льготу в податях тем «человеком торжьствующим», которые захотели бы поселиться в городе[1330]. Князь Федор Борисович волоцкий в 1506 г. передал церкви Федора Стратилата право сбора полавочного (т. е. пошлины с владельцев лавок) в Волоколамске[1331]. Имеются сведения о «торгах» в Переяславле и Юрьеве. В 1473–1489 гг. Иван III распорядился «кликати в торгу» в Переяславле и в Юрьеве о том, чтобы никто из «ездоков» не пользовался «непошлою» дорогою через митрополичью слободку Караш, Ростовского уезда[1332]. В жалованной грамоте Ивана III Троице-Сергиеву монастырю 1485 г. говорится, что князь отдал приказ в Переяславле «в торгу… закликати…» о запрете боярским и волостным людям «сечь» леса Троице-Сергиева монастыря в Переяславском уезде[1333]. Имена московских, коломенских, можайских, переяславских, галичских купцов можно встретить в документах, характеризующих торговые связи Руси с Кафой, Азовом, Крымской ордой, Литвой[1334]. О том, что крестьяне «ездят… на Углеч торговати», говорит жалованная грамота князя Андрея Васильевича Троице-Сергиеву монастырю 1467–1474 гг.[1335]. О торговом значении Костромы можно составить представление по тому вниманию, которое проявляет летописец к ценам на рожь, продававшуюся на местном рынке (1423)[1336].

Выходя за пределы территории Московского княжества и его уделов, можно отметить, что уставная грамота великого князя Василия Дмитриевича и митрополита Киприана содержит указания на торговлю, производившуюся во Владимире[1337]. О наличии торга в Ростове свидетельствуют княжеские жалованные грамоты Троице-Сергиеву монастырю XV в., из которых видно, что в городе собирались торговые пошлины[1338]. В духовной грамоте Ивана III 1504 г. говорится о перенесении торга из Холопьего городка в Мологу («А что есми свел торг с Холопья городка на Мологу, и тот торг торгуют на Молозе съезжаяся, как было при мне…)»[1339]. Ярославские купцы проникали в Кафу[1340]. Крупным центром внутренней и внешней торговли был Нижний Новгород. Указания на нижегородский «торг» встречаются в летописных сводах. Так, в 1343 г. князь Константин Васильевич, получив в Орде ярлык на княжение в Нижнем Новгороде, велел там «казнити, по торгу водя», выданных ему бояр его противника — князя Семена Ивановича[1341]. Летописи приводят цены на рожь на нижегородском рынке (за 1412 и 1423 гг.)[1342]. Рассказывая о разграблении Нижнего Новгорода в 1366 г. ушкуйниками, летопись отмечает, что в городе было перебито много местных, а также иностранных (татарских и армянских) купцов, а принадлежавшие им суда были уничтожены («а съсудыих, кербаты и лодьи, и учаны, и паускы, и стругы, то все посекоша…»)[1343]. Из летописного описания беды, обрушившейся на Нижний Новгород, вырисовывается картина богатого торгового города с оживленным рынком, на котором постоянно бывали восточные купцы; с шумной пристанью, к которой причаливали многочисленные корабли с гостями и товарами.

Из северных русских городов видную торговую роль играли Белоозеро, Вологда, Устюг. О характере белозерского рынка можно в значительной мере судить на основании Белозерской таможенной грамоты 1497 г. Торговали на Белоозере: 1) местные посадские («городские») люди; 2) жители городской округи («окологородцы»); 3) сельское население Белозерского уезда («…изо всех волостей белозерьских…»); 4) жители других русских городов и земель («…изо всее Московские земли, и из Тферьские земли, и из Новгородские земли Великого Новагорода»). Таким образом, Белоозеро к концу XV в. является не только областным торговым центром, но и рынком, на который приезжали купцы из ряда областей Русского государства.

Из товаров на Белоозере продавались: лошади, живой и битый скот (коровы, бараны, поросята), домашняя птица (гуси, утки), зайцы, рыба свежая и соленая (сельди), икра, соль, жито, лен, лук, чеснок, орехи, яблоки, мак, зола, деготь. Покупались и мелкие и крупные партии товара. Посадские люди закупали оптом у приезжих купцов и крестьян рыбу, икру, соль, мед, а затем торговали этими продуктами в своих лавках. Продавались на Белоозере и речные суда. Торговали на Белоозере не только купцы и крестьяне, но и служилые люди («а кто служилый человек поедет, а имет каким товаром торговати…»). На Белоозеро съезжались «купчины» из ряда русских монастырей, привозя с собой на продажу жито.

Из Белозерской таможенной грамоты видно, что не только белозерские, но и приезжие купцы, несмотря на правительственное предписание торговать только в городе, ездили с торговыми целями «по волостем и по монастырем по белозерьским», очевидно скупая продукты сельскохозяйственного производства у крестьян и, может быть, снабжая их некоторыми произведениями городского ремесла.

Защищая белозерских посадских людей от конкуренции со стороны приезжих купцов, таможенная грамота разрешает первым торговать «за озером», т. е. за пределами города, в сельских местностях; последние же лишаются этого права и появление «за озером» для торга грозит им конфискацией товара и привлечением к судебной ответственности[1344].

О развитии вологодской торговли имеются данные в духовной грамоте вологодского князя Андрея Васильевича 1481 г., в которой говорится, что он «на Вологде, в городе, прибавил пошлин в тамзе, и в иных пошлинах»[1345]. Судя по Двинской уставной грамоте 1397–1398 гг., в Вологду и Устюг приезжали купцы из разных районов Двинской земли[1346]. В конце XV в. устюжские купцы отправлялись торговать в Западную Сибирь. Так, в 1475 г. казанские татары перебили на Каме 40 человек устюжан, которые шли «к Тюмени торгом»[1347].

Из городов Тверского княжества выделялась по своему значению Тверь. Источники говорят о тверском «торге». Так, в 1327 г. в Твери, в то время «как торг снимается», началось восстание, направленное против татаро-монгольских захватчиков. Восставшие перебили бывших в городе восточных купцов[1348]. В Тверской летописи можно найти цены за разные годы на продукты сельского хозяйства, продававшиеся на рынке в Твери (рожь, овес, сено, хмель)[1349]. Упоминаются в летописях и цены, по которым покупали рожь в Кашине (1424)[1350]. Из договоров тверских князей с литовскими видно, что в Твери, Кашине, Зубцове, Старице собирались торговые пошлины[1351].

Городами пограничными между землями Московской, Тверской, Новгородской были Бежецкий Верх и Торжок. Имеются прямые указания на «торги» в названных городах. Так, в 1467–1474 гг. князь Андрей Васильевич Большой углицкий велел в Бежецком Верхе «в торгу кликати» о запрещении ездить через село Троице-Сергиева монастыря Присеки Бежецкого уезда[1352]. В Торжке в 1372 г. новгородцы перебили много тверских купцов[1353].

В исторической литературе достаточно много внимания уделено торговле Новгорода и Пскова, в силу чего я и не буду подробно останавливаться на этом вопросе. По летописи особенно хорошо можно восстановить картину псковского рынка. Там указаны цены, по которым в Пскове покупались в различные годы такие продукты, как жито, рожь, овес, пшеница, хмель, мед, соль[1354].

В 1478 г. царевич Даньяр, находясь с «многими татарьскими силами своими» под Новгородом, отправил в Псков своего боярина с просьбой, чтобы местные жители привезли ему съестные припасы и прислали купцов с разными товарами («чтобы псковичи ему еще и тем послужили, сколко муке пшеничнои, и рыбе и меду прислали пресного, а иное бы с всякым торгом купчи псковьскыа там к нему в силу под Великои Новгород с всякым товаром торговати сами ехали»). Псковичи, по «слову» Даньяра, «…хлеб, и мед, и муку пшеничную, и колачи и рыбы пресныа, все сполу покрутивь, своими извожникы к нему послали, а с ними поехали и инии купцы многыа с иным товаром с разноличным с многым»[1355].

Этот летописный текст очень колоритен. Из него можно вынести представление прежде всего о тех продуктах земледелия, животноводства, промыслов, которые фигурировали на псковском рынке в качестве товаров: пшеничная мука, хлеб, калачи, рыба, мед. Видно также, что в Пскове было значительное число купцов, торговавших съестными припасами; что они обладали соответствующими перевозочными средствами для доставки товаров на отдаленное расстояние; что они «покручивали» для этого «извозчиков», работавших у них, очевидно, на кабальных условиях. О скупщиках продукции новгородских промыслов интересные данные имеются в одной из берестяных грамот XIV в., найденных А. В. Арциховским. Это — записка купца-рыбника о получении от ряда лиц (по-видимому, рыбаков) лососины, неизвестно на каких условиях, но, очевидно, для торговли ею[1356].

По-видимому, значительная торговля велась в Переяславле-Рязанском (Рязани). Как и в Москву, сюда свозились прежде всего продукты сельскохозяйственного производства. Контарини пишет о Переяславле-Рязанском, что этот город «изобилует хлебом, мясом и напитком, который русские изготовляют из меду»[1357]. «Докончание» рязанских князей Ивана Васильевича и Федора Васильевича 1496 г. уделяет специальное внимание рязанской торговле, рассматривая порядок наложения штрафов на тех, «хто приедет в Переславль торгом, да протамжится» (т. е. объедет таможню и не заплатит таможенную пошлину)[1358]. В грамоте 1485 г. в Переяславле-Рязанском упоминается лавка на улице Волковой, которую поставил торговый человек Иван Смолев[1359].

Какие же выводы можно сделать из всего вышеизложенного материала? Несомненно повышение на протяжении XIV–XV вв. торгового значения городов во всех русских землях. Во многих городах источники отмечают наличие рынков сельскохозяйственных припасов, продуктов добывающих промыслов. Подъем сельского хозяйства в связи с восстановлением земледелия на пустошах и распашкой новых земель, отделение добывающей промышленности от земледелия и появление промысловых поселков, развитие ремесла в городках, увеличение численности городского населения — все это оказывало влияние на расширение товарооборота в городах. В нашем распоряжении почти нет данных, непосредственно указывающих на продажу на рынке произведений ремесла. Вообще весь приведенный материал прямо характеризует лишь сферу товарного обращения, а не производства. Узость источниковедческой базы и односторонний характер источников ограничивают возможность сделать твердые выводы по ряду вопросов экономической истории Руси XIV–XV вв. Но сведения, обобщенные в данном параграфе, вполне укладываются в ту концепцию, которая уже наметилась в предшествующих разделах монографии. При господстве в стране феодальной системы и связанного с ней натурального хозяйства можно ставить вопрос о том, что частично уже шел процесс развития мелкого товарного производства в отдельных отраслях ремесла.

Может быть, допустимо говорить и об элементах товарности сельского хозяйства, но, конечно, лишь об элементах и весьма слабых.

Конечно, в системе торговых связей превалировали мелкие местные рынки, густая сеть которых покрывала всю страну. Но уже происходил процесс стягивания этих мелких рынков в рынки областные. Значение областных торговых центров приобретали Новгород, Псков, Тверь, Нижний Новгород, Рязань и т. д. И та политическая концентрация отдельных крупных земель (Новгородской, Тверской, Нижегородско-Суздальской, Рязанской), о которой писал в свое время К. В. Базилевич и которая предшествовала образованию единого Русского государства, имела одной из своих предпосылок усиление экономических связей внутри этих земель. Значение таких городов, как Москва или Белоозеро, уже выходило за областные рамки.

Территориальное разделение труда основывалось на различии географических условий в разных частях страны. Можно говорить лишь о зачатках специализации отдельных районов по производству товарной продукции. То обстоятельство, что северные районы выбрасывали на рынок пушнину, что выделились пункты соледобычи (Нерехта, Соль Переяславская, Соль Галицкая, Старая Руса и т. д.), что в Новгородской и Псковской земле производились отсутствующие в ряде мест хмель и лен и т. д., содействовало росту торговых связей.

В то же время характерные для натурального хозяйства экономическая замкнутость и изолированность отдельных районов оставались в силе, а политическая раздробленность усугубляла эту хозяйственную разобщенность. Так, в условиях феодальной раздробленности типичным явлением было значительное различие в ценах на продукты, продаваемые в одно и то же время в различных городах. Летопись сообщает о ценах на хлеб (рожь) во время голода 1422–1424 гг. В Москве оков ржи стоил рубль, в Кашине — полтину, в Костроме — 2 рубля, в Нижнем Новгороде — 200 алтын (т. е. 6 рублей)[1360]. Конечно, парализовать условия, создающие подобные расхождения в ценах, могло лишь образование всероссийского рынка, знаменовавшее складывание буржуазных связей» Необходимо было также развитие транспорта. Все это было делом будущего. Но ликвидация политической раздробленности, подготовленная развитием феодального способа производства, происшедшая тогда, когда буржуазные связи еще не зарождались, должна была явиться стимулом к преодолению экономической раздробленности отдельных земель.

* * *

Для выяснения экономических предпосылок образования Русского централизованного государства необходимо рассмотреть нарастание экономического общения между основными русскими землями. Главным источником для изучения этого вопроса служат договорные грамоты князей XIV–XV вв., которые отражают развитие торговых связей между русскими землями: 1) Новгородской, с одной стороны, и Суздальской, Тверской и Московской — с другой; 2) Тверской и Московской; 3) Московской и Рязанской.

О поездках новгородских и новоторжских купцов в пределы Тверской и Суздальской земель говорят уже ранние договоры Великого Новгорода с тверским великим князем Ярославом Ярославичем конца XIII в. В них содержатся четыре основных пункта. Во-первых, речь идет об обязательстве князя свободно пропускать через подвластную ему территорию лиц, едущих с торговыми целями из новгородских владений («А гостю нашему гостити по Суждальской земли без рубежа… а вывода ти, княже, межи; Суждальскоюземлею и Новымьгородом не чинити…»). Во-вторых, производится нормировка размеров мыта, взимаемого в пути с новгородских возов и лодей с товарами («А что, княже, мыт по Суждальской земли и в твоей волости, — от воза имати по 2 векши, и от лодье, и от хмелна короба, и от лняна»). В-третьих, князю запрещается устраивать новые таможенные заставы в Новгородской земле («…ни мыт на Новгородьскои волости не ставити…»). В-четвертых, особо оговаривается, что князь должен следить за тем, чтобы его дворяне не привлекали к подводной повинности в мирное время купцов, ведущих торговлю в сельских местностях («А дворяном твоим по селом у купцев повоза не имати, разве ратной вести»)[1361]. Последняя статья представляет особый интерес, ибо она свидетельствует о разъездах новгородских купцов по селам и деревням, по-видимому, в целях сбыта произведений городского ремесла и скупки продуктов сельского хозяйства и промышленности для последующей их перепродажи. Это обстоятельство следует сопоставить с вышеприведенной статьей договорных грамот о взимании мыта с «хмельна» и «льняна» «короба». Значит, и предметы местного производства, а не только транзитные товары везли в Северо-Восточную Русь новгородские купцы.

Перечисленные выше четыре пункта новгородско-тверских соглашений по вопросам торговли повторяются и в последующих договорах Великого Новгорода с тверскими князьями XIV–XV вв.[1362] При этом в докончании Новгорода с великим тверским князем Александром Михайловичем 1327 г. наряду с гарантией беспрепятственной торговли новгородским купцам в Суздальской Руси помещена статья, имеющая своею целью создать аналогичные условия для суздальских купцов в Новгородской земле («А суждальскому гости гостити в Новъгород без рубежа, бес пакости»)[1363]. В соглашении Новгорода с великим князем тверским Борисом Александровичем 40-х годов XV в. говорится о взимании «гостинного» и мыта «по старине» с тверичей в Русе и Торжке, с новгородцев, и новоторжцев в Твери[1364].

В документах, касающихся взаимоотношений Новгородской; феодальной республики с великими князьями московскими XV в., также встречаем традиционные статьи, говорящие об условиях торговли новгородских купцов в пределах Северо-Восточной Руси и купцов Северо-Восточной Руси в Новгородской земле[1365]. В Коростынский московско-новгородский договор 1471 г. был включен новый пункт, ставящий под охрану московских купцов, торгующих в Новгородской земле, и гарантирующий им судебный иммунитет: «также нам, новогородцем, ваших, великих князей [Ивана III и, его сына Ивана Ивановича], торговцев изо всего великого княжения вашего в Новегороде не судити»[1366].

Анализ новгородско-тверских и новгородско-московских соглашений конца XIII, XIV и XV вв., несмотря на лаконизм и известную стандартность содержащихся в последних формул, позволяет сделать ряд выводов, имеющих значение для понимания экономических предпосылок образования Русского централизованного государства. Прежде всего, как уже подчеркивалось, можно говорить о наличии значительных торговых связей между землями. Новгородской и Тверской и Московской. Имеющийся в нашем распоряжении материал слишком скуден для того, чтобы ответить на вопрос, в какой мере эти связи нарастали, но самый факт их роста вряд ли подлежит сомнению. Переходя из области экономики в сферу экономической политики, исследователь должен признать противоречивость последней, соответствующую противоречивому характеру объективных процессов хозяйственного развития. Ряд выше рассмотренных статей договорных грамот, апеллирующих к исторической традиции (о сохранении существующих таможенных застав и незаведении новых, о сборе мытов и других пошлин, как проезжих, так и торговых, в установленных местах и по фиксированной норме и т. д.), ставит своей задачей дать правовое оформление системе раздробленности, при которой отдельные княжества оказываются замкнутыми каждое в узком и тесном экономическом и политическом кругу. Но в то же время видно, как сама жизнь (даже в условиях, когда господствует натуральное хозяйство) подтачивает эту замкнутость, как товарное обращение (при пока еще слабо развитом товарном производстве) на территории раздробленной Руси, независимо от ее политической карты, заставляет правителей отдельных областей считаться со своими запросами. И поэтому в договорных грамотах появляются статьи о праве новгородских купцов свободно выезжать в пределы Тверской земли, а тверских и московских купцов совершать торговые поездки в Новгород. Тем самым купечество в своей деятельности преодолевало государственные границы отдельных областей.

В развитии торговых связей на Руси, как условии образования централизованного государства, есть нечто общее с ростом феодального землевладения как одной из предпосылок того же процесса (несмотря на все различие этих явлений). Если распространение феодальной собственности на землю объективно не могло мириться с существовавшим политическим делением и нарушало правовые нормы, препятствовавшие землевладельцам приобретать вотчины в чужих княжествах, то тем более торговля по самому своему характеру должна была ломать сковывавшие ее политические преграды.

Политическая раздробленность явно тормозила развитие товарного обращения. В новгородско-тверских соглашениях сохранился материал, свидетельствующий о том, что феодальные усобицы и смуты приводили к расстройству торговых связей Новгорода с Северо-Восточной Русью и тяжело отражались на положении новгородского и новоторжского купечества. Уже в договоре Великого Новгорода с великим князем Ярославом Ярославичем конца XIII в. упоминаются новгородские купцы, задержанные в Костроме «и по иным городом»[1367]. В договорной грамоте Новгорода с великим тверским князем Михаилом Ярославичем начала XIV в. имеются данные относительно «товара новгородьского, или купецьского, или гостиного, или по всей волости Новгородьскои», захваченного тверичами во время восстания новгородского населения против тверского правительства и войны тверского князя с Новгородом в 1312–1316 гг. В том же документе фигурирует «гостиныи товар или купецьскыи», который тогда же новгородцы забрали у тверских купцов[1368]. Конечно, часть купцов могла лишиться своих товаров в результате антифеодального движения в Новгородской земле, во время которого их (вместе с боярами) стали громить городские бедняки и крестьяне, может быть, даже не различая тверичей от новгородцев. Это одна сторона вопроса — сторона, характеризующая классовый антагонизм. Следует учитывать и другой момент: распря новгородских и тверских правителей нарушила нормальный товарооборот между Новгородом и Северо-Восточной Русью.

В документах 70-х годов XIV в., относящихся ко времени после восстания в 1372 г. населения Торжка совместно с новгородцами против наместников тверского великого князя Михаила Александровича, находим данные о «товаре», который упомянутый князь «порубил», а также о «товаре», который был в «Торшку взят в полон»[1369]. Наконец, вспоминается «грабежь», который «ученился… на Волзе», и «товар», «что… пойман у новъгородьскых купець и у новоторскых из лодеи рубежом…» И вслед за всеми этими сведениями в мирном договоре князя Михаила Александровича с Великим Новгородом идет стереотипная фраза: «а гостю гостити с обе половине без рубежа»[1370].

И в данном случае, как и в только что рассмотренном выше, скупые указания документального материала проливают свет (пусть скудный) на классовые противоречия в Новгородской земле, в Торжке, в Поволжье, вылившиеся в движение городской бедноты и крестьянства против феодалов и богатого купечества. В то же время опять достаточно рельефно выступает тормозящая роль политической раздробленности с типичными для нее феодальными войнами и усобицами для развития межобластного товарооборота.

Важным экономическим фактором, предопределившим объединение Новгорода с другими русскими землями в конце XV в., было то обстоятельство, что новгородское население нуждалось в хлебе, привозимом из Северо-Восточной Руси. Хорошо известно, что прекращение этого подвоза было одним из средств, к которому прибегали суздальские, тверские, московские князья, желая заставить новгородское правительство принять те или иные выдвигаемые перед ним политические предложения. В 1312 г. князь Михаил Ярославич тверской, начав войну с Великим Новгородом, прежде всего перерезал своими войсками торговые к нему пути («…не пустя обилья в Новгород, а Торжек зая, и Бежичи, и вся волость…»)[1371]. Эта война продолжалась с некоторыми перерывами вплоть до смерти тверского князя. И характерно, что в мирном договоре с Михаилом Ярославичем московского великого князя Юрия Даниловича и Великого Новгорода одним из существенных пунктов является требование возобновить подвоз хлеба в Новгород и разрешить туда свободный проезд купцам из Суздальской земли: «А гости всякому гостити без рубежа; а ворота ти отворити, а хлеб ти пустити, и всякыи ти гость пустити в Новъгород; а силою ти гостя в Тферь не переимати». Это же обязательство повторяется в договоре Великого Новгорода с великим князем Борисом Александровичем 40-х годов XV в.[1372]

В 1471 г., уже совсем накануне включения Новгородской земли в состав единого Русского централизованного государства, организованный Иваном III поход на Новгород имел для местного населения примерно те же самые последствия, что и новгородско-тверская война 1312–1316 гг. К Новгороду прекратился подвоз хлеба, и там начался голод: «…хлеб дорог, и не бысть ржи на торгу в то время, ни хлеба, только пшеничный хлеб, и того пооскуду». Когда же между новгородским и московским правительствами был заключен Коростынский договор, положение в Новгородской земле изменилось, на рынке появились зерновые продукты, цены на них упали: «…бысть в Новегороде всякого блага обильно и хлеб дешев»[1373].

Конечно, все сложные обстоятельства длительной борьбы между Московским княжеством и Новгородской феодальной республикой требуют специального исследования. Но в общем комплексе причин, обусловивших падение Новгорода, нельзя не уделить известного места и кровной потребности местного населения в нормальных экономических связях с другими русскими землями в целях регулярного подвоза хлеба.

О развитии торговых отношений между Московской и Тверской землями можно в какой-то мере судить по договорам московских и тверских князей XIV–XV вв. В них имеется несколько, по большей части стандартных, повторяющихся из одной грамоты в другую, пунктов. Во-первых, декларируется обязательство князей разрешать поездки по территории своих владений купцам, приезжающим из других владений: московские купцы могли беспрепятственно ездить в Тверскую землю, тверские — в Московскую («а путь им дати чист…», «а меж нас людем нашим и гостем путь чист без рубежа»). Особо оговаривается свобода проезда через Тверское княжество в Московское для новгородских и новоторжских купцов: «А гостем и торговцем Новагорода Великого, и Торжку, и с пригородеи дати ти путь чист без рубежа сквозе Тферь и Тферьскии волости». Последний пункт указывает на то, что с ростом торговых связей между Новгородом и Московской Русью объективно становилось невозможным экономическое и политическое развитие вне системы этих связей для Тверской земли. Во-вторых, московско-тверские докончальные грамоты декларируют традиционную систему застав (мытов) на торговых путях и устойчивую шкалу взимаемых с купцов таможенных и проезжих пошлин, лишая князей права вносить в эту систему какие-либо нововведения («А мыта ти держати и пошлины имати по старой пошлине оу наших гостей и оу торговцев… А мытов ти новых и пошлин не замышляти»). В-третьих, в договорных грамотах, оформляющих отношения между правителями Москвы и Твери, устанавливаются нормы поборов с купцов, переезжающих из одного княжества в другое, и с товаров, ими перевозимых, причем делается оговорка, что с тех, кто «поедет без торъговли», пошлины не берутся. Наконец, в-четвертых, в некоторых договорных грамотах имеется специальный пункт о штрафе («промыте»), налагаемом на того, кто «объедет, мыт». При этом оговаривается, что штраф не взимается в том случае, если при проезде купца через мыт там не окажется мытника («мытника оу завора не будет»)[1374]. Очевидно, появление подобного пункта в рассматриваемых документах вызывалось самой жизнью; надо думать, не редки были случаи, когда купцы во избежание излишних платежей прокладывали для себя нелегальные пути, минуя те дороги, по которым были расставлены мыты.

Анализ московско-тверских докончаний дает право на те же самые выводы, которые вытекают из разбора соглашений Великого Новгорода с тверскими и московскими князьями. Противоречивые пункты междукняжеских договоров по вопросам межобластной торговли соответствуют противоречивому характеру исторической действительности. Традиционно переписываемые на протяжении столетий статьи договорных грамот о таможенных заставах, о торговых и проезжих сборах, о штрафах за попытки миновать установленные мыты и т. д. сложились в период господства не только экономической, но и политической раздробленности. Но жизнь, как всегда, оказывалась сильнее всяких юридических норм и вносила в них поправки. Торговля между русскими землями росла, и этот рост был фактором, влиявшим на экономическую политику правительств отдельных русских княжеств не только с точки зрения запросов и интересов княжеской казны. Конечно, фискальные сборы не могли не интересовать князей, стремившихся их увеличивать. Но развитие межобластных торговых связей было явлением, важным для дальнейшего роста всей экономики страны. И это обстоятельство не могло не влиять на торговую политику князей. В поощрении ими торговли между русскими землями (обязательства не устраивать новых мытов, пропускать через границы своих княжеств гостей, едущих из других русских земель, и т. д.) нельзя усматривать одни фискальные мотивы. Объективными предпосылками возникновения подобных статей докончальных княжеских грамот было развитие товарного обращения (хотя и при низком уровне товарного производства), оказывавшего влияние на мероприятия князей в области экономической политики.

Все выше сказанное можно повторить и применительно к соглашениям по вопросам торговли, фигурирующим в договорах московских и рязанских князей XIV и XV вв. и свидетельствующим о росте торговых отношений между Московской и Рязанской землями. И здесь мы встречали обязательства князей довольствоваться сбором таможенных и проезжих пошлин по давно установленной норме на старых заставах, не устраивать новых застав и не увеличивать традиционные размеры сборов с купцов и товаров («а мыты ны держати давныи пошлый, а непошлых мытов и пошлин не замышляти»). И здесь детально указываются принятые нормы обложения за торговые операции и эти нормы запрещается повышать[1375].

Интересно докончание великого князя московского Василия II с князем суздальским Иваном Васильевичем 1448 г., в котором имеется следующее условие: «А гостем нашим всего нашего великого кияженья гостити и торговати в твоей вотчине, в твоей державе, доброволно, без зацепок и без пакости»[1376]. Указанное докончание возникло в период большой феодальной войны, приведшей на некоторое время к реставрации политической самостоятельности Суздальско-Нижегородского княжества. В договоре Василия II с суздальским князем Иваном Васильевичем 1448 г. эта самостоятельность снова подвергается ограничению. И тем не менее в него включается пункт о свободном проезде гостей через владения обоих князей, типичный для междукняжеских отношений того периода, когда политическая раздробленность еще существует, хотя развитие товарного обращения и преодолевает ее сковывающее действие. Таким образом, статья о «добровольной» межобластной торговле в грамоте 1448 г. представляла собой своеобразный рецидив тех правовых норм, которые регулировали товарооборот в условиях политически раздробленной Руси, — рецидив, вызванный восстановлением на некоторое время этих условий там, где они ранее уже были ликвидированы.

* * *

В связи с ростом торговых отношений между русскими землями отдельные феодальные центры вели борьбу за пути, по которым эти сношения совершались. Московское княжество боролось с Рязанским за овладение торговым путем по Оке и Дону, с Тверским — за укрепление в верховьях Волги. Интенсивно шла борьба между московскими и новгородскими феодалами за торговые пути на Север, где их привлекали как земли, так и значительные богатства пушнины.

О той роли, которую играли в торговле (и особенно во внешней торговле) Руси меха, добываемые в северных районах, очень красочно и образно говорится в Житии Стефана Пермского. В своей полемике с христианским миссионером местный «кудесник» хочет доказать, что благодаря покровительству языческих богов население Севера обеспечено промысловыми угодьями для ловли рыбы, для добычи мехов. «Миози бози», «мнози поспешницы», говорит кудесник, «нам дають ловлю и все, елико есть в водах, и елико на воздухе, и елико в блате, и в дубровах, и в борех, и в лузе, и в порослех, и в чащах, и в березнике, и в сосняге, и в елняге, и в рамении, и в прочих лесех; и все, елико на древесех, белкы, или соболи, или куници, или рыси, и прочаа ловля наша…» Продукция охотничьих промыслов попадает в центр Руси. Из мехов, добытых на Севере, выделываются одежды, в которых красуется знать. «…Не нашею ли ловлею и ваши князи и бояре и велможи обогощаеми суть, в ня ж облачатся и ходять, и величаются, подолы риз своих гордящеся?..» Наконец, меха попадают на внешний рынок, вывозятся в Золотую орду, Константинополь, Ливонию, Литву. «Не от нашей ли ловля и во Орду посылаются и досязають даже и до самого того мнимого царя, но и в Царьград, и в Немцы, и в Литву, и в прочаа грады и страны и в далняа языки»[1377].

На богатый пушниной Север устремлялись с целью наживы купцы из центральных русских городов. В Житии Дмитрия Прилуцкого сохранился рассказ о его брате, наделавшем долги переяславском купце, который, чтобы поправить свои дела, трижды ездил на Печору, разбогател в результате этих поездок, но домой уже не вернулся, погибнув во время своих странствований[1378].

Московские князья также старались извлечь доходы из эксплуатации лесных промыслов на Севере. Иван Калита посылал ватагу сокольников на Печору. По соглашению с Новгородом он поручил Печорскую сторону (для морского промысла) своему приказчику Михаилу. Дмитрий Донской «пожаловал» Печору Андрею Фрязину на тех же началах, на каких она была дана в кормление его дяде Матвею Фрязину. Торговые связи московского центра с Подвиньем устанавливались через Кострому, Вологду, Великий Устюг, куда ездили торговать «в лодиах или на возех» купцы («гости») из Двинской земли. По уставной грамоте, выданной Василием I Двинской земле в 1397–1398 гг., когда она была на недолгое время присоединена к Москве, «гости двинские» получили право беспошлинной торговли в пределах территории всего великого княжения: «во всей моей отчине в великом княжении», как говорится в документе от имени московского великого князя[1379].

В основе всякой политической борьбы лежат реальные экономические интересы. В борьбе между отдельными княжествами феодальной Руси в XIV–XV вв., в период образования Русского централизованного государства, в ряду других экономических стимулов играл роль и такой, как стремление к овладению крупнейшими торговыми путями.