§ 8. Формы эксплуатации крестьян. Половники. Серебреники

§ 8. Формы эксплуатации крестьян. Половники. Серебреники

В исторической литературе господствует точка зрения, принадлежащая Б. Д. Грекову, о преобладании в XIV–XV вв. в феодальном хозяйстве Руси ренты продуктами над другими формами эксплуатации крестьян. Лишь в недавнее время эта точка зрения была подвергнута пересмотру в трудах А. П. Пьянкова[708] и А. Д. Горского[709], Оба автора на основе рассмотрения большого документального материала весьма убедительно доказывают наличие в указанный период в ряде русских вотчин в системе крестьянских повинностей барщины и в связи с этим приходят к аргументированному выводу о том, что для XIV–XV вв. можно говорить о сосуществовании на Руси двух форм ренты: отработочной и продуктовой.

Я вполне согласен с таким положением, но думаю, что допустимо (хотя бы и гипотетически) высказать некоторые, более далеко идущие предположения. Имеются основания говорить о росте крепостничества в связи с развитием барщинного хозяйства как об одной: из предпосылок образования Русского централизованного государства, а не только как о последствии этого явления. Можно говорить о наличии в пределах отдельных имений как барщинных, так и оброчных селений, причем распределение оброка и барщины по географическим районам, а в пределах тех или иных районов — по селениям отражает в известной мере картину распространения вширь и вглубь феодальных отношений в связи с развитием производительных сил в сельском хозяйстве.

Рассматривая выше эволюцию сельского хозяйства в XIV–XV вв., я говорил о том, что к этому времени в различных районах Северо-Восточной Руси выделяются «старые» села и деревни как центры земледелия на старопахотных, давно обжитых сельским населением землях. Жители этих сел, как правило, должны были выполнять барщинные повинности на господской пашне. В самом деле, как же иначе понять указания документов о наличии в таких имениях господской ржи и других зерновых культур в земле и на поле? Очевидно, эти культуры возделывались трудом или барской холопьей челяди, или крестьян-барщинников.

Сейчас сделанные выше наблюдения можно пополнить новым материалом, осветив его под углом зрения распространения разных форм феодальной ренты. Несомненно, на дворцовых землях, принадлежавших великим и удельным князьям, был ряд селений, крестьяне которых эксплуатировались на основе барщины. Так, великая княгиня Софья Витовтовна, перечисляя в своей духовной грамоте 1451 г. села в Московском, Коломенском, Юрьевском, Костромском, Вологодском уездах, а также за Волгою на Шексне, пишет: «А что будет в тех в моих селех в всех хлеба стоячего на поли, ржи и яри, оприсно семян ярных, и сын мои, великии князь Василеи Васильевич, тот хлеб стоячии весь велит попродати да серебро роздасть по моей души»[710]. Работали во владениях княгини крестьяне — «изделники»[711]. В ряде уездов были разбросаны барщинные села князя Юрия Васильевича дмитровского, который по духовной 1472 г. роздал их по монастырям с «хлебом, что в земле, опроче стоячего хлеба»[712]. В грамоте волоцкого князя Бориса Васильевича около 1494 г. в село Шарапово посельскому Алексею говорится: «А которые земли пахали мои крестьяне изстарины и сена косили на меня и на себя, а те бы земли и покосы ты ведал по старине»[713]. Стало быть, часть княжеской земли обрабатывалась барщинным крестьянским трудом. Сохранились интересные данные о том, как в конце XV в. дьяк князя Андрея Васильевича угличского Митя Демидов «приежщал» в село Шипинское «пашню на государя наряжати». Для организации барщинного хозяйства он выменил своему князю у некоторых соседних землевладельцев несколько деревень, которые и «припустил… к селу к пашне»[714]. О наличии барщины в ряде владений князя И. Ю. Патрикеева (в Коломенском, Переяславском, Дмитровском, Юрьевском, Можайском, Владимирском, Суздальском и других уездах) можно судить по его духовной грамоте около 1499 г. В княжеских селах было много хлеба «в житницах и стоячего»[715].

Центром барщинного хозяйства во владениях московской митрополичьей кафедры являлся, по-видимому, Владимирский уезд, в котором были сосредоточены старинные митрополичьи села. О том, что митрополичьи крестьяне эксплуатировались на основе сочетания барщинных и оброчных повинностей, можно судить по уставной грамоте митрополита Киприана домовному митрополичьему Царевоконстантиновскому монастырю 1391 г. Документ этот настолько широко известен, что нет смысла излагать его содержание. Из более поздней грамоты митрополита Симона Юрию Масленицкому видно, что в конце XV — начале XVI в. обычной нормой барщинных работ для крестьян Царевоконстантиновского монастыря была обработка одной десятины монастырской пашни на каждые пять десятин пашни крестьянской. Крестьянскую барщину упоминают жалованные грамоты митрополитов Геронтия, Зосимы, Симона бортникам Семену Улыбашеву с детьми и товарищами 1478–1495 гг. О наличии барщины в митрополичьих владениях Переяславского уезда можно судить по тому, что в 1506 г. митрополит Симон предписал одному из своих слуг — Семену Ожерельеву переписать в митрополичьем переяславском Антоньеве монастыре «…хлеб стоячей на поле и в житницах…»[716].

Барщинные села имелись в митрополичьих имениях в Московском уезде. Так, в митрополичьей копийной книге находим запись о том, как крестьяне сел Голенищева и Селятина «безпрестани на дворе митрополичи всякую страдную работу работают». В 1498–1499 гг. по приказу митрополита Симона А. Т. Рчинов выделил в пределах митрополичьей Селецкой волости Московского уезда 76 десятин земли для организации барщинного хозяйства: «И приказал тое землю митрополичю волостелю селецкому ведати и пахати на государя на митрополита». В 1499 г. митрополичий дьяк Яков Кожухов велел «ведать и пахать на государя на митрополита» село Горки-Якшилово, ранее бывшее в держании у митрополичьего сына боярского И. Парфеньева[717].

Имеются сведения и о барщине во владениях Троице-Сергиева монастыря. Передавая в 1454 г. в Троице-Сергиев монастырь монастырек св. Юрия и ряд земель в Пошехонье и отказываясь в пользу монастырских властей от всех повинностей с крестьянского населения этих земель, можайский князь Иван Андреевич упоминает среди повинностей и барщину: «ни сел моих делати… ни в житницу им жита не сыпать». В конце XV в. крестьянин Троице-Сергиева монастыря села Бебякова Переяславского уезда «пахал… десятины на монастырь». В льготной грамоте волоцкого князя Бориса Васильевича Троице-Сергиеву монастырю 1494 г. на две пустоши на реке Клязьме читаем: «…и тем их людем не надобе… селское дело». В 1495–1499 гг. «заказчик» Троице-Сергиева монастыря Афанасий говорил относительно хозяйственной эксплуатации деревни Шипулина Костромского уезда: «а ту, господине, землю пахали на монастырь крестьяне монастырские»[718].

К барщине прибегали власти Симонова монастыря. На суде, происходившем в 60–70-х годах XV в., чернец Симонова монастыря Семен рассказывал, что ряд земель у Соли Галицкой в течение нескольких десятков лет монастырские крестьяне «пахали на монастырь». Около 1463 г. старцы Симонова монастыря, давая показания на суде, указывали, что много лет, при пяти посельских, монастырские крестьяне «пахали на монастырь» землю Куземкино и Дернково в Московском уезде[719].

Можно думать, что барщина была распространена и в боярских имениях. Об этом опять-таки свидетельствуют упоминания в документах отчуждаемых светскими землевладельцами сел с посевами и всходами зерновых культур. В документе, фиксирующем обмен землями между старцем Троице-Сергиева монастыря и боярином В. Ф. Кутузовым, названы села последнего в Дмитровском уезде с «деревенями… и с ужинкою, и с хлебом, которой в земле и на полех, с рожью и с ярью, стоги и с сеном, что к тем селом потягло…»[720]. В 50–70-х годах XV в. П. И. Морозов купил у Ивана Петелина его села Скнятиново и Новоселку с деревнями «и с хлебом, что в земле»[721]. В 60-х годах XV в. Д. В. Бобр Сорокоумов-Глебов приобрел по купчей грамоте у Ермолы Юрьева и у его детей село Старое Федоровское Руиново в Дмитровском уезде «и з деревнями да с половиною хлебом, что в земле»[722]. К 1463 г. относится купчая В. Д. Ермолина на проданное ему Рагозой Терентьевым и его братом Захаром село Спасское-Семеновское Дмитровского уезда с деревнями и с пустошами, «и с хлебом, которой в земле»[723]. В начале XVI в. братия Исифова-Волоколамского монастыря купила у князя Ивана Бараша Иванова сына Смотрин а сельцо Морткино в Рузском уезде «и з земленым хлебом, и скирд овса, да человека его Дроздова рожь»[724]. Подобных примеров можно привести много. Хотя они и не дают прямых сведений о барщинных работах крестьян, но наличие в ряде имений барской запашки косвенно указывает на применение в них отработочной ренты.

Специально следует сказать несколько слов о барщине в Новгородской земле. Барщинное хозяйство рисует обнаруженное А. В. Арциховским письмо (на бересте) приказчика Михаила «к осподину, своему Тимофию» XV в.: «Земля готова, надобе семяна. Пришли, осподине, целовек спроста, а мы не смием имать ржи без твоего слова»[725]. Из рядной крестьян Робичинской волости с новгородским Юрьевым монастырем около 1460 г. можно сделать вывод, что монастырские крестьяне были обязаны и вносить владельческий оброк, и выполнять барщинные повинности[726].

Рассмотренный материал, конечно, недостаточен для каких-либо твердых выводов обобщающего характера. Но известные заключения (пусть в предположительной форме) он позволяет сделать. Прежде всего устанавливается значительно больший удельный вес барщины в феодальном хозяйстве рассматриваемого времени, чем думал Б. Д. Греков. Далее видно, что средоточием барщинного хозяйства были в значительной мере «старые» села, как расположенные в центре Северо-Восточной Руси, так и вклинивавшиеся постепенно в более окраинные уезды. Конечно, барщина в таких селах не была нововведением. Можно думать, что с развитием барщинного хозяйства было в какой-то мере связано и появление старожильства, как начальной формы крепостничества.

В то же время в XIV–XV вв. в системе крестьянских повинностей получает распространение и рента продуктами. На оброке находились отдельные княжеские дворцовые села. Так, около 1440 г. князь Дмитрий Юрьевич купил в Бежецком уезде села «с хлебом, которой хлеб в земле сеян, да и с поспом». В 1467–1474 гг. в жалованной грамоте Ивана III упомянуты «деревни… оброчные» Якуша Пересекина и Гриди Филисова. В 1489–1490 гг. великокняжеский дворецкий князь П. В. Шестунов передал пустошь Козловскую в Московском уезде на оброк крестьянину Степану Дороге Якушову сыну[727].

Оброчные селения имелись и в митрополичьих имениях. Грамота митрополита Ионы середины XV в. называет во Владимирском уезде «старых оброчников церковных домовных» — крестьян Федяя, Никиту и Левона. Митрополичьи дети боярские Фомины, завладевшие в Ликуржской волости Костромского уезда рядом черных деревень, утверждали в 1501–1502 гг. на суде, что «прежние… митрополиты… держали за собою те селца и те деревни все и до сех мест, и оброки имали»[728].

Рента продуктами имела достаточное распространение в монастырских вотчинах. И. А. Голубцову удалось обнаружить чрезвычайно интересный документ, которым была подклеена одна княжеская жалованная грамота Троице-Сергиеву монастырю середины XV в. На подклейке имелась роспись оброков с крестьян ряда деревень (разных уездов) Троице-Сергиева монастыря. В состав оброка входили продукты земледелия и скотоводства: рожь, овес, пшеница, хмель, лен, масло, мясо. Взимался оброк и произведениями домашней промышленности (овчины). Наконец, в отдельных случаях оброк брался деньгами («белами»). Правда, по соображениям И. А. Голубцова, указанную роспись следует датировать второй половиной XVI в.[729], но явления, в ней отраженные, имеют, можно думать, известную давность.

Судя по жалованной грамоте князя Андрея Васильевича угличского, крестьяне волости Илемны Верейского уезда привозили ежегодно «повоз» (хлебный оброк) в Троице-Сергиев монастырь[730]. В духовной грамоте чернеца Троице-Сергиева монастыря Вассиана Уварова 1475 г. упоминаются долговые обязательства ему хлебом крестьян различных деревень (может быть, имеется в виду хлебный оброк). Всего Уварову следует получить 70 четвертей ржи с 11 человек. Долг каждого колеблется в пределах от одной до 12 четвертей. Преобладают долги в 12 четвертей. В одном случае речь идет о том, что рожь должна быть отдана землевладельцу с «наспом» (т. е. с процентами в виде добавочного количества зерна)[731]. Об оброке, взимавшемся с крестьян Саввина-Сторожевского монастыря, узнаем из грамоты князя Андрея Васильевича 1490 г.[732]

В «Ответах» митрополита Киприана игумену Афанасию конца XIV — начала XV в. рекомендуется «приказати» управление монастырскими селами «мирянину некоему богобоязливу» — «в манастырь же бы готовое привозил житом и иными потребами»[733]. Эти «потребы» взимались, очевидно, в виде оброка с крестьян или представляли собой продукты барщинного крестьянского труда.

Показательны данные об оброчных хозяйствах в Новгородской земле. Среди новгородских берестяных грамот А. В. Арциховский нашел документ XIV в., представляющий собой договор («докончание») крестьян с феодалами об уплате последним натурального оброка (хлебом и солодом) и «дара» (продуктами сельского хозяйства и мехами, возможно, ходившими в качестве денежных единиц). «Се доконщяху Мыслове дете Труфале з братьею, — читаем в этом документе, — давати успов 6 коробей ржи да коробья пшеници, 3 солоду, дару 3 куници да пуд меду, детем по белки 3, и 3 горсти лену». Ниже, другим почерком, приписано: «Боран, уновину» (по А. В. Арциховскому, холстину). А. В. Арциховский считает эту приписку дополнением, внесенным феодалом в проект договора, составленный крестьянами[734]. Хозяйство, основанное на продуктовой ренте, выступает из письма (на бересте) некоего Карпа (по-видимому, приказчика) «к осподину моему Фоми» (феодалу). «Было есми, осподинь, на Пустопь ржи, рожь есмь роздилило с Ольксои, с Гафанкомо. Ньмного, осподинь, ржи на твою цасть, два овина цьтвьрти. А Пянтльликь видьль самь»[735]. По всей вероятности, крестьяне в данном хозяйстве эксплуатировались на началах издольщины. Поэтому приказчик и сообщает землевладельцу, сколько хлеба пришлось на его долю из урожая текущего года. Одна дефектная берестяная грамота XV в. сохранила сведения о «поземе» и «даре», поступающих с нескольких сел некоему Фоме. «Позем» и «дар» вносились «белками», хлебом (рожью), мясом («полоть»)[736]. В жалованной грамоте новгородского веча «сиротам» Терпилова погоста начала XV в. говорится о взимании с них посадничьего и тысяцкого «поралья» в размере 40 бел, четырех «севов» муки, десяти хлебов[737].

Приведенных данных опять-таки недостаточно для того, чтобы по-настоящему оценить роль натурального оброка (ренты продуктами) в феодальном хозяйстве XIV–XV вв. Но одно предположение, я думаю, сделать можно. Помимо некоторых «старых» сел, крестьяне которых находились на оброке в силу ряда причин (например, в силу удаленности этих сел от центра владельческого хозяйства и трудности организации здесь барщины), рента продуктами применялась землевладельцами при заведении хозяйства на пустошах. Крестьяне, возводившие поселения на пустующих землях, сначала получали на определенное количество лет льготу в повинностях, а затем облагались оброком, ибо барщину на подобных землях было завести еще трудно. И в этом смысле можно говорить о том, что оброчная система хозяйства служила целям распространения феодальных производственных отношений, развитию феодальной собственности на землю. В этой связи мне хотелось бы коснуться вопроса об особой форме феодальной эксплуатации — издольщине и о происхождении половничества.

* * *

Сведений о половниках для XV в. не так много, особенно немного их для центральных районов. Чаще, чем в актах Северо-Восточной Руси, упоминаются половники в Новгородских писцовых книгах. Те данные, которые у нас имеются, свидетельствуют о том, что половники получали от феодалов землю из доли урожая. Половник — это крестьянин, который «сидит на исполовьи»[738].

На положение половников переходили крестьяне-общинники, передававшие феодалам свои участки земли. Так, от середины XV в. сохранилась купчая крестьян Княжеостровской волости на землю для Богородицкой церкви в Лявле, проданную им Харитоном Родивоновым. Последний выговорил для себя и своего потомства право остаться жить на отчужденном земельном участке в качестве церковного половника («а жить на том селе Харитону до ево роду половья до исхода»). Хозяйство нового половника состояло из двора, дворища, пашенной («орамой») земли и лугов («пожен»)[739]. Таким образом, источником «половничества» для крестьян могло явиться хозяйственное разорение, вынуждавшее их продавать землю[740].

Переходя в половники на частновладельческие земли, волостные крестьяне выходили из тяглой общины, переставали выполнять повинности по «разрубу» волостных властей. Так, в середине XV в. Кирилл Юрьевич заключил ряд с Емецкой слободой о том, что сотские и слобожане не будут облагать никакими повинностями половников, проживающих в селе, купленном им и переданном Богородицкому монастырю: «А хто половеник или два на томо селе, а на тых сочскому и весем слобъжаномо ръзруба не класти… ни во къторыи протор, ни въ что»[741].

Источником «половничества» могла быть кабала. В конце XIV — начале XV в. Елена Кормилицына дала Кириллову-Белозерскому монастырю деревню Нарядовскую в Каргободе «и с серебром, что на половникы, два рубля…»[742]. В грамоте белозерского князя Михаила Андреевича Ферапонтову монастырю середины XV в. упоминаются «половники в серебре»[743]. Таким образом, половники близки к «серебреникам» и «окупленным людям». Половниками, вероятно, могли становиться и отпущенные землевладельцами на волю холопы, из которых формировались, как указывалось выше, «окупленные люди»[744].

Но как и «серебреники», и «окупленые люди», и псковские «изорники», «половники» вовсе не составляли какой-то особой категории крестьян.

У половников, как и у других крестьян, часто было свое собственное единоличное хозяйство («собина»), и они имели право на получение доли урожая («половничьи половины») за пользование землей феодала. Так, в одной грамоте говорится: «купил есми у Ивана у Микулинича у Москотиньева у Болшего деревню Сарьскую на Юзе с хлебы и с семяны опрочь половничьи половины да их собины». Значит при продаже земли из запасов хлеба и семян исключалось то, что принадлежало половникам. В духовной грамоте Матвея Васильевича XV в. упоминаются «житные семена» в селе у его половника[745]. В правой грамоте конца XV в. Троице-Сергиеву монастырю говорится о монастырском ключнике, который «жито… делил с половники на гумне»[746].

Иногда половники составляли основное феодально-зависимое крестьянское население вотчины (например, в рядной Степана Цуникова с Ананием Трофимовым XV в. говорится: «…не надобе Степану, ни его детем до Онаньи, ни до его детей, ни до его половников о тых землях ничто же…»)[747].

Как и вообще среди крестьян XV в., и среди половников наблюдалась имущественная дифференциация. В Новгородских писцовых книгах половники упоминаются часто как люди, зависимые от других крестьян, хотя и живущие в собственных дворах и имеющие собственную пашню и сенокосы. Например: «дв. Онтушко староста, дв. Костко, дв. Михал, половникы Онтушовы, сеют ржи 10 коробь, а сена косят 50 копен, 3 обжы». Некоторые половники жили в чужих крестьянских дворах: «Двор Поташ Гаврилов, а у него половники Огешко да Васко». Но были половники, проживавшие и в собственных дворах[748].

Формой эксплуатации половников (и в этом, очевидно, заключалась специфика их положения) являлась издольщина. В Новгородских писцовых книгах XV–XVI вв. постоянно упоминается в качестве повинности крестьян обязательство сдать землевладельцу половину урожая («а из хлеба половье»)[749]. Наряду с этой нормой были в ходу и другие («а из хлеба четверть», «а из хлеба пятина»)[750]. Существовали специальные термины «половной», «третной» хлеб[751].

Имеются отдельные сведения об усилении эксплуатации половников на протяжении XV — начала XVI в. Например, по писцовой книге Деревской пятины значится крестьянин, вносивший «старого дохода из хлеба четверть…, а ныне половничает»[752].

Вряд ли можно видеть отличие положения половников от обычных крестьян в том (как это иногда предполагают), что они не несли государственного тягла. Были половники, исполнявшие тяглые повинности. Так, в правых грамотах конца XV в. содержатся показания половников Троице-Сергиева монастыря. Один из них, Алексей, обращаясь к судье, «тако рек: яз, господине, помню за пятдесят лет, в той, господине, земле — в Мичкове — отець мой жил, а на старца на Ферапонта на троецкаго половничял, а после отца своего половничяю яз, а дань, господине, даем с монастырскими хрестьяны х Костроме, а службою, господине, приданы х Костроме».

Аналогичные показания дал и другой половник, Гридя: «Та, господине, земля Мичково монастырская троецкая, а половничяю, господине, на монастырь тритцать лет, а дань даем, господине, с монастырскими хрестьяны х Костроме, а службу служим с костромляны»[753].

Третий половник Иван Андронов, по его словам, «пришол» со своим отцом на «землю Оглоблино» «на половничство» и стал «половничать» на Троице-Сергиев монастырь, уплачивая дань костромским даньщикам и неся «службу с костромляны»[754].

Перед нами три половника, выполняющие и владельческие и государственные повинности.

В то же время жалованными грамотами князей половники, как и другие крестьяне, иногда получали тархан от тягла. Так, по жалованной грамоте князя Михаила Андреевича белозерского середины XV в., «езовники и половники» череповецкого Воскресенского монастыря были освобождены от дани и ряда других повинностей[755].

Итак, не отличаясь принципиально (ни экономически, ни юридически) от других крестьян, будучи близкими по своему положению к «серебреникам» и «людям окупленным», половники получили свое наименование от формы эксплуатации — «исполовья» — издольщины. Можно думать, что эта форма эксплуатации развивалась в условиях хозяйственного подъема, вызванного восстановлением пустошей, освоением и обработкой под пашню лесных площадей, заведением новых крестьянских поселений — деревень и починков. Не обладая средствами для подобной деятельности по поднятию целинных и залежных земель, крестьяне (иногда выкупившиеся на волю холопы) получали ссуду от землевладельцев на условиях, выгодных для последних: как только крестьянин основывал на новом месте починок, заводил хозяйство, начинал собирать урожай, половину его (или какую-либо иную оговоренную заранее часть) он должен был вносить землевладельцу, ссудившему его инвентарем или деньгами.

Крестьянские поселения (деревни, починки) не были многодворными, они состояли часто из одного-двух дворов. А население возрастало. Отдельные крестьянские семьи выселялись, заводили новые починки, будучи вынуждены в связи с этим идти в новую кабалу к землевладельцам.

Происхождение половничества в указанных выше условиях сельскохозяйственной жизни хорошо, по-моему, рисуют некоторые документы Кириллова-Белозерского монастыря. В конце XV в., во время размежевания монастырских земель, В. Г. Телибанов показывал межевщикам, что его дед, отец и он сам длительное время жили в деревне Колкаче, принадлежавшей Есипу Пикину, и «половничали» на него. Деревню Колкач Есип Пикин «велел розставити на двое» и «посадил» там деда В. Г. Телибанова. Деревни Сущово и Талицу Есип «розделал на лесе своими людми да посажал половников»[756].

* * *

Остается коснуться вопроса о денежной ренте. Этот вопрос тесно связан с другим вопросом — кто такие «серебреники», упоминаемые в некоторых грамотах XV в. в числе феодально-зависимого населения. Б. Д. Греков противопоставляет серебреников старожильцам, указывая, что они «несколько похожи на зависимых крестьян, но отличаются от них тем, что не несут крестьянского тягла». Однако вряд ли в серебрениках можно видеть особую категорию сельского населения или, как говорит Б. Д. Греков, — «несколько категорий феодально-зависимых людей», отличных от крестьян[757]. Раскрытию сущности серебреничества должно помочь выяснение того, в каком смысле употребляется часто встречающийся в актовом материале термин «серебро».

Этот термин фигурирует в разном контексте. В грамотах о передаче духовными феодалами земли во временное держание слугам обычно имеется такое условие: «А что… яз [держатель] примышлю в том селе… серебра, и хлеба, и животины страдные, и после моего живота то село… и с серебром, и со хлебом в земли, и что будет на поле стоячего жита, и з животиною страдною, и со всем с тем…» возвращается обратно земельному собственнику[758]. Здесь речь идет вообще о тех доходах, которые будут получены с земли, после того как взявший ее в держание слуга заведет на ней хозяйство. В числе хозяйственных доходных статей названы: посевы хлебных злаков и урожай текущего года, рабочий скот, наконец, денежные суммы («серебро»). Под «серебром» в данном случае можно понимать как денежные доходы, полученные от реализации хлеба на рынке феодалом, так и денежную ренту с крестьян, так, наконец, те деньги, которые розданы в долг крестьянам и должны быть с них взысканы (с процентами или без процентов). Словом, поскольку такого рода формулы грамот носят условный характер — речь в них идет о расчетах по «серебру», возможных в будущем, а не о реальном «серебре», фигурирующем в момент передачи земли ее собственником временному держателю, — очевидно, на основании этих формул делать в достаточной мере обоснованные выводы о значении термина «серебро» не приходится.

В ряде грамот говорится об отчуждении (дарении, покупке и т. д.) сел и деревень «и з серебром, и з хлебом з земным и стоячим, и з животиною»; «и з серебром, и з животом, и з деревнями»; «и с серебром, и с хлебом, и с животиною»; «и с хлебом, и с серебром»; «и с серебром, и с хлебом, и с сеном»; «и с серебром, и с хлебом, и с жывотиною, и с бортью»[759] и т. д. В этих случаях речь идет уже о реальном «серебре», фигурирующем в момент совершения сделки на землю. Но значение этого «серебра» также недостаточно ясно (хотя иногда даже указывается определенная сумма серебра, например 60 рублей)[760]. Выдвинутые выше три возможных объяснения термина (деньги от реализации продуктов сельского хозяйства, денежная рента, крестьянский долг) опять-таки остаются в силе.

Для нас очень важно при этом, что в отдельных случаях, несомненно, под «серебром» можно подразумевать денежную ренту с крестьян. Так, в некоторых грамотах вместо фразы о передаче земли «с серебром» имеются слова об ее отчуждении «с оброком» («и с судом, и с данью, и с оброком, и с хлебом, что в земле»)[761]. Оброк действительно взимался и деньгами, как это видно, например, из «оброчной» грамоты князя Михаила Андреевича белозерского Кириллову монастырю 1468 г. об уплате ежегодно «по десяти рублев пятигривенным серебром»[762].

Ряд грамот говорит о том, что «серебро» должно быть собрано с крестьян («серебро» «што в людех») по селам и деревням («и сын мой Михайло, ис тех сел что серебра на людех вымет, да испродасть хлеба, да приказником моим те деньги отдасть…», «а што в моем селе серебро… да и в деревнях, и то серебро прикащики мои зберуть, да дадуть жене моей»)[763]. Из трех форм извлечения «серебра», о которых шла речь выше, в данном случае прямо говорится об одной (продаже хлеба на рынке). Под формулами «что серебра на людех вымет» или «што… серебра зберуть», можно подразумевать с одинаковой долей основания две другие формы (взыскание с крестьян долгов и денежную ренту). Но интересно сопоставить приведенные выше выдержки из источников с имеющимися в грамотах упоминаниями о пожаловании землевладельцам сел «и с оброком с денежным и с хлебным…»[764]. Это сопоставление делает вполне правомерным вывод о том, что в понятие «серебро» включается и денежная рента.

Следующая группа актов говорит о разделе «серебра» между землевладельцами и крестьянами. В духовной грамоте князя Юрия Васильевича дмитровского 1472 г. имеется такое место: «А что мои села в моей отчине в Дмитрове…, и мати моя, великаа княгини, и мой господин, князь великий, возмет ис тех сел изо всех половину серебра, да роздаст по моей души, а другую половину серебра отдаст тем хрестианом, на коих то серебро»[765]. В жалованной грамоте великого князя Василия II Троице-Сергиеву монастырю середины XV в. читаем: «А дал есми им те села и деревни, и с хлебом, и з животиною, да половину серебра денег на людех, и со всем с тем, что в тех селех и в деревнях есть, опричь людей страдных да опричь суда, — суд мой, великого князя»[766]. Взыскание половины «серебра денег на людех» можно понимать двояко: 1) или как взыскание с крестьян половины долга, с прощением им другой половины; 2) или как взыскание денежного оброка с крестьянина, работающего «исполу» («исполовника»).

Сопоставление приведенных источников с некоторыми другими как будто дает основание для того, чтобы видеть в «половине серебра» денежный оброк с половников. Источники, как говорилось выше, знают «половников в серебре»[767]. Во второй четверти XV в. инок Григорий Линяк упоминает в своей духовной «половничье серебро» «на… людех», которое он завещает в Кириллов-Белозерский монастырь[768]. Одна вкладчица передает Кириллову монастырю деревню «и с серебром, что на половникы»[769]. Конечно, под «половниками в серебре» могли подразумеваться и кабальные должники, вынужденные, вследствие того, что они взяли у феодалов денежную ссуду, работать на них исполу. Но с таким же правом мы можем видеть в них крестьян, обложенных денежным оброком из расчета половины стоимости урожая. Наконец, возможно и сочетание обоих моментов: закабаленный должник, кроме возврата долга (с процентами и без процентов), обязан уплачивать и денежный оброк.

В некоторых актах «серебро» детализируется по разновидностям. Одной из таких разновидностей является «серебро издельное» или «дельное» («село… и с жытом и с-ызделным серебром», «…мой брат зберет серебро делное с людей ис того села… и из деревень»). «Серебро дельное» отличается от «серебра ростового» («а что в том селе… серебра моего на крестьянех делного и ростового…, и яз тех денег на крестьянех не велел имати сыну своему, — что на ком есть, тому то и есть»)[770]. Что касается «ростового серебра», то его значение раскрывается довольно ясно: это деньги, отданные феодалами, преимущественно духовными, в рост (под проценты, в ростовщических целях) крестьянам. В грамоте митрополита Симона волостелю Славецкой волости, Владимирского уезда, Оладье Блинову упоминается «серебрецо церковное на людех», причем указывается, что среди крестьян имеются «добрые» (т. е. зажиточные) люди, которые «и нынечя рост дают», и другие (очевидно, бедняки), которые «ростов не платят»[771]. Очевидно, кредитование крестьян феодалами в целях их экономического закабаления было явлением распространенным. О «ростовом серебре» имеются упоминания в Новгородских писцовых книгах конца XV — начала XVI в. Например: «да в тех же деревнях великого князя денег Олферьевских за хрестианы 3 рубли и 2 гривны, а росту на них дают на рубль по гривне и по 2 денги»[772].

Труднее выяснить значение термина «серебро издельное» («дельное»). Это может быть и денежный оброк, который представляет собой повинность крестьян за предоставленный им земельный надел, может быть и денежная сумма, розданная феодалами в долг крестьянам с условием погашения процентов с нее (или частично и самой суммы) работой на барщине. Слово «дело» (от которого происходит «дельное серебро») означает иногда барщину, иногда вообще крестьянские повинности. Об этих повинностях один из крестьян Троице-Сергиева монастыря конца XV в. рассказывал так: «а сел есми, господине, у старца у Фарафонтья у троецкаго… а делал есмь, господине, на монастырь и дань есми давал с монастырьскими хрестьяны…»[773]. Крестьяне, получавшие льготу в повинностях на монастырь, по истечении льготного срока должны были «потянута со хрестьяны со своею братьею, как и иные хрестьяне дело наше монастырское делают»[774]. Митрополичьи бортники получили в пользование деревни, пустоши и бортные ухожаи, и им была дана жалованная грамота о том, что им не «тянути с… [митрополичьими] зарецкими Христианы в сельское… дело»[775]. Предоставляя в конце XV в. податной иммунитет важскому Богословскому монастырю, сын новгородского посадника Иван Васильевич подчеркивал: «а ведают те селяне [крестьяне] дело монастырьское»[776].

Не исключена возможность, что во всех приведенных примерах термин «дело» покрывает сумму повинностей на феодала, которые несут крестьяне со своих земельных наделов. Очевидно, в словах «дельное» («издельное») «серебро» можно видеть указание как на повинность в деньгах с земли (денежную ренту), так и на взятые крестьянами вперед деньги с обязательной отработкой их на барщине (отработочная рента).

Некоторые соображения по вопросу о «ростовом» и «издельном» «серебре» могут быть сделаны на основании духовной грамоты вологодского князя Андрея Васильевича 1481 г. Он упоминает «серебро изделное и ростовое» и «жито… заемное и оброчное» на «хрестианех» его сел[777]. «Жито заемное и оброчное» — это, конечно, хлеб, розданный крестьянам в долг и следуемый с них в качестве оброка. Так же, очевидно, надо понимать и значение упоминаемого параллельно житу серебра в двух его разновидностях («ростовое» — отданное в долг и «издельное» — следуемое в качестве оброка).

О денежном оброке, возможно, речь идет в духовной Софьи Витовтовны 1451 г., которая завещает свои села «и с хлебом со всем, и с животиною, да с половиною изделного серебра, что на людех», оставляя другую половину «изделного серебра» «хрестианом серебреником»[778]. Далее эти серебреники названы «изделныи серебреники» и «изделники». Сопоставив это с данными других источников о том, что монастырские половники «делают» монастырскую землю[779], «пашут на… монастырь, а данью, и тяглом, и задельем тянут с крестьяны с монастырскими»[780], правомерно из ряда взаимно связанных терминов («издельный серебреник», «издельник», «половник в серебре», «половник, делающий землю» или «тянущий задельем») сделать вывод, что духовная Софьи Витовтовны имеет в виду и денежный оброк.

С другой стороны, в источниках имеются данные и о привлечении крестьян к выполнению барщины для погашения долга. В духовной грамоте Патрикея Строева начала XV в. читаем: «Взяти ми на Пануте рубль, на полтину косити ему искос, на полтину взяти два барана. Взяти ми на брате на Панутине на Онисиме полтину, на то взяти искос»[781].

Особо следует упомянуть о том, что в XV в. землевладельцы за «серебро» (деньги) часто сдавали крестьянам землю в аренду. Так, один крестьянин косил монастырский луг, «наймуючи у монастыря, а давывал… найму от него десять денег»[782]. Сдача в аренду крестьянам покосов (о чем говорилось в другой связи выше) стала распространенным явлением в особенности во второй половине XV в. Интересные данные о том, как была организована косьба сена на лугах суздальского Спасо-Евфимьева монастыря, сообщили допрошенные на суде по одному спорному делу в конце XV в. местные дети боярские, старцы, крестьяне. Сначала косьбу производили сами монахи: «…приезжали сами архимандриты с старцы на те луги, да и шатры на тех лугах ставили, и церковь у них была на тех лузех полотняна, да сами старцы те луги и косили». Затем митрополит Филипп «прислал в монастырь к старцом пятнадцеть рублев в-ыскос, чтобы сами старцы не кослли»[783]. Монастырскими властями привлекались к сельским работам и черные крестьяне. Так, черные крестьяне волости Нелши показывали на суде, что они у «строителев» села Стебачова Спасо-Евфимьева монастыря «наймовали косити» селища[784].

Правда, в приведенных примерах не всегда прямо говорится, что покосы арендуются за деньги, однако, как правило, «наем» земли предполагал денежную плату за нее со стороны арендатора владельцу.

В некоторых конкретных случаях вообще трудно раскрыть значение термина «серебро». Так, сохранилась правая грамота конца XV в. по спорному делу между митрополичьими и великокняжескими крестьянами о селищах Алтынове и Дубровке. Митрополичьи крестьяне утверждали, что эти селища «тянут» к принадлежащему митрополичьей кафедре селу Милятину. Свидетели показали на суде: «…пахали, господине, те селища хрестиане милятинские да и пожни косили на серебро тех селищ монастырю»[785]. Здесь можно с одинаковой долей убедительности говорить и о том, что крестьяне пашут и косят селища за ссуду серебром, полученную от митрополичьего монастыря, и о том, что они делают это, уплачивая оброк монастырю, наконец, о том, что земля взята ими в аренду.

Сохранилась интересная (и сравнительно ранняя) берестяная грамота XIV в., упоминающая о «серебре»: «От Якова к Евану. Что слешь ко мне про серебро, то ведаю, аже ты дале серебро на собе, то ведаю, а иного не ведаю: како ли ты венилеся, каколичто дале еси рубль на собе»[786]. К сожалению, ввиду лаконичности текста сущность тех отношений по «серебру» между двумя лицами, которые документ затрагивает, не может быть выявлена в достаточной мере отчетливо. Очевидно лишь, что речь идет о каких-то долговых обязательствах.

Общий вывод, который может быть сделан на основе анализа актового материала, сводится к тому, что к XV в., и особенно во второй его половине, «серебро» начинает играть довольно значительную роль во взаимоотношениях между землевладельцами и крестьянами. Роль «серебра» заключается, с одной стороны, в том, что оно выступает в качестве средства кредитования крестьян феодалами, организующими производственный процесс в своих имениях, стремящимися к расширению площади хозяйственно освоенной земли, увеличению числа зависимых крестьян. Кредитование является одним из средств развития барщинного хозяйства («изделье» в погашение долга). С другой стороны, несомненно, увеличивается удельный вес денежной ренты в феодальном хозяйстве. Реальное значение «серебра», упоминаемого источниками, не всегда может быть раскрыто точно не только в силу лаконизма источников, но и потому, что этот термин покрывает разные явления, в жизни переплетавшиеся. В большинстве случаев серебро — это сумма крестьянского долга феодалу, но задолженность крестьянина складывалась и из ссуды, полученной от феодала, и из невыплаченного феодалу денежного оброка. Б. Д. Греков правильно отмечает, что иногда «крестьянские денежные оброки (рента) и долги (ростовое серебро) собираются феодалом с крестьян без всякого различия, просто сливаются в общую сумму землевладельческих доходов»[787]. Во всяком случае та роль, которую стало играть «серебро» в феодальном хозяйстве, свидетельствует об известных экономических сдвигах в стране, ибо для уплаты «серебра» в любом его качестве крестьянину нужно было реализовать продукт своего труда на рынке.

Очень интересные данные об организации монастырского хозяйства имеются в одном формуляре уставной грамоты митрополита монастырю. В этой грамоте упомянуты разные формы ренты: барщина или натуральный оброк («а что идет им хлеб из сел манастырьских, что на них хрестьяне пашуть»), денежная рента («или на серебро манастырьское пашють»). Кроме того, упоминается отдача земли «в наймы» («А что которых манастырьских земель не испахивають, ни пожен не искашивають, а дают в наймы»)[788]. Данный формуляр с несомненностью свидетельствует об одном: денежные отношения в деревне стали уже явлением не спорадическим, а в достаточной мере распространенным.

Кто же такие монастырские серебреники? Надо сказать, что это термин для XV в. довольно редкий. Все сохранившиеся данные говорят о том, что под серебрениками вряд ли следует понимать какую-то особую категорию крестьянства. Из источников следует, что серебреник — это задолжавший крестьянин, обязанный расплатиться с землевладельцем. Об этом особенно ясно сказано в грамоте Ивана III на Белоозеро в 80-х годах XV в., в которой речь идет о крестьянах Кириллова-Белозерского монастыря. Монастырский серебреник — это крестьянин, который «скажется в их серебре виноват» и должен вернуть «серебро… манастырское»[789]. Источники крестьянской задолженности были разобраны выше при анализе терминов «половник в серебре», «издельный серебреник». Это — деньги, взятые крестьянами у феодала под проценты или с условием погашать их своим трудом, невыплаченный оброк и т. д. Интересные данные о задолженности крестьян-серебреников сообщает грамота князя Михаила Андреевича белозерского середины XV в. В этой грамоте говорится, что «половники в серебре» Ферапонтова монастыря, ссылаясь на княжеское разрешение, «отказывались» из монастырских владений, расплачиваясь с монастырскими властями с рассрочкой в течение двух лет «в истое без росту» (т. е. без процентов с суммы долга). Здесь не обязательно имеется в виду «ростовое серебро», т. е. деньги, взятые в долг иод проценты; долг мог образоваться и из невыплаченного денежного оброка. Князь распорядился, чтобы выплата «серебра» производилась при отказе крестьян. Что касается тех серебреников, которые уже вышли из монастыря, не расплатившись с ним, то они по княжескому распоряжению должны были «дело доделывать на то серебро», «а осень придет, и они бы и серебро заплатили»[790]. Исходя из раскрытого выше значения слова «дело», надо думать, что вышедшие из владений монастыря крестьяне-должники должны были быть возвращены на свои земельные участки и по-прежнему выполнять свои повинности в отношении феодала до полной расплаты с ним.

Серебреники могли быть и среди старожильцев. В грамотах упоминаются «люди добрые старожилци», взявшие в долг «серебрецо церковное» и обязанные платить с него «рост»[791]. И денежное кредитование феодалами крестьян, как явление распространенное, и появление денежной ренты, будучи связаны с ростом товарно-денежных отношений, служили экономическими предпосылками появления и распространения старожильства. Очень интересно, что кредитование распространяется не только на сельскую бедноту, нуждающуюся в деньгах, но и на зажиточную часть крестьянства, на тех, кто «изможен в животе, а не охудел»[792]. Среди кредитуемых феодалами крестьян были «добрые люди», исправно уплачивавшие «рост»[793]. Таким образом, кредитование преследовало дели развития феодального хозяйства, им были охвачены широкие массы крестьянства, и поэтому нет оснований видеть в «серебрениках» какую-то особую группу крестьян, противоположную старожильцам.

Серебро могли получать и «пришлые люди», его получали и «люди окупленые», которые также являлись серебрениками. В этой связи интересно остановиться на значении понятия «серебро головное». В меновной грамоте второй четверти XV в. говорится о промене старцем Троице-Сергиева монастыря монастырской земли «с хлебом, которой в земле и на поле, с рожью и с ярью, и с сеном», но без «серебра головного». Около 1430 г. душеприказчики Ивана Михайловича Крюкова дали в Троице-Сергиев монастырь село Меденское с большим количеством хлеба, рабочего скота, «а серебра головнова» — 54 рубля[794].

Прежде всего можно высказать предположение, что «головное серебро» как-то связано с холопами. Выражение «откупити головою» означало продаться в рабство («…а нама ся тобе нечим откупити сему, толико главою своею…»)[795]. В источниках упоминается «цена серебряная», уплачиваемая за раба («еже бо аще продать, и купят его, владыка хощеть быть купимому, ценою серебреною притяживаеть то»)[796]. Известно, что по делам между холопами и их господами взимались судебные пошлины «с семьи три алтына, а з головы алтын»[797]. Для понимания того, что такое «головное серебро», интересно сопоставить две формулы из грамот, сходных по содержанию. Одна из этих формул (из меновной грамоты второй четверти XV в.) уже была приведена выше. В другой грамоте (Василия II Троице-Сергиеву монастырю 1453 г.) речь идет о передаче сел «с хлебом, и з животиною» и «половины серебра на людех», «опричь людей страдных»[798]. Можно думать, что слова «без серебра головного» в первом случае соответствуют словам «опричь людей страдных» во втором случае. Другими словами, «головное серебро» могло быть ценой «страдных людей».

«Страдные люди» — это холопы, посаженные на землю и выполняющие на феодалов те же повинности, что и крестьяне. Картина барщинного хозяйства, которую рисует грамота на село Медну[799], упоминающая «головное серебро», очень похожа на описание княжеского хозяйства с участием страдников в духовных княгини Софьи Витовтовны[800], князя Михаила Андреевича белозерского[801] и т. д. Характер «головного серебра», вероятно, был столь же сложен, как и характер «серебра издельного». Под «головным серебром» могла подразумеваться цена холопа, посаженного на пашню («страдного человека»); выданная ему на обзаведение хозяйством ссуда; наконец, сумма, необходимая для выкупа страдника в том случае, когда он перешел на положение временной зависимости. Отработка «головного серебра» на пашне приближала холопа к положению крестьянина, «окупленного» феодалом.

В XVI в. под «головным серебром» в широком смысле понимаются долги, которые крестьяне должны выплатить феодалу[802].

Итак, серебреники — это не особая категория крестьян. Это — крестьяне-должники, обязанные вернуть феодалам взятые у них денежные суммы или внести им денежный оброк. Серебрениками могли быть и старожильцы и вновь перезванные феодалами на свои земли люди. Развитие серебреничества — показатель роста крестьянской задолженности, а задолженность крестьян — один из каналов, через которые шел процесс укрепления крепостничества.