§ 4. Падение политической независимости Нижегородского княжества

§ 4. Падение политической независимости Нижегородского княжества

О присоединении Нижнего Новгорода к Московскому княжеству в летописях сохранились рассказы, воспроизводящие это событие не совсем одинаково. Очень короткое сообщение по этому поводу имеется в Ермолинской, летописи. В ней говорится, что 16 июля 1392 г. Василий I Дмитриевич отправился в Орду к хану Тохтамышу. Цели этой поездки Ермолинская летопись не объясняет, но она вытекает из дальнейшего изложения: московский великий князь ставил своей задачей добиться, чтобы Тохтамыш согласился на передачу под его власть Нижегородского княжества. Указанная задача была разрешена удачно. 25 октября 1392 г. Василий I вернулся в Москву, достигнув во время своего пребывания в Орде определенных политических успехов. Он встретил там почетный прием («многу честь приим от царя, якоже ни един от прежних князей») и получил от Тохтамыша ярлык на Нижний Новгород, Городец, Мещеру, Тарусу. 6 ноября, т. е. через 10 дней после приезда в Москву, Василий I отправился в Нижний Новгород, очевидно, в целях реализации полученных в Орде на него прав, пробыл там «до рождества Христова» (т. е. до 25 декабря), а затем вернулся, оставив в городе своего наместника Дмитрия Александровича Всеволожа[2045]. Вырисовываются чисто внешние данные, касающиеся присоединения Нижегородского княжества к Московскому, но конкретная картина этого события (в частности, взаимоотношения московского правительства с различными разрядами населения Нижегородско-Суздальской земли) остается неясной.

О судьбе нижегородско-суздальских князей в Ермолинской летописи имеются краткие сведения под 1394 г.: Борис Константинович в этом году умер и был похоронен в Суздале, а сыновья Дмитрия Константиновича — Василий и Семен («суздальские Дмитриевичи») бежали в Орду, очевидно, добиваться восстановления своих прав на утраченные владения. Великий московский князь организовал за ними погоню, но безрезультатно («и не постигоша их»)[2046].

Еще короче, чем Ермолинская летопись, освещает рассмотренные события летопись Типографская. Новым для нас в ней является лишь то, что вместе с Василием I в Нижний Новгород ездили «бояре его старейшин». Эта интересная деталь, повторенная в Московском летописном своде и в Воскресенской летописи[2047], свидетельствует о том, что акту объединения Нижегородского княжества с Московским московское правительство придавало серьезное политическое значение, и этот акт был совершен в присутствии высших представителей правящих кругов.

Львовская летопись, приводя те же самые факты, что и Ермолинская, дает им несколько иное освещение. Именно она подчеркивает военно-наступательный характер действий московского правительства, направленных против Нижегородского княжества, в то время как, судя по Ермолинской летописи, присоединение Новгорода к Москве было осуществлено в значительной мере мирным путем. По Львовской летописи, еще перед поездкой в Орду московский великий князь порвал мирные отношения с нижегородско-суздальским князем Борисом Константиновичем («сложил» ему «целование»). Поход Василия I в Нижний Новгород преследовал военные цели («иде ратью»). Московский великий князь этот «град взя за себя» и «поймал» жену местного князя Семена Дмитриевича, который бежал в Орду. Несколько короче, но в соответствии с данными Львовской летописи и их политической трактовкой изображает дело Софийская вторая летопись. В Новгородской четвертой летописи указано, что нижегородско-суздальские князья (за исключением спасшегося бегством Семена Дмитриевича) были пленены великим князем московским («князей и княгинь пойма в таль»; по Софийской первой летописи — «поима в полон»)[2048].

Думается, что вышеизложенный, хотя и очень лаконичный и сухой, материал позволяет сделать два вывода. Во-первых, присоединение к Московскому княжеству Нижнего Новгорода и других упомянутых выше русских городов было подготовлено дипломатически (во время визита в Орду, совершенного Василием I во второй половине 1392 г.) и закреплено военным путем (в результате похода московских войск во главе с великим князем и «старейшими боярами» в конце 1392 г.). Во-вторых, московское правительство не очень стремилось фиксировать внимание на том, что нижегородско-суздальские князья были принуждены им к подчинению силой. Поэтому в ряде летописей (Ермолинской, Воскресенской) эта сторона дела в той или иной мере затушевана.

В Софийской первой и Новгородской четвертой летописях последовательность двух факторов, игравших роль в борьбе московского правительства за Нижний Новгород (дипломатические усилия, проявленные в Орде, и военное наступление), освещается иначе, чем в ранее рассмотренных нами летописных сводах. Сначала якобы Василий I «ходи под Нижний Новгород ратию и взя город за себе…», а уже после этого хан «дал ему… Новгородьское княжение…»[2049] Почему произошла такая перестановка событий? Детальное сличение летописных текстов помогает вскрыть в отдельных сводах наличие искусственной комбинации разных источников о московско-нижегородских отношениях 1392–1394 гг., но, конечно, не может объяснить внутреннюю логику и смысл такой (с формальной стороны обнаруживающей искусственность) компановки. Объяснения этому надо искать в политических соображениях, побуждавших составителей и редакторов летописных памятников переставлять и переплетать источники. В рассматриваемом сейчас случае попытка летописцев представить дело так, что сначала Нижний Новгород был присоединен к Московскому княжеству, а затем это присоединение было оформлено в ярлыке, выданном ханом Тохтамышем Василию I, вызвана, по-моему, тем, что во враждебных московскому правительству кругах (тверских и других, в том числе части московских феодалов) его упрекали в использовании Орды не только в дипломатических, но и в военных целях. Если хан выдал ярлык московскому великому князю на Нижний Новгород в то время, когда он еще был независим от Москвы, значит, ордынский правитель мог ему оказать помощь и в приведении своего распоряжения в жизнь, мог помочь московским властям укрепиться в городе. Если же ярлык был выдан уже после того, как московские власти сами добились объединения Московского и Нижегородского княжеств, значит, хан уже оказывался поставленным перед совершившимся фактом и ему оставалось лишь признать его. Вторая версия в большей мере отвечала задаче укрепления престижа Московского княжества и на международной арене и внутри страны, в большей степени служила делу подъема национального самосознания, отвечала патриотическим настроениям широких кругов населения. И если фактически было как раз так, что Василий I сначала заручился поддержкой со стороны Орды своим планам о покорении Нижнего Новгорода, а потом уже стал эти планы проводить в жизнь, то в некоторых произведениях политической литературы события начали изображаться в обратном порядке. Желаемое стало выдаваться за действительность: начали писать, что сперва Нижний Новгород якобы подчинился московским властям, а затем хан был вынужден официально с этим обстоятельством согласиться.

Наиболее полный рассказ о падении независимости Нижегородского княжества содержится в Рогожском летописце, Симеоновской летописи, Тверском сборнике (в последнем памятнике изложение короче, чем в первых двух). Самое интересное — это то, что в названных летописных сводах описываются (хотя и скупо) действия московского правительства в Нижнем Новгороде и раскрывается отношение к нему местного населения. Рассказ ведется с позиций, враждебных московскому великому князю Василию I Дмитриевичу. Это и понятно, если учитывать, что данный текст дошел до нас через тверское летописание и отражает политические тенденции тверских феодалов. В то же время в тексте звучат мотивы, близкие к более широким кругам городского населения.

В указанных летописных сводах говорится, что в 1392 г. Василий I нарушил мир с нижегородско-суздальским князем Борисом Константиновичем («сложи» ему «целование крестное») и совершил поездку в Орду, где просил хана Тохтамыша закрепить за собой права на Нижегородское княжество. Разбираемые летописи осуждают этот поступок московского великого князя, указывая, что он должен был привести к кровопролитью, к несчастьям для Руси («преможе бо многое събрание на кровопролитие», «на погыбель христианьскую»). Мысль здесь такая: обращение отдельных русских князей за помощью к ордынским правителям, использование поддержки последних в своих внутренних междукняжеских усобицах приносит большой вред населению Русской земли. Мысль эта в данном случае высказывалась в интересах правителей отдельных русских княжеств, отстаивавших свою независимость от централизаторской политики московской великокняжеской власти. Но та же мысль, будучи развиваема не в плане обоснования узко сепаратистских феодальных лозунгов, выдвигаемых защитниками политической раздробленности, а в целях защиты идеи национальной независимости Русской земли, получала более общее значение, делалась созвучной широким слоям русского населения. Вмешательство Орды в дела русских княжеств становилось все большим тормозом для развития Руси.

Летописи подчеркивают, что, добиваясь признания за московским правительством прав на Нижегородское княжество, Василий I старался подкупить Тохтамыша, передав ему большие денежные суммы и другие подарки: «безбожный же татарове взяша и сребро многое и дары великыи». В результате составитель повести разбираемого типа приходит к выводу: московский великий князь добился в Орде прав на Нижний Новгород «златом и сребром, а не правдою». И в связи с этим приводит выдержку из «священного писания»: «безумнаго очи конець вселенныя» (т. е. алчность, безрассудная зависть доведут мир до погибели). Здесь процесс объединения русских земель рассматривается в плане феодальных понятий того времени, как рост богатств московских князей, стремившихся к захватам чужого имущества. Апелляция к «правде», которая должна быть выше «злата» и «сребра», в данном случае производилась в целях защиты правопорядка периода феодальной раздробленности, обосновывавшего верховную собственность каждого великого или удельного князя на территорию своего княжения и предохранявшего ее от поползновений со стороны других владетелей. Но та же «правда» могла быть понимаема в вышеприведенном летописном конспекте и по-иному: как политика объединения русских земель, проводимая не с помощью татаро-монгольских князей, а вопреки Орде и в борьбе с ней. И подобное понимание «правды» опять-таки было близко широким народным массам. Таким образом, идеи, высказанные в повести о падении независимости Нижнего Новгорода, включенной в Рогожский летописец, Симеоновскую летопись, Тверской сборник, были передовыми для того времени, но, получая специфическое преломление, они сужались в своем содержании и использовались для идеологического обоснования начал местного владельческого сепаратизма.

Деньги, взятые Василием I из великокняжеской казны и привезенные в Орду (московское «серебро» и «злато»), конечно, сыграли немаловажную роль в переговорах между московским князем и Тохтамышем по поводу передачи Нижнего Новгорода под власть московского правительства. Но в то же время совершенно несомненно, что дело было не в одних деньгах, а в возрастающей силе Московского княжества, с чем не могла не считаться Орда. В частности, ордынские власти уже не имели возможности сами справляться с ушкуйниками, которые во время своих набегов грабили ордынских купцов по Волге и доходили до Болгар и Сарая. Тохтамыш, вероятно, рассчитывал, что с присоединением Нижнего Новгорода к Московскому княжеству вооруженные силы последнего приостановят движение ушкуйников, которые прекратят свои нападения не только на русские города в Поволжье, но и на ордынские городские центры.

По данным Рогожского летописца, Симеоновской летописи и Тверского сборника, Василий I из Орды выехал в Русь с ордынским послом. Дойдя до Коломны, великий московский князь отправил ханского посла вместе со своими боярами в Нижний Новгород (очевидно, для выполнения ханского решения о включении Нижегородского княжества в состав московских владений), а сам вернулся в Москву, через некоторое же время также поехал в Нижний Новгород. Здесь перед нами более детальное изложение событий, чем в ранее разбиравшихся летописных памятниках, в которых говорилось о поездке Василия I в Нижний Новгород одновременно с московскими боярами.

Рассматриваемые сейчас летописные своды ничего не говорят о посылке Василием I в Нижний Новгород рати (о чем имеются сведения в Львовской и других летописях). В дальнейшем упоминаются действующие в Нижнем Новгороде «безбожный татары». Очевидно, какой-то военный татаро-монгольский отряд был при после Тохтамыша. Но имелся ли такой же вооруженный отряд при русских боярах, об этом в изучаемых летописных памятниках нет данных. Однако вряд ли следует отвергать показания Львовской и других летописей о том, что поход из Москвы на Нижний Новгород в конце 1392 г. был мероприятием военно-наступательного характера. Да это косвенно подтверждают и Рогожский и сходные с ним летописцы, когда рассказывают, что нижегородско-суздальский князь Борис Константинович, ожидая прихода ордынского посла и московских бояр, обратился к своим боярам и «дружине» с просьбой не выдать его, а те обещали «сложить» за него «свои головы». Наконец, все эти летописи начинают рассказ о падении независимости Нижнего Новгорода с того, что договоренность Василия I с Тохтамышем о получении ярлыка на Нижегородское княжество была шагом на пути к «кровопролитью» и «погыбели христианской».

Но почему же Рогожский летописец, Симеоновская летопись, Тверской сборник молчат о том, что московское правительство использовало для приведения в покорность Нижнего Новгорода военную силу? Ведь в плане осуждения политики Василия I, которое имеется в этих сводах, было, напротив, как будто, важно подчеркнуть, что присоединение Нижнего Новгорода — это акт насилия со стороны московского правительства. Конечно, ответить на поставленный вопрос можно только предположительно. Думаю, это объясняется тем, что в рассматриваемых нами сейчас летописях превалируют две идеи: во-первых, осуждение акта договоренности Василия I с Тохтамышем по вопросу о Нижнем Новгороде как проявлении антинациональной политики; во-вторых, осуждение нижегородских бояр, в самый решительный момент изменивших своему князю Борису Константиновичу и предавших его. Для того чтобы приобрела убедительность первая идея, составителю текста особенно важно было подчеркнуть, что Василий I привел в Нижний Новгород «безбожных татар». Чтобы заклеймить нижегородских бояр-изменников, составителю даже выгодно было показать, что измена была плодом вероломства бояр, принявших сторону татаро-монголов, а не делом, совершенным под нажимом московской рати.

Согласно повести изучаемого типа, нижегородско-суздальский князь Борис Константинович, готовясь к отпору натиска, шедшему из Москвы, созвал своих бояр «и нача им молитися с плачем и слезами: братиа бояре и дружина, поминаите крестное целование и нашу любовь и доброту». Смысл данного летописного текста надо, очевидно, понимать так, что Борис Константинович потребовал от своих бояр и слуг принесения ему присяги. Вряд ли такое мероприятие можно рассматривать как акт чисто формального характера. Вероятно, для него имелись какие-то достаточно веские основания. Естественнее всего, конечно, объяснить предложение нижегородско-суздальского князя (в передаче летописи звучащее как просьба) местным феодалам относительно присяги опасением, что в среде нижегородского боярства имеются сторонники московского правительства. По всей вероятности, такое опасение у князя Бориса Константиновича было и вряд ли следует подвергать сомнению его реальность. Но думается, что для правильной интерпретации летописного рассказа о совещании нижегородско-суздальского князя со своими боярами очень важно учесть позицию еще одной социальной силы, с которой должны были считаться и московское и нижегородское правительства, — это нижегородских горожан. Уверенности в их поведении, очевидно, у Бориса Константиновича не было. Из летописных сообщений, относящихся к 70-м и 80-м годам XIV в., видно, что нижегородские горожане страдали от татарских набегов до такой степени, что иногда покидали город, а местные князья не могли их защитить от ордынской опасности. Местное городское население много терпело от усобиц нижегородско-суздальских князей, использовавших в своих феодальных войнах помощь со стороны ордынских правителей. Нижний Новгород подвергался и нападениям со стороны ушкуйников, от которых не имел защиты. По всем этим причинам Борис Константинович не мог особенно рассчитывать на поддержку нижегородских горожан, для которых переход под власть Московского княжества мог представляться наиболее благоприятным выходом из весьма тяжелого положения. Нельзя было не учитывать и экономических связей Среднего Поволжья с московским центром, определявших политическую ориентацию хотя бы части нижегородского купечества в сторону Москвы.

Летопись не дает прямых данных для еще одного предположения, которое, однако, станет вполне правдоподобным, если сопоставить то, что делалось в Нижнем Новгороде в 1392 г., с обстановкой, складывавшейся в других русских городах и княжествах накануне их включения в состав Русского централизованного государства. В эти моменты там, естественно, обострялись социальные противоречия. Антифеодальные движения против местных представителей господствующего класса иногда переплетались с освободительной борьбой против ордынского ига.

Нечто подобное происходило, очевидно, и в Нижнем Новгороде в конце 1392 г. Борис Константинович боялся не только московских войск, но и торгово-ремесленного населения собственного княжества, и в таких условиях было очень важно сплотить силы господствующего класса, что он и попытался сделать. «Старейший боярин» Василий Румянец принес своему князю клятву верности от имени других бояр и слуг («и рече ему: княже великыи, главы свои сложим за тя…»). Составитель повести, помещенной в Рогожском летописце, Симеоновской летописи, Тверском сборнике, упрекает Василия Румянца во лжи и предательстве, считая, что он (вместе с другими боярами) уже в момент присяги задумал измену, и сравнивает его с киевским воеводой X в. Блудом, также предавшим князя, которому служил («…льстя ему, якоже древний Бут лься своему князю, а чюжему добра хотя…»). Можно, конечно, думать, что у Василия Румянца была договоренность от имени других нижегородских бояр с великим московским князем о выдаче князя Бориса Константиновича, которого он, следовательно, обманывал. Но мне это предположение не представляется достаточно убедительным. Для самого Василия I социально-политическая обстановка, сложившаяся в Нижнем Новгороде, и настроения различных слоев местного населения были, по-видимому, недостаточно ясны. Поэтому он и не торопился туда ехать, очевидно, выжидая, пока определится отношение к московскому правительству отдельных групп нижегородского общества. И только через две недели после приезда в Москву из Орды московский великий князь решился отправиться в Нижний Новгород, где почва для его появления была подготовлена деятельностью его бояр.

Поэтому я и думаю, что присягу нижегородского боярства своему князю Борису Константиновичу нельзя расценивать как обман с его стороны. В данное время местным феодалам важно было обеспечить единый фронт действий господствующего класса в том случае, если бы начались волнения среди горожан. Надо было ликвидировать их антифеодальную направленность, но поддержать и использовать в своих интересах лозунги национально-освободительного движения, направив его по линии борьбы с московской великокняжеской властью и ее представителями под тем предлогом, что последние являются в сопровождении ордынского посла. Тем самым был бы подорван и авторитет московской великокняжеской власти.

Характерно, что и московские представители, прибывши в Нижний Новгород, прежде всего стремятся уловить настроение городского (очевидно, торгово-ремесленного) населения. Согласно летописному рассказу, «внидоша татарове в град и бояре москвичи и начаша в колоколы звонити, стекошася людие…», «и снидеся весь град». Следовательно, по колокольному звону было созвано собрание горожан. Очевидно, вечевые порядки в городе еще были живы. И бояре, присланные из Москвы, эти порядки соблюдают, понимая, что в таком крупном ремесленно-торговом центре, как Нижний Новгород, городская корпорация представляет собой значительную социально-политическую силу. Очень показательно, что московские послы — бояре начинают переговоры с «людьми» города, а не с представителями нижегородских феодалов. Вряд ли можно сомневаться, что во время этих переговоров горожане получили какие-то политические гарантии со стороны московских послов. Летописи изображают переход Нижнего Новгорода под московскую власть как акт моментальный: собрались нижегородские «людие», местные бояре отошли от князя Бориса Константиновича, последний остался в полной изоляции, и присоединение Нижнего Новгорода к Московскому княжеству произошло сразу и безболезненно! Так в жизни не бывает. Процесс подчинения города московскому правительству, несомненно, растянулся на какой-то, хотя и не очень продолжительный, период.

Сначала определилась линия поведения горожан, благоприятная по отношению к московской великокняжеской власти. То, что вместе с московскими послами прибыли в Нижний Новгород «безбожный татары», не повлияло на эту линию, местное ремесленно-торговое население не пошло на борьбу с Ордой (а при данной ситуации — и с Москвой) за местных нижегородских князей, многие из которых были и сами связаны с ордынскими ставленниками.

Тогда и нижегородские бояре, часть которых, возможно, и раньше держалась московской политической ориентации, откололись от князя Бориса Константиновича. На призыв последнего о помощи («братие, бояре, помянете крестное целование, не выдавайте мя») Василий Румянец, выступая опять-таки от имени нижегородского боярства в целом, заявил: «княже, не надейся на нас, несть есмы с тобою, но на тя есмы». Это был официальный «отказ» вассалов от службы своему сеньору. Если строго следовать за летописным изложением, то надо принять, что этот «отказ» был провозглашен сразу после того, как по колокольному звону перед московскими представителями собрался «весь град». Перед собранием нижегородских горожан Василий Румянец и отказался якобы от принесенной им не так давно присяги князю Борису Константиновичу. В действительности же, как указано выше, все было значительно медленнее и сложнее.

Летописи не жалеют выражений для того, чтобы заклеймить клятвопреступление Василия Румянца. Они именуют его «друг дияволь», «многым казнем достоин», относят к нему изречения Давида («мужа крови льстива гнушаеться господь») и Иоанна Лествичника («душа мятежна седалище диаволе»). Почему такая страстность? Только ли здесь дело в моральных побуждениях летописцев? Я думаю, что, конечно, нет. Ведь, строго говоря, Василий Румянец не совершил никакого преступления с точки зрения феодального права. «Вольность» боярской службы гарантировалась всеми междукняжескими договорами. «Отказ» бояр и вольных слуг от службы своему князю и присяга на верность другому представляли собой вполне законные явления с точки зрения феодальных представлений. Василий Румянец в соответствии с феодальными юридическими нормами предупредил своего князя о разрыве с ним отношений и о вступлении в число вассалов его противника. Так что все как будто обстояло нормально. Однако массовое использование боярами и слугами вольными права «вольности» службы являлось опасным прецедентом. Оно подрывало основы того политического порядка, который предполагал существование ряда самостоятельных князей с отрядами своих бояр и вольных слуг. Сильнейший из этих князей мог на законном основании, на началах видимой добровольности, сконцентрировать вокруг себя такое количество «вольных» (до поры до времени) слуг, которое в дальнейшем станет несовместимым с существованием политической раздробленности. Поэтому автор разбираемой повести, сторонник раздробленности, с таким негодованием говорит о поступке Василия Румянца. Свое негодование он объясняет национально-патриотическими мотивами: Василий Румянец перешел на службу к ордынским князьям («оставив своего князя, изменив крестьное целование и отиде к татарам»), ибо московский князь прислал в Нижний Новгород своих представителей с санкции Орды и вместе с послом Тохтамыша.

«По мале же времени» (по Рогожскому и другим летописцам; через две недели — по Ермолинской и другим летописям) после отправки в Нижний Новгород своих бояр Василий I приехал туда сам. Очевидно, сделал он это тогда, когда исчезла опасность сопротивления московскому правительству со стороны местного населения. Он назначил в город своих наместников, а князя Бориса Константиновича с женой и детьми велел «по градом развести». На устройство в присоединенном княжестве московской системы управления потребовалось около полутора месяцев, и только по истечении этого срока великий князь «возвратися въсвояси на Москву» и отпустил в Орду, «чтив и дарив», бывших при нем татар. Все же указанное время они оставались при Василии Дмитриевиче в Нижнем Новгороде[2050].

Характерна более поздняя версия о падении самостоятельности Нижнего Новгорода, имеющаяся в Никоновской летописи. Здесь повторен рассказ Рогожского летописца (и с ним сходных) в сочетании с данными других летописей. Прямо говорится о сношениях Василия Румянца с Василием I еще до того, как бояре последнего пришли в Нижний Новгород («и съсылашеся с великим князем Василием Дмитреевичем»). По Никоновской летописи, Василий Румянец обещал Василию I выдать князя Бориса Константиновича («и хотяше господина своего выдати ему»). Это — позднейшая трактовка событий с позиций московской великокняжеской власти. В таком же плане оценивается и все поведение Василия Румянца. Выпущены выпады против него, имевшиеся в Рогожском и других летописцах. Он рисуется сторонником присоединения мирным путем Нижегородского княжества к Московскому, уговаривающим своего князя Бориса Константиновича добровольно впустить в город ордынского посла и московских бояр: «Господине княже, се царев посол Тохтамышев, а се великого князя Василья Дмитреевича московскаго бояре, хотяще мира подкрепити и любовь утвердити вечную, а ты сам брань и рать воздвизнеши: пусти убо их в град, а мы вси с тобою, а что могут сии сътворити?» Подобная тактика Василия Румянца как доброжелателя московского великого князя положительно оценивается летописцем.

Разбираемая летописная версия могла возникнуть во второй половине XV в., когда в общерусских сводах идеологически осмысливается процесс образования Русского централизованного государства с центром в Москве.

Из деталей, которые могут пролить свет на фактическую сторону включения Нижегородского княжества в состав формирующегося единого Русского государства, в Никоновской летописи представляет интерес упоминание о попытке сопротивления московскому правительству со стороны нижегородско-суздальского князя Бориса Константиновича, не желавшего сдавать города московским боярам («и не возхоте князь велики Борис Констянтиновичь пустити их во град»). С этим связано и указание на то, что Василий I разослал «по градом» всех сторонников Бориса Константиновича («елико еще быша доброхотов его»)[2051]. Это лишнее подтверждение высказанной выше мысли о том, что присоединение Нижнего Новгорода к Московскому княжеству прошло не столь просто и безболезненно, как об этом говорят некоторые летописи. Было и сопротивление, было и его подавление со стороны московских властей.

Правительству Василия Дмитриевича удалось добиться ликвидации независимости Нижегородского княжества в значительной мере потому, что в рассматриваемое время Золотая орда, стремившаяся не допустить объединения Руси, была несколько ослаблена в результате борьбы между Тохтамышем и крупнейшим среднеазиатским властителем рассматриваемого времени Тимуром. Последний еще в 1391 г. нанес сильный удар Тохтамышу, а в 1395 г. совершил новый поход на Золотую орду. Этот поход захватил и Русские земли, оставив значительный след в современной ему публицистике.