§ 4. Труды революционных демократов
§ 4. Труды революционных демократов
С революционно-демократическим пониманием истории выступили В. Г. Белинский, А. И. Герцен, Н. А. Добролюбов, Н. Г. Чернышевский. В своих трудах они использовали все те завоевания дворянской и буржуазной исторической науки в области подбора, анализа, критики исторических источников, установления проверенных исторических фактов, которые были сделаны к их времени. Будучи хорошо знакомы с современными им философскими системами, они освоили те идеи, которые были положены лучшими представителями буржуазно-либеральной исторической мысли (и прежде всего С. М. Соловьевым) в основу объяснения русского исторического процесса и, в частности, процесса политической централизации (смена родовых начал государственными, роль географического фактора и колонизации страны). Но они во многом переработали выводы дворянско-буржуазной историографии той поры с позиций своего революционного мировоззрения. Они подвергли острой критике либеральную концепцию русской истории.
Продолжая традиции революционного подхода к истории, заложенные А. Н. Радищевым и декабристами, объективно отражавшего буржуазную идеологию, революционные демократы связывали изучение прошлого, и особенно вопроса о создании на Руси централизованной государственной системы, с той борьбой против самодержавия и крепостничества, которая была делом их жизни. По сравнению с А. Н. Радищевым и декабристами революционные демократы более глубоко подходили к объяснению основных явлений русской истории, в частности процесса складывания единого русского государства. Деятели второго этапа революционного движения — революционные демократы — подошли уже к решению той задачи (хотя и не решили ее), которая была еще недоступна А. Н. Радищеву и декабристам, — к показу роли трудовых народных масс в истории. Подошли они и к материалистическому миропониманию (хотя и не все одинаково, но все непоследовательно, причем преимущественно применительно к явлениям природы, а не общественной жизни).
Во взглядах В. Г. Белинского по вопросу об образовании Русского централизованного государства много противоречивого. Многие мысли он воспринял от дворянской и буржуазно-либеральной историографии, не сумев сбросить их идеалистическую оболочку. Но с рядом идей он выступил как новатор — представитель революционно-демократического направления в науке[105].
Уже в «Литературных мечтаниях» (1834) В. Г. Белинский указал на сковывающие начала в жизни русского народа: церковное влияние Византии, татаро-монгольское иго, самодержавие[106]. В то же время В. Г. Белинский проводил в своих трудах (в соответствии с выводами лучших представителей дворянско-буржуазной историографии его времени) мысль о прогрессивности процесса государственной централизации. В рецензии (1836) на «Русскую историю для первоначального чтения» Н. А. Полевого В. Г. Белинский, давая характеристику Ивану III, пытается найти в нем черты одновременно и крупного государственного деятеля, при котором Русское государство добилось независимости от Орды, и в то же время правителя, устанавливавшего на Руси порядки восточной деспотии[107].
В рецензии (1839) на исторические романы И. И. Лажечникова «Ледяной дом» и «Басурман» В. Г. Белинский высказывает несколько общих мыслей по вопросу о характере политической раздробленности и последующей государственной централизации на Руси. Сущность исторического процесса в период раздробленности (в «период уделов») автор расценивает как процесс освоения населением территории России. Русский народ («великан-младенец») «путем раздробления разбрасывался в длину и ширину и захватывал себе побольше места на божьем свете, чтоб было где ему развернуться и поразгуляться, когда придет его время…». По существу здесь в поэтической форме ставится вопрос о колонизации страны как основном факторе «удельного» времени.
Условием, способствовавшим образованию Русского централизованного государства, В. Г. Белинский считает то сплочение русского народа, которое последовало в результате татаро-монгольского ига. «Внешняя сила» в виде власти Золотой орды «должна была сдавить Русь; спаять ее же кровию, пробудив в ней чувство единоверия и единокровности». Это высказывание отличается, конечно, в корне от мысли Н. М. Карамзина о положительном воздействии татаро-монголов на процесс государственной централизации на Руси. Речь идет о другом: чужеземное господство заставило русский народ глубже осознать свои национальные интересы.
Процесс государственной централизации автор связывает с укреплением самодержавия. Великого князя Ивана III («могучего Иоанна III») В. Г. Белинский изображает как «первого царя русского», «замыслившего идею единовластия и самодержавия», «сокрушившего представителей издыхавшего удельничества…»[108].
Ряд соображений по вопросу об образовании Русского централизованного государства содержится в статьях В. Г. Белинского о народной поэзии (1841). Здесь он прежде всего в соответствии с распространенным в буржуазной историографии его времени взглядом противопоставляет русскую «удельную систему» феодализму западноевропейского средневековья. «В феодализме, — по мнению В. Г. Белинского, — заключалась идея, удельная система, по-видимому, была случайностью, порождением естественных, патриархальных понятий о праве наследства»[109]. Происхождение «удельной системы» В. Г. Белинский видит в разделах князьями недвижимого имущества между детьми. «Удельная система была точь-в-точь то же самое, что теперь помещицкая система: отец-помещик, умирая, разделяет поровну своих крестьян между своими сыновьями». «Удельная система», — считает В. Г. Белинский, — это «самая естественная и простодушная из всех систем в мире». Междоусобные войны возникали лишь в результате «личных несогласий князей». Значение «удельной системы» В. Г. Белинский видит в том, что она «принесла внешнюю пользу России, сделавшись причиною ее внешнего расширения»[110].
Оценивая значение статей В. Г. Белинского о народной поэзии для изучения проблемы Русского централизованного государства, следует сказать, что при общем идеалистическом подходе к историческим явлениям и нечеткости выводов в этих статьях были высказаны очень интересные и новые мысли. Таково, например, сопоставление «помещицкой» и «удельной» «систем», которое, будучи доведено до логического конца, должно было бы привести автора к выводу о наличии в то время на Руси того, что лежит в основе помещичьего права, т. е. несвободного состояния крестьянства.
В статье 1841 г., посвященной времени Петра I, В. Г. Белинский ставит проблему формирования русской национальности, определяя ее как «совокупность всех духовных сил народа»[111]. Большое значение автор придает влиянию на национальность географических условий, в которых она развивалась. Различая «народы горные» и «долинные» и относя русский народ к числу последних, В. Г. Белинский останавливается на складывании русского национального характера под влиянием природы страны в разные периоды его истории, в частности в период объединения русских земель вокруг Москвы. Отметив, что «колыбель» России из Новгорода через Владимир перешла в Москву, автор художественно изображает воздействие природы страны на русскую национальность и воспитание черт ее характера. «Суровое небо увидели ее младенческие очи, разгульные вьюги пели ей колыбельные песни, и жестокие морозы закалили ее тело здоровьем и крепостию»[112].
Подчеркивая величие и могущество русского народа, В. Г. Белинский в подтверждение этому приводит ряд фактов русской истории, в числе которых фигурируют и «быстрая централизация Московского царства», «и мамаевское побоище», «и свержение татарского ига». Желая показать далее, что в России не было недостатка в «характерах и умах государственных и ратных», В. Г. Белинский называет среди выдающихся исторических деятелей прошлого Ивана Калиту, Семена Гордого, Дмитрия Донского, Ивана III[113].
Считая образование централизованной государственной системы явлением положительным, В. Г. Белинский, отрицательно оценивал роль Новгородского государства в истории Руси, находя, что «это была не республика, а «вольница», в ней не было свободы гражданской, а была дерзкая вольность холопей, как-то отделавшихся от своих господ». «От создания мира не было более бестолковой и карикатурной республики», — пишет В. Г. Белинский. «Она возникла, как возникает дерзость раба, который видит, что его господин болен изнурительной лихорадкой и уже не в силах справиться с ним как должно; она исчезла, как исчезает дерзость этого раба, когда его господин выздоравливает». Ликвидацию новгородской независимости В. Г. Белинский считает делом «необходимым», «оправдывающимся не только политикою, но и нравственностию». По словам В. Г. Белинского, Иван III и Иван Грозный «не завоевывали, но усмиряли Новгород, как свою взбунтовавшуюся отчину»[114].
Взгляды В. Г. Белинского на Новгородскую республику были известной реакцией на идеализацию ее как носительницу начал демократии. Именно этим объясняется его резко отрицательная оценка Новгородского государства.
Постепенно В. Г. Белинский все более вырабатывал целостный взгляд на русский исторический процесс, все более подходил к проблеме его членения на определенные периоды, отличающиеся своими специфическими чертами. Эта проблема выдвинута им в рецензии (1841) на «Историю России в рассказах для детей» А. Ишимовой[115] и нашла дальнейшую разработку в его рецензии (1843) на «Историю Малороссии» Н. Маркевича[116]. Здесь В. Г. Белинский набрасывает «план» русской истории, как он ему представляется. Время от вокняжения Владимира Святославича (X в.) до татаро-монгольского нашествия на Русь В. Г. Белинский называет «удельным периодом». Основное его содержание автор видит, как и раньше, в расселении русского народа по территории своей страны. Политическая централизация тогда отсутствовала: «Русь, в период уделов, расширялась, а не централизовалась». Строго говоря, В. Г. Белинский отрицал для времени до татаро-монгольского нашествия наличие на Руси не только централизованного государства, но и государства вообще. Он писал, что «…Киев, а потом Владимир были больше по имени, чем в сущности, великокняжескими столицами: титло великого князя более льстило честолюбию претендентов, чем доставляло им действительную власть и силу».
Если в этих утверждениях В. Г. Белинского и можно обнаружить известную близость к взглядам историков «государственной школы», то новой и прогрессивной была мысль В. Г. Белинского (правда, не доведенная им до логического конца) о социальном неравенстве как основе, на которой возникали общественно-политические отношения «удельного периода». «Помещичье право было душою удельного периода, и князья тогда были — род помещиков, произошедших из одного дома; бояре их — род домашних людей, а простой народ — крестьяне».
Началом централизации Руси, по В. Г. Белинскому, был «татарский период», продолжившийся до княжения Ивана III. Это время характеризуется двумя основными явлениями. Во-первых, происходит постепенная ликвидация раздробленности и зарождение самодержавия: «удельные княжества ослабевают по мере возвышения Москвы, счастливо выдерживающей свои споры и с Рязанью и с Тверью»; «великий князь постепенно становится из помещика государем, и самодержавие сменяет патриархально-помещичье право». Во-вторых, под влиянием татаро-монгольского ига наблюдается «искажение нравов русско-славянского племени…».
В качестве следующего периода русской истории В. Г. Белинский выделяет время от княжения Ивана III до начала XVII в. («междуцарствия»), когда завершается «падение уделов» и идет «укрепление самодержавия»[117].
Плодотворная идея о «помещичьем праве» как явлении, характерном уже для «удельного периода», намечала верное направление изучения истории формирования централизованного государства в связи с развитием крепостничества. Правда, В. Г. Белинский, оставаясь под воздействием представлений буржуазной историографии своего времени не пошел в таком направлении. Отсюда его противопоставление самодержавия и «патриархально-помещичьего права» как двух прежде всего политических систем, без раскрытия их социальных основ. Однако само это противопоставление подчинялось передовой мысли о том, что политическая централизация сопровождалась установлением для народа более деспотического режима, чем те патриархальные отношения, которые были у него с князьями «удельного» времени, являвшимися еще не государями, а просто помещиками. Этот режим в известной мере воспроизводил, по В. Г. Белинскому, восточный деспотизм, и народ поддался ему в силу «искажения нравов» в результате татаро-монгольского ига.
В десятой статье об А. С. Пушкине (1845), посвященной анализу его произведения «Борис Годунов»[118], В. Г. Белинский снова обращается к проблеме образования Русского централизованного государства. Здесь он более подробно излагает мысль о том, что большую роль в указанном процессе сыграло нашествие на Русь татаро-монголов. «С одной стороны, их жестокое и позорное иго гибельно подействовало на нравственную сторону русского племени, а с другой — было для него благодетельно, потому что чувством общей опасности и общего страдания связало разъединенные русские княжества и способствовало развитию государственной централизации через преобладание московского княжения над всеми другими». При этом В. Г. Белинский подчеркивает, что достигнутое на Руси политическое единство было «более внешнее, нежели внутреннее». Другими словами, по В. Г. Белинскому, централизованная государственная система была порождена необходимостью преодолеть внешнюю опасность, но она не отвечала потребности внутреннего роста народа. Здесь неверная мысль о внешнем факторе как причине образования на Руси единого государства используется как аргумент для доказательства верной и передовой идеи о том, что государственная машина по своей классовой направленности не содействовала внутреннему сплочению народа.
По мнению В. Г. Белинского, образование Русского централизованного государства произошло без серьезной внутренней политической борьбы. «Идея самодержавного единства Московского царства, в лице Иоанна III торжествующая над умирающею удельною системою, встретила в своем безусловно победоносном шествии не противников сильных и ожесточенных, на все готовых, а разве несколько бессильных и жалких жертв». Это было, конечно, ошибочное утверждение; В. Г. Белинский недооценивал силу политических конфликтов, сопровождавших ликвидацию политической раздробленности.
Характеристику единодержавия, установленного на Руси в конце XV — начале XVI в., В. Г. Белинский дает не совсем четко, но, несомненно, связывая ее с политической критикой самодержавия. Иван III, — пишет автор, — «был творцом неподвижной крепости Московского царства, положив в его основу идею восточного абсолютизма, столь благодетельного для абстрактного единства созданной им новой державы»[119].
Очень важно, что В. Г. Белинский попытался выявить классовый антагонизм в русском обществе в период образования централизованного государства. Удельные князья «выродились в простую боярщину, которая перед престолом была покорна наравне с народом, но которая стала между престолом и народом не как посредник, а как непроницаемая ограда, разделившая царя с народом»[120]. Здесь с революционно-демократических позиций подчеркнут отрыв власти от народа, хотя и не раскрыты классовые основы политики царизма. «Боярщина» (т. е. класс помещиков-крепостников) выступает как сила, разъединяющая царя и народ.
В этой же статье В. Г. Белинский высказывает мысль, что гениальные люди порождаются народом, а их деятельность оставляет яркий след в жизни народа. «Явление гения — эпоха в жизни народа. Гения уже нет, а народ долго еще живет в формах жизни, им созданной, долго — до нового гения. Так Московское царство, возникшее силою обстоятельств при Иоанне Калите и утвержденное гением Иоанна III, жило до Петра Великого»[121]. Вопрос о роли личности применительно к проблеме образования Русского централизованного государства не нашел у В. Г. Белинского определенного решения. Но важна мысль, что «Московское царство» возникло «силою обстоятельств», т. е. независимо от воли князей, и лишь «утверждено», т. е. политически оформлено, Иваном III. Это был тезис противоположный прежде всего дворянской, а в известной мере и буржуазно-либеральной историографии.
В конце своей жизни В. Г. Белинский снова вернулся к проблеме формирования русской народности в связи с процессом складывания Русского централизованного государства. В статье «Взгляд на русскую литературу 1846 года» В. Г. Белинский в опровержение утверждения славянофилов, что русскому народу присуще смирение, приводил факты, относящиеся ко времени политической раздробленности Руси и образования Русского централизованного государства. «Удельный период наш отличается скорее гордынею и драчливостию, нежели смирением», — писал он. Установление татаро-монгольского ига на Руси не было результатом проявленного русским народом непротивления, а явилось следствием отсутствия политического единства страны. «Татарам поддались мы совсем не от смирения (что было бы для нас не честью, а бесчестием, как и для всякого другого народа), а по бессилию, вследствие разделения наших сил родовым, кровным началом, положенным в основание правительственной системы того времени». В. Г. Белинский подчеркивал далее активность московских князей в проведении политики, направленной к созданию единого государства и к ликвидации зависимости от Золотой орды. «Иоанн Калита был хитер, а не смирен; Симеон даже прозван был «гордым», а эти князья были первоначальниками силы Московского государства. Дмитрий Донской мечом, а не смирением предсказал татарам конец их владычества над Русью. Иоанны III и IV, оба прозванные «грозными», не отличались смирением»[122]. На решение Белинским проблемы формирования русской народности оказала известное влияние концепция К. Д. Кавелина и С. М. Соловьева, построенная на предпосылке о постепенной смене на Руси родовых отношений государственными. Но отличает Белинского от представителей «государственной школы» стремление подчеркнуть, что политическая слабость страны не могла сковать народных сил, направленных на борьбу за освобождение Родины от власти захватчиков.
Итак, в трудах В. Г. Белинского были по-новому поставлены некоторые существенные вопросы истории Русского централизованного государства. Подчеркивая его прогрессивное значение, он в то же время отмечал отрицательные стороны самодержавия. Формирование Русского централизованного государства В. Г. Белинский связывал со складыванием русской народности, а в выработке черт русского национального характера придавал большую роль борьбе с татаро-монгольским игом. Он подчеркнул силу народного патриотизма. Он поднял вопрос о взаимоотношении «помещичьего права» и самодержавия. При всей ограниченности методологии В. Г. Белинского и неверности ряда его утверждений, отмеченные моменты обогащали понимание проблемы Русского централизованного государства.
К рассмотрению с революционно-демократических позиций этой проблемы подошел и А. И. Герцен.
В большой работе «О развитии революционных идей в России» (1855) А. И. Герцен излагает свои взгляды по целому ряду вопросов русской истории. Он отмечает известную прогрессивность процесса образования Русского централизованного государства, способствовавшего преодолению политической раздробленности и свержению татаро-монгольского ига. «Необходимость централизации была очевидна: без нее нельзя было бы ни свергнуть монгольское иго, ни спасти единство государства»[123]. В то же время автор подчеркивает, что государственная централизация была достигнута потому, что в жертву ей приносились интересы народа. «Москва спасла Россию, задушив все, что было свободного в русской жизни». Москва, по А. И. Герцену, потому-то и стала центром политического объединения русских земель, что она представляла собой «молодой город, без преданий, без обычаев»; «народный элемент» не мог быть здесь силен, «это-то и привязывало более всего князей к Москве»[124].
Автор считает, что «московское самодержавие» не было для России «единственным средством спасения». Страна могла пойти по одному из двух возможных путей: она «могла быть спасена или развитием общинных учреждений или самодержавием одного лица». В XV в. оставался нерешенным еще вопрос, «который из двух принципов народной и политической жизни одержит верх: князь или община». Выразителем одного «принципа» была Москва, другого — Новгород[125]. Победа осталась за Москвой, и это привело к утверждению «неограниченной монархии», «ставшей удручающею от того веса, который она приобрела под сенью ханской власти». Объединение русских земель сопровождалось подавлением московскими князьями всякого сопротивления «с кровавым зверством»[126]. В оценке Новгородской республики А. И. Герцен следовал за декабристами, а не за В. Г. Белинским.
За декабристами следовал А. И. Герцен, давая отрицательные характеристики московских князей. «Типом государя той эпохи» он считает Ивана Калиту, «политичного, плутоватого, лукавого, ловкого, старавшегося заручиться покровительством монголов своим чрезвычайным смирением перед ними и в то же время захватывавшего все и пользовавшегося всем, что могло увеличить его власть»[127].
Однако автор указывает, что русский народ, придавленный самодержавием и «византизмом», насаждаемым духовенством, которое хотело сделать из России «государство немое, повинующееся вере слепой», не был побежден. «Потеряв свои права в городах, он их сохранил в глубине сельских общин»[128].
Вопрос об образовании Русского централизованного государства А. И. Герцен поднимает позднее в статье «Старый мир в Россия» (1854). Он говорит о Москве как центре политического объединения русских земель. «Около XIV столетия в России образуется средоточие, около которого тяготеют и кристаллизуются все разнородные части государства, это средоточие — Москва. Со времени ее появления, как центра, она становится столицей всего славянского населения»[129]. Факт образования централизованного государства А. И. Герцен и здесь расценивал как явление, знаменующее упрочение деспотизма. Свое отрицательное отношение к самодержавию он переносил и на историческое прошлое. «В Москве образовалось византийское и восточное самовластье царей. Москва уничтожила все независимое старой Руси, все вольности народные. Все это было принесено на жертву идее государства»[130]. В качестве примера подавления московским самодержавием свободных общин А. И. Герцен приводит присоединение Новгорода к Москве в 1478 г.: «Новгород, великая и вольная весь, был живым упреком едва родившейся столице царей; Москва, с кровавой жестокостью и без малейшего угрызения совести, задушила своего противника»[131].
Образование централизованного государства А. И. Герцен считал насилием над естественными склонностями русского народа. «Славянские народы, — писал он, — собственно, не любят ни государства, ни централизации. Они любят жить в разбросанных общинах, удаляясь как можно больше от всякого вмешательства со стороны правительства»[132].
Как уже говорилось, концепция А. И. Герцена ближе к построениям декабристов, чем В. Г. Белинского. А. И. Герцен в большей мере, чем В. Г. Белинский, наделял государство прошлого чертами современного ему самодержавия. Революционный пафос, вызывавший ненависть к самодержавию, заставлял его иногда забывать об исторической перспективе. Тезис декабристов о борьбе на протяжении всей русской истории вольности с деспотизмом А. И. Герцен дополнил мыслью (отвечавшей его политическому мировоззрению) о роли русской общины (которую А. И. Герцен идеализировал, не замечая шедшего в ней процесса разложения) с ее антигосударственными и антицентрализаторскими тенденциями. Отсюда выявилось искусственное построение А. И. Герцена, утверждающее возможность двух путей развития русского общества в XIV–XV вв.: «московского», ведшего к неограниченной монархии, и «новгородского», который должен был привести к торжеству общинной демократии.
При всем том громадной заслугой А. И. Герцена является попытка осветить светом революционного мировоззрения такую теоретически острую и сложную проблему, как создание централизованного государства, подойти к ее решению с точки зрения интересов широких народных масс, для которых создание централизованного государства означало усиление гнета, рост крепостничества.
Революционное понимание русского исторического процесса развито в трудах Н. А. Добролюбова и Н. Г. Чернышевского, в которых имеется много интересных мыслей и по вопросу о Русском централизованном государстве. Свою концепцию русской истории Н. А. Добролюбов и Н. Г. Чернышевский разрабатывали в борьбе с реакционной дворянской и буржуазно-либеральной историографией. Вместе с тем они отмечали то положительное, что могла дать в то время развивавшаяся буржуазная наука.
Из буржуазных историков середины XIX в. Н. А. Добролюбов и Н. Г. Чернышевский особенно высоко ценили С. М. Соловьева. Н. А. Добролюбов в рецензии на «Учебную книгу русской истории» С. М. Соловьева[133] говорит, что автором верно рассказаны факты, что «связь их показана очень ясно, сделана оценка внутреннего смысла явлений, обращено большое внимание на внутреннее состояние общества в данную эпоху». Таким образом, этот труд по мнению Н. А. Добролюбова, ценен и по фактическому материалу и потому, что в нем дано обобщение конкретных данных. В то же время Н. А. Добролюбов отмечал наличие в «Учебной книге» С. М. Соловьева многих ненужных деталей из истории междукняжеских отношений («подробностей удельной кутерьмы»), незнание которых не составит «решительно никакого пробела в исторических знаниях человека»[134]. Н. Г. Чернышевский в рецензии (1854) на четвертый том «Истории России с древнейших времен» С. М. Соловьева (посвященный княжению Василия I и Василия II)[135] отмечает прежде всего достоинство всех вышедших томов этого обобщающего труда как «важнейшего приобретения нашей исторической науки в течение последних пятнадцати лет». Затем он выдвигает некоторые возражения С. М. Соловьеву, главным из которых является возражение против защищавшегося автором тезиса о роли колонизации как «важнейшего» факта древнерусской истории. По мнению Н. Г. Чернышевского, в изучаемое время (до XV в. включительно) «колонизация происходила слабо и медленно, не оказывая большого влияния ни на характер жителей, ни на общественные отношения»[136]. «…Добровольное стремление населения с юга на север, с запада на восток» не было «сильным»[137].
Переходя к историческим взглядам Н. А. Добролюбова и Н. Г. Чернышевского, прежде всего следует указать на то, что они, не будучи историками-профессионалами, в то же время знакомились с русской историей не только по литературе, но в ряде случаев по первоисточникам.
В статье «О степени участия народности в развитии русской литературы» (1858) Н. А. Добролюбов останавливается на источниках по истории объединения русских земель и борьбе русского народа с татаро-монгольским игом в XIV–XV вв. Он рассматривает «Задонщину», псковские летописи, описания путешествий русских людей и т. д.[138] Интересна попытка Н. А. Добролюбова раскрыть в памятниках письменности этого времени борьбу различных политических тенденций. Так, например, он отмечает, что одна из повестей о присоединении Пскова к Москве, составленная в Москве, «восхваляет подвиги московского воинства, приходя в негодование от своеволия псковитян». «Другая повесть принадлежит псковичу и смотрит на дело с другой стороны: обвиняет московского наместника в притеснениях, князя — в вероломстве и сожалеет об утрате вольности». Самое интересное в данной статье Н. А. Добролюбова — это стремление найти в литературных произведениях проявления идеологической борьбы народа (вернее, широких слоев русского общества) против насилия: «…литературные интересы теперь уже так расширились, что в письменности может даже отражаться мнение большинства народа (в противность покоряющей его силе)»[139].
Во взглядах Н. А. Добролюбова на образование Русского централизованного государства особенно важным является то, что он уже подходил к пониманию связи этого процесса с процессом закрепощения крестьян. В 1859 г. Н. А. Добролюбов выступил с критическим разбором статьи Ю. Г. Жуковского «Общественные отношения России с точки зрения исторической науки права». Как доказывает Н. А. Добролюбов, статья эта «представляет собственно очерк истории крепостных отношений в России и указание на их значение в жизни русского народа». Смысл статьи, по Н. А. Добролюбову, сводится к тому, что та этом праве или на этих отношениях вырощена веками вся общественная организация России, вся ее цивилизация и государственность»[140].
Н. А. Добролюбов соглашается с Ю. Г. Жуковским в том, что политическая централизация на Руси была связана с ростом крепостничества. «Ограничения перехода видны во многих договорах московских князей; срок перехода определен в XV в., в Судебнике Иоанна III; меры закрепления являются с конца XVI в.»[141]. Но Н. А. Добролюбов считает нужным подчеркнуть, что «социальная почва «централизации» подготовлялась единственно в интересах центральной власти, а никак не в выгодах земства, и что общественная жизнь России на крепостных основаниях сложилась принудительно только вследствие отсутствия союзной силы в народе». «Центральная власть действовала единственно в своих интересах», и вряд ли народ может быть «обязанным централизации за что-нибудь»[142].
Хотя Н. А. Добролюбов и выводил крепостничество из политических мероприятий государственной власти, хотя он и отрывал историю формирования централизованного государства от развития социально-экономических отношений, считая централизацию лишь продуктом правительственной политики, но ценна была его попытка показать основы централизованного государства (правда еще не с точки зрения подлинно научного понимания классовой структуры общества), как органа угнетения народа. Добролюбов (как и Герцен) подходил здесь к проблеме образования централизованного государства с точки зрения интересов народа, в то время как концепция либералов отражала интересы господствующего класса и правительства.
С революционно-демократических позиций рассматривал процесс образования централизованного государства в России и Н. Г. Чернышевский. Особенно большое значение для выработки им понимания этого процесса имела критика буржуазно-либеральной концепции Б. Н. Чичерина. Н. Г. Чернышевский вначале благожелательно встретил выступления Б. Н. Чичерина в печати, считая его человеком большого таланта и эрудиции. Но чем более в трудах Б. Н. Чичерина проявлялась платформа либерала, стремившегося к сотрудничеству с царизмом, тем резче и непримиримее становилось отношение к нему Н. Г. Чернышевского. В рецензии (1856) на книгу Б. Н. Чичерина «Областные учреждения в России в XVII веке»[143] Н. Г. Чернышевский ставит вопрос о том, что следует различать понятия «государство» и «централизация». Централизацию вовсе не нужно рассматривать как непременный элемент сильного организованного государства, указывает он. «В Англии и Северной Америке централизации нет; а государства эти и сильны и благоустроены». «Централизация, — пишет Н. Г. Чернышевский, — является необходимою формою только там, где существует партикуляризм, где части одного и того же народа готовы жертвовать областному интересу национальным единством».
Переходя к русской истории, Н. Г. Чернышевский подчеркивает, что характерным ее признаком было «сознание национального единства», которое «всегда имело решительный перевес над провинциальными стремлениями…». С этой точки зрения Н. Г. Чернышевский рассматривает развитие в России форм государства. «Распадение Руси на уделы, по его мнению, было часто следствием дележа между князьями», но не «следствием стремлений самого русского народа». «Удельная разрозненность не оставила никаких следов в понятиях народа, потому что никогда не имела корней в его сердце: народ только подчинялся семейным распоряжениям князей». Процесс ликвидации раздробленности Н. Г. Чернышевский объясняет стремлением русского народа к национальной консолидации, столь сильно выраженным, что политическое объединение не сопровождалось какой-либо борьбой: «Как только присоединяется тот или другой удел к Москве, дело кончено: тверитянин, рязанец — такой же истый подданный московского царства, как и самый коренной москвич; он не только не стремится отторгнуться от Москвы, даже не помнит, был ли он когда в разрозненности от других московских областей: он знает только одно — что он русский».
При «такой силе национального чувства государственное единство, — по мнению Н. Г. Чернышевского, — ни мало не нуждалось в поддержке централизациею управления». Централизация проводилась государственной властью не в интересах политического единства страны (которое было достигнуто благодаря тяге народа к национальному объединению), а в собственных интересах, в целях укрепления аппарата насилия («стремление власти к расширению своих границ…»)[144].
Конечно, в рассматриваемой работе имеется ряд утверждений, которые являются плодом идеалистического подхода Н. Г. Чернышевского к объяснению исторических явлений. К таким утверждениям относятся тезисы о политической раздробленности Руси как следствии земельных разделов князей или об объединении русских земель как результате тяги русского народа к консолидации в одну национальность; о том, что силы национального чувства достаточно для государственной целостности. Противоречит фактам вывод о мирном характере процесса ликвидации раздробленности на Руси. Но бесспорно передовой и разрушающей каноны либеральной историографии была ярко раскрытая Н. Г. Чернышевским идея о том, что национальное единство народа, как этнического целого, и централизация государственного аппарата — это явления не совпадающие, а разнородные, ибо государственный аппарат по своей классовой сущности (еще далеко не раскрытой Чернышевским) направлен против народных масс.
К той же теме (на материале истории Франции) Н. Г. Чернышевский возвращается в рецензии (1857) на статью Б. Н. Чичерина «Новейшие публицисты» (посвященную книге Токвиля «L’ancien regime»). Рецензент упрекает Б. Н. Чичерина в том, что он преувеличивает положительные стороны централизации, в то время как «едва ли предмет его сочувствия заслуживает особенного сочувствия». «Стремления горожан, — пишет Н. Г. Чернышевский, — были основаны на началах более высоких, нежели стремления, одушевлявшие представителей централизации во Франции… Можно сильно сомневаться в том, до какой степени Ришелье и Мазарини были благодетели Франции». С другой стороны, «можно сильно сомневаться и в том, что торжество Этьена Марселя» (связанного с Жакерией) «было бы гибелью для Франции». «Жанна д’Арк вышла не из круга тех людей, которые хлопотали о централизации»[145].
Но, подчеркивая все отрицательные стороны централизации, Н. Г. Чернышевский отмечает и ее известное положительное значение. И с этой точки зрения он полемизирует с Токвилем, «который из нелюбви к централизации без разбора восхищается всем, что только боролось против этого принципа, не разбирая того, что если горожане были во сто раз лучше централизаторов, то централизаторы были в тысячу раз лучше феодалов».
В этой работе Н. Г. Чернышевский дал уже более всестороннее и объективное рассмотрение процесса государственной централизации (в той форме, в которой он совершался во Франции), подчеркнув и его относительную прогрессивность и классовую направленность. Хотя подлинное научное понимание причин и характера классовой борьбы было еще недоступно Н. Г. Чернышевскому, исключительный интерес представляет его мысль о прогрессивности крестьянских восстаний при феодализме, подавляемых органами централизованного государства как антинародной силы.
Близко подошел к пониманию классовых основ образования национальных монархий Н. Г. Чернышевский в статье «Г. Чичерин как публицист» (1859). Возражая против тезиса, защищавшегося Б. Н. Чичериным в книге «Очерки Англии и Франции» (1858), о том, что достижение политического единства было благодеянием для французской нации, Н. Г. Чернышевский пишет: «О, если завоевывать области и по возможности увеличивать свои владения значит быть благодетелем, то почему же не предполагать, что Атилла и Батый были представителями благодетельнейшего принципа: они хотели доставить всему европейскому человечеству то благо, которым обязаны были французы Филиппу Прекрасному, Людовику XI и другим собирателям земли французской»[146].
Следует лишь отметить, что в этой полемике с Б. Н. Чичериным, Н. Г. Чернышевский допускает смешение национальных государств с государствами, возникающими на основе завоеваний и подчиняющими силой оружия ряд племен и народностей.
Подробно вопроса о Русском централизованном государстве Н. Г. Чернышевский касается в статье: «Непочтительность к авторитетам» (1861)[147]. Возражая тем, кто доказывает полезность централизации, поскольку она «дала великорусскому племени государственное единство и освободила восточную половину нынешней России от татар», Н. Г. Чернышевский пытается вначале ответить на вопрос: отчего произошло «раздробление Восточной России на мелкие государства и чем оно поддерживалось»? Он считает, что раздробленность была вызвана не географическими условиями и не отсутствием у русского народа сознания этнической общности. Причинами раздробления Руси были: во-первых, малочисленность населения, жившего «рассеяно»; во-вторых, его «грубость», неспособность к установлению «таких форм администрации, которыми удобно соединялись бы области, далекие одна от другой…».
Отсюда Н. Г. Чернышевский делает вывод, что «прекратиться раздробление великорусского племени» могло в результате его «размножения» («чтобы не оставалось слишком обширных пустынь между его частями») и развития «хотя некоторой цивилизации». Ни тому, ни другому централизация содействовать не могла. Люди «размножались» «силою естественного закона». Развитие цивилизации «задерживалось соседством хищнических азиатских орд: печенегов, татар». Но с усилением русского народа (по мере роста его численности) и с ослаблением кочевников «по внутреннему закону их собственной жизни» (упадок «силы в номадах на земледельческой местности») условий для роста цивилизации становилось больше. Татаро-монголы были побеждены «собственным одряхлением и размножением русского населения, фактами, происходившими совершенно независимо от централизации». Н. Г. Чернышевский считает, что падение татаро-монгольского ига произошло «не от борьбы с великоруссами». Значение Куликовской битвы, по его мнению, преувеличено: она падает на то время, когда «татары совершенно уже охилели». Нашествие Мамая было «предсмертною конвульсиею умирающего зверя».
Далее Н. Г. Чернышевский возражает против утверждения о том, что централизация была «нивелирующею силою, действовавшею в демократическом направлении против аристократии». Он подчеркивает тесную связь между процессом образования Русского централизованного государства и ростом крепостничества. Централизация «создала поместную систему, т. е. иерархию более или менее крупных поземельных владельцев, — иерархию чисто феодальную». Централизация «поставила массу населения в крепостное отношение к феодалам, созданным поместною системою». «Феодальное сословие» с возникновением централизованного государства было превращено «в аристократию более новой формы, чрез постепенное расширение и упрочение поместных прав и, наконец, чрез признание поместий вотчинами»[148].
В этой статье очень хорошо проявились и сильные стороны Н. Г. Чернышевского как историка, и его методологическая ограниченность. Объяснения Н. Г. Чернышевским причин установления, а затем ликвидации политической раздробленности на Руси в теоретическом отношении не шли дальше обычных утверждений буржуазной историографии того времени. Только вместо географического фактора (С. М. Соловьев) он в качестве решающих причин централизации выдвигал рост населения и распространение цивилизации. Оригинальной и новой была мысль Н. Г. Чернышевского о том, что в двух обществах — оседлом славянском и в обществе кочевников, попавших в условия земледельческой страны, действуют два разных закона, направляющих их развитие в противоположные стороны. И хотя Н. Г. Чернышевский недооценивал значение народной борьбы в низвержении татаро-монгольского ига, эта недооценка объясняется его стремлением прежде всего понять законы общественной эволюции. Очень ценны и проникнуты революционным пониманием исторического процесса высказывания Н. Г. Чернышевского о крепостническом характере политики Русского централизованного государства и о связи между развитием крепостнических отношений и изменением форм собственности.
В «Рассказе о Крымской войне (по Кинглеку)», написанном в Петропавловской крепости (1862–1863), Н. Г. Чернышевский, давая небольшие экскурсы из истории России, указывает на отличия русского средневековья от западноевропейского. «Средневековое распадение стран на мелкие владения приняло в Западной Европе форму феодализма, — феодализм имел для каждого светского владения особую местную династию». В России «точно такое же распадение имело другую форму — форму раздробления государства по вотчинному праву (в смешении с республиканским вечевым началом, которое постепенно было подавлено вотчинным)…». Это «вотчинное право» заключалось в том, что каждый из сыновей умирающего князя получал свою долю недвижимого имущества. Отсюда — бесконечные княжеские усобицы[149].
Итак, Н. Г. Чернышевский глубже и острее, чем другие историки революционно-демократического направления, отметил, что с образованием централизованного государства усилилось крепостничество, а ответом на это явились крестьянские восстания; что проводимая властью политика централизации имела антидемократический характер; что национальное единство не означало единства интересов власти и народа. Но Н. Г. Чернышевский не смог раскрыть сущности процесса формирования централизованного государства как процесса объективно закономерного, а считал укрепление централизованной системы результатом мероприятий, предпринятых правительством. Непонимание подлинных социально-экономических предпосылок образования централизованного государства привело Н. Г. Чернышевского к противопоставлению «феодалов» и «централизаторов», феодального и «вотчинного» права, к утверждению, что крепостнический режим есть порождение централизованной государственной системы.
Оценивая в целом взгляды революционных демократов на процесс образования Русского централизованного государства, надо признать их главной заслугой то, что либеральному пониманию этого процесса они противопоставили свое новое понимание, критерием которого явились интересы народа, как активной прогрессивной силы истории.