§ 6. Монастырское и церковное дворовладение в городах

§ 6. Монастырское и церковное дворовладение в городах

Продолжая изучение той роли, которую играла в городах собственность на землю отдельных феодалов и феодальных корпораций, надо сразу подчеркнуть, что не только князьям, но и другим землевладельцам, светским и духовным, в городах принадлежали дворы. Так, например, большим числом дворов владели бояре и княжеские слуги в Москве[1242]. Однако о роли феодального дворовладения в городах можно судить лишь на основании данных, относящихся к монастырскому и церковному хозяйству[1243].

На протяжении XIV–XV вв. в ряде городов Северо-Восточной Руси крупнейшие русские монастыри заводят дворы как центры торгово-промышленной деятельности. По актовому материалу можно установить наличие у Троице-Сергиева монастыря дворов во Владимире, Москве, Дмитрове, Переяславле, Ростове, Угличе, Галиче, Нерехте, Кашине, Твери; у Симонова монастыря — в Москве, Дмитрове, Галиче; у Кириллова-Белозерского монастыря — в Москве, Дмитрове, Вологде, Белоозере[1244]; у Иосифова-Волоколамского монастыря — в Волоколамске[1245]. Митрополичья кафедра владела дворами в Москве, Владимире, Переяславле, Нерехте[1246].

Некоторые крупные феодальные духовные корпорации имели в отдельных городах по нескольку дворов. У Троице-Сергиева монастыря было два двора в Дмитрове («один двор внутри города, а другой двор на посаде»)[1247]; у митрополичьего дома — 21 двор во Владимире «на митрополичих местех»[1248].

Возникновение церковных и монастырских дворов было связано с развитием промыслов и торговли во владениях духовных феодалов. Так, у Ростова были сосредоточены рыбные промыслы. У Соли Переяславской, Соли Галичской, в Нерехте находились соляные варницы и т. д. На посаде в Старой Руссе владел солеварнями Болотов монастырь[1249]. В Ростове приобрел в середине XV в. соляную варницу «со цреномь» Симонов монастырь[1250]. В ряде источников имеются прямые указания на то, что население городских монастырских дворов занималось торговой деятельностью. Так, в жалованной грамоте серпуховско-боровского князя Василия Ярославича Троице-Сергиеву монастырю 1447–1455 гг. на двор в городе Дмитрове читаем: «…Што у них двор монастырской в городе в Дмитрове, и хто у них… живет… в их дворе в городском, ино те люди купят ли што, продадут ли, ино тем людем не надобеть явленное, ни пятенное»[1251]. То же самое говорится в жалованной грамоте вологодского князя Андрея Васильевича Меньшого Кириллову-Белозерскому монастырю 1467 г. на двор в Вологде: «А хто в том их жывучи людей дворе купят ли что, продадут ли на Вологде, также им не надобе никоторые пошлины опроче церковных пошлин»[1252]. Жалованная грамота Василия II Троице-Сергиеву монастырю 1453 г. содержит данные о монастырской торговле солью в Галиче («А коли привозит соль манастырьскую их [Троице-Сергиева монастыря] заказщик продавати в город, ино ему не надобе тоя тамга, ни восмьничее, ни иная никоторая пошлина») и о покупке монастырем дров для солеварен («А дрова манастырьскому соловару волно купити оу моих людей»)[1253].

Но, кроме прямых указаний на то, что жители городских монастырских дворов вели торговлю, об этом же свидетельствуют княжеские жалованные грамоты, предоставляющие монастырям в городах иммунитетные привилегии (в числе пошлин, от которых освобождаются монастырские «люди», обычно фигурируют и пошлины торговые).

Способы, пользуясь которыми монастыри и другие церковные учреждения заводили частную недвижимую собственность в городах, были различны. Иногда они получали от князей места под дворы, на которых и возводили жилые постройки. Так, в 1488 г. великий князь Иван Иванович «пожаловал» игумена Троице-Сергиева монастыря Макария, «дал» ему «место во Тфери за городом у Волги на стрелице, а поставят собе на том месте двор на приезд»[1254].

Бывало и так, что князья отдавали монастырям в городах уже застроенные дворы на «белых местах», т. е. на земле, освобожденной от посадского тягла. В 1500 г. князь Федор Борисович передал Иосифову-Волоколамскому монастырю «на приезд» двор в Волоколамске «впрок, без отъима». Двор был огорожен «заметам и столбы» и имел «двои ворота покрыта». Из «хором» на дворе находились две избы, две житницы, мшеник, рубленая конюшня[1255]. Приобретали монастыри дворы также путем покупки у владельцев «белых мест» — князей и бояр. В 1392–1427 гг. чернец Троице-Сергиева монастыря Григорий купил у дмитровского князя Петра Дмитриевича для указанного монастыря двор в Дмитрове[1256]. Власти Кириллова-Белозерского монастыря в 1448–1470 гг. купили двор в Москве «внутре города» у И. С. Морозова[1257].

Однако проникновение духовных феодалов в города не ограничивалось приобретением ими там «белых мест». В ряде случаев в их руки переходили и тяглые черные дворы. Обычно монастырские власти получали от князей право на куплю дворов у черных посадских людей и это право реализовали. В 1432–1445 гг. Василий II позволил Троице-Сергиеву монастырю купить двор в Ростове «хто им продаст, чей ни буди»[1258]. В те же годы тем же князем было дано разрешение Троице-Сергиеву монастырю приобрести двор «тяглой служень или черной, хто им продасть», в Переяславле. Покупка должна была быть совершена «впрок без выкупа», бывшие «вотчичи» двора лишались права требовать его обратно[1259]. В 1471 г. вологодский князь Андрей Васильевич Меньшой «пожаловал» братью Кириллова-Белозерского монастыря, «велел… им купити собе двор на Вологде черной тяглой, где буде им пригоже, на посаде…»[1260].

Известны случаи перехода в собственность монастырей тяглых городских дворов в качестве вклада со стороны их владельцев. В жалованной грамоте 1455 г. дмитровского князя Юрия Васильевича Кириллову-Белозерскому монастырю на двор в Дмитрове говорится, что это — двор «тяглой на посаде» и что его дали монастырю Корта и Шудеб «по душе» какого-то Максима, очевидно, посадского человека[1261].

Одновременно с приобретением дворов в городах монастыри заводили там же или в окрестностях городов промыслы. В этом отношении они пользовались также поддержкой князей. Из жалованной грамоты Троице-Сергиеву монастырю великой княгини Марьи Ярославны («иноки» Марфы) 1478–1482 гг. мы узнаем, что монастырские солевары освоили в Нерехте место на Подоле, лежавшее между дворами тиуна и попа и представлявшее собою болото, а также «кладище» под дрова для солеварен, находившееся за дорогою. Великая княгиня «пожаловала» игумена и братью Троице-Сергиева монастыря «тем болотом и тем кладищем»[1262].

В городских дворах, принадлежавших монастырям, жили монастырские «дворники» (своего рода приказчики из числа холопов), люди, занятые на промыслах (солевары, водоливы, повара и т. д.). Часть последних, вернее всего, находилась на положении кабальной зависимости, но были, по-видимому, среди них и полные холопы и люди (может быть, из числа посадского населения), работавшие на условиях феодального найма (регулируемого каким-либо документом вроде позднейшей «жилой» записи). С городских монастырских дворов и промыслов поступал в княжескую казну оброк.

Монастырские промыслы находились под специальной княжеской охраной. Поддерживаемые князьями в своей промысловой деятельности, монастыри становились в этом отношении в привилегированные условия по сравнению с посадскими людьми. Так, в 1433–1434 гг. Василий II запретил жителям Соли Переяславской копать соляные «колодязи» поблизости от «колодязей» и солеварен Троице-Сергиева монастыря. «И кто будет мой волостель у Соли и его тиун, ини у тех колодязей монастырских блиско и на их дворцех у варниц усолцем копати не ослобожают»[1263]. В 1484 г. великий князь Иван Иванович распорядился, чтобы солеварня чухломского Покровского монастыря у Соли Галицкой была обеспечена всем необходимым для выварки соли в течение круглого года, без простоев («…а варит де та их варница без череду и без стоялниц через весь год, как в моих, великого князя, варницах варят…»), и чтобы княжеский приказчик не «отнимал» у этой варницы воду[1264].

Население монастырских промыслов и городских дворов было освобождено князьями от несения тягла вместе с черными посадскими людьми. Эта предоставляемая князьями духовным феодалам привилегия обычно выражалась в следующей формуле жалованных грамот: «а не надобе им с того двора тянути ни [с] слугами, ни с черными людми, ни к рыболовем, ни к сотцкому, ни к дворскому не тянути никоторыми пошлинами»[1265]. Получали духовные феодалы от князей и судебный иммунитет (обычно ограниченный) для «людей», проживавших в их городских владениях[1266].

Монастыри, пользуясь предоставленными им льготами, заводили на посадах целые группы дворов зависимых от них ремесленников. В формуле договорных взаимоотношений между митрополичьим домом и великокняжеской властью XIV в. имеются интересные указания на «закладней» кафедры, «живущих в городе» Владимире и «тянущих ко дворцу». Согласно договору, они подлежали «описи» и «оброчному окладу», подобно великокняжеским «дворчанам»[1267].

Ту же категорию феодально-зависимых людей упоминает и писцовая книга по городу Владимиру дьяка Некраса Ивана Владимировича Харламова и дворцового дьяка Федора Ходыки начала XVI в. На Владимирском посаде, в Галее, под патронатом кафедры — 21 двор оброчников «на митрополичьих местах», «а оброку имдавати за дань полосмнатцать алтына, по 5 денег з двора». За речками Телушкою и Лыбедыо расположены 17 дворов митрополичьих «строев»[1268].

Такие же «закладни» были у переяславского Борисоглебского монастыря. Писцовая книга начала XVI в. насчитывает 18 дворов «бобылей» ремесленников, расположенных на посаде Переяславля. В их числе — 6 сапожников, 2 гвоздичника, 6 кожевников, 1 укладник, 1 ковшечник. Ремесленники положены в «оброчный оклад»: «а оброка им давать за дань великому князю 15 алтын»[1269].

Из приведенных очень скудных данных трудно сделать какие-либо выводы о социально-экономическом положении зависимого от кафедры ремесленного населения Владимирского и Переяславского посадов. Но все же ясно, что эти ремесленники находились в более льготных условиях по сравнению с другими посадскими людьми. Определенная сумма оброка заменяла для них все другие посадские подати и повинности.

Итак, поселение на владельческой земле в дворах и слободках кафедры и монастырей под их патронатом влекло за собой ряд льгот для ремесленников и бобылей в объеме и порядке отбывания посадского тягла и привилегий судебного характера.

Давая оценку социально-экономических и политических последствий развития монастырского и церковного дворовладения в городах на протяжении XIV–XV вв., надо сказать, что они были сложны и противоречивы. Я уже не раз указывал, что городские дворы духовных землевладельцев становились, как правило, средоточием торгово-промышленной деятельности, а поскольку последняя протекала при поддержке князей в достаточно благоприятных условиях, она способствовала общему экономическому прогрессу в стране, расширению товарного обращения, торговых связей. Торгово-промышленная деятельность монастырей, распространявшаяся на значительное число городов независимо от их принадлежности к тем или иным политическим образованиям на территории феодально-раздробленной Руси, объективно содействовала созданию предпосылок государственного объединения страны. В церковных и монастырских владениях в городах великокняжеская власть, проводившая политику централизации, находила опору.

Однако это лишь одна сторона вопроса. А заслуживает быть отмеченной и другая сторона. Деятельность духовных землевладельцев в городах сопровождалась укреплением там феодально-крепостнических отношений. Она задерживала рост посада, искусственно поставленного распространением в городах «белого», церковного и монастырского землевладения в условия, стеснявшие его торгово-промышленное развитие. Создание на посаде «белых мест» являлось одним из каналов, которыми шло укрепление крепостнической системы и через которые попадали в феодальную зависимость работавшие на частновладельческих варницах «наймиты». Но ведь и вообще развитие русского города XIV–XV вв. происходило в сложной обстановке. Без определенного экономического подъема городов как ремесленно-торговых центров, без политической активизации посадского населения, боровшегося за более благоприятные в рамках феодальной системы условия своего роста, не могла быть достигнута ликвидация политической раздробленности, не могло совершиться государственное объединение Руси. А в то же время усиление крепостничества как один из существенных моментов образования Русского централизованного государства, как непосредственное следствие этого процесса должно было отразиться и на положении города, бывшего важным элементом феодальной экономики. Еще к периоду складывания Русского централизованного государства восходит та борьба посадского населения с владельцами «белых мест» в городах, которая с такой остротой проявилась позднее.

Сохранились данные о борьбе посадских людей с монастырями за землю, захваченную последними под городские дворы и промыслы. В 1501–1502 гг. старец Троице-Сергиева монастыря Гавриил жаловался на Клима Безгачего, захватившего в Нерехте монастырское дровяное «кладище» у варниц. Старец говорил на суде: «…То, господине, кладище — наше монастырское, да и варница, господине, тут наша ж была, да запустела; а на том, господине, кладище изстарины мы клали дрова свои манастырские; и тот, господине, Клим то кладище у нас отсвоил сее зимы, да и дрова на нем свои учял класти, не ведаем почему». Клим Безгачий ссылался на то, что спорное «кладище изстарины земля великого князя черная тяглая», а ему «дал то кладищо старой сотсцкой Панфил класти дрова за пусто». Суд признал правильными претензии Троице-Сергиева монастыря[1270].

Теми же годами датируется спор о пожне между Троице-Сергиевым монастырем и ростовскими горожанами Гридей Кузминым и Андреем Измайловым. Последние рассказывали судьям, что дворский великого князя Григорий Кашкин «придал» им к «огородом» и «двором» в Ростове пожню, представлявшую собой «землю великого князя». Они ее «загородили плетнем». Тогда «дворник» Троице-Сергиева монастыря Булгак «плетень сметал», «а тое нам пожни не дает», — говорили истцы. Булгак же доказывал другое: «то, господине, пожня двора троетцкого, а у меня в огороде, а яз, господине, живу в дворе в троецком, а ослободил, господине, тот двор купити монастырю князь велики Василей Васильевич». Дело было решено в пользу Троице-Сергиева монастыря[1271].

Горожане вели борьбу с монастырями и за подгородные рыбные промыслы. В 1482–1484 гг. Иван III, узнав, что суздальские «городцкие люди» ловят без доклада рыбу в водах, принадлежащих Спасо-Евфимьеву монастырю, в р. Каменице, «под их монастырем, и под мельницею, и подсельцыпод монастырскыми», велел «те воды монастырские заповедати». Нарушители неприкосновенности монастырских рыбных ловель должны были платить два рубля штрафу («заповеди») в монастырскую казну[1272].

Проявление своеобразного протеста горожан против монастырей-феодалов, стремившихся завоевать экономические и социальные позиции в городах, рисует указная грамота Василия II в Кострому Гриде Ларионову по челобитью властей Ипатьева монастыря. Последние жаловались, что костромские жители совершают переправу через реку Кострому, минуя перевоз, устроенный под монастырем, и тем самым избегая уплаты пошлин, которые по великокняжескому указу должны были идти в монастырскую казну. «И ты бы, — обращается Василий II к представителю княжеской администрации в Костроме Гриде Ларионову, — ся велел возити градцким людем костромичем и всяким людем проезждим на Костроме под Елпатьем, а выше Ипатьцкого монастыря и ниже возити бы ся еси не велел никому»[1273].

Особого внимания заслуживает грамота Ивана III 1467–1474 гг., адресованная в Соль Галицкую некоему Федору Корове (какому-то представителю княжеской администрации) по жалобе солевара Троице-Сергиева монастыря. Последний обвинял Федора Корову в том, что он заставлял население монастырских промыслов «наряжать» на себя «пиры», велел «собя дарити», держал монастырских «людей» «в осаде силно» (т. е., очевидно, лишал их возможности выезжать из города с промысловыми и торговыми целями). Федор Корова запрещал местным жителям наниматься к солевару Троице-Сергиева монастыря на работы по подвозке дров к монастырским варницам, «да в том деи оу них застряли дрова в лесе, а варници деи стоят оу них за тем без дров». «Люди» Федора Коровы перебили «поваров» на монастырских варницах, разбили на них два црена, «и згорели деи те црены». Иван III заступился за солевара и потребовал от Федора Коровы, чтобы он в дальнейшем не чинил насилий над монастырским солеваром («а силы бы от тобя над ним не было вперед никоторые») и давал бы ему возможность свободно нанимать на варничные работы нужных ему людей («и ты бы наимоватися оу них велел на дрова…»)[1274].

Как понимать смысл событий, разыгравшихся на варницах Троице-Сергиева монастыря у Соли Галицкой? Возможно, что перед нами акты простого произвола со стороны местного администратора, действовавшего вместе со своим аппаратом и дворцовым штатом. Но возможно и даже вероятнее другое: за Федором Коровой стояли солигаличские посадские люди, недовольные тем, что Троице-Сергиев монастырь расширяет сферу своей промышленной деятельности за счет интересов посада. Поломка и поджог варничных цренов, отказ от перевозки дров к варницам — все это формы протеста солигаличского населения против роста влияния монастыря-феодала.

Выше уже указывалось, что великокняжеская власть поддерживала монастырское и церковное дворовладение в городах. Но ее политика в этом отношении не была и не могла быть строго последовательной и прямолинейной, ибо она должна была также в какой-то мере считаться с интересами посадского населения, а также учитывать интересы государственного тягла. Отсюда проистекают имеющиеся в княжеских жалованных грамотах запреты монастырям увеличивать в городах число дворов сверх разрешенной нормы («ни дворов иных туто не промышляют») и принимать в свои дворы горожан в качестве закладчиков («а от сех мест моих людей, великого князя, в те дворы не примают»; «а писменых людей и тяглых на те земли и к варницам не приимати им»)[1275].

Обнаруживала великокняжеская власть колебания и по вопросу об освобождении населения монастырских дворов от тягла. Так, великий князь Василий II в середине XV в. дал грамоту вологодским сотским и посадским людям, согласно которой «люди» Кириллова-Белозерского монастыря, проживавшие в монастырском дворе в Вологде, должны были «тянути… в всякие проторы, и в розметы и в все пошлины». Но затем эта грамота была отменена, монастырские люди получили освобождение от всех «проторов», «розметов» и пошлин, и на них был возложен лишь специальный оброк[1276].

Судя по одной правой грамоте, при Иване III были проведены какие-то мероприятия по пересмотру монастырского дворовладения на Белоозере. Белозерский сотский Иван Обухов и посадские люди так рассказывали в 1490 г. на суде об этих мероприятиях: «…у всех, господине, монастырей дворы отнимали в городе, и давали им, господине, места под дворы в меру, по тридцати сажен, и с огородом…»[1277]

Борьба горожан с монастырским дворовладением в городах, с закладничеством, была борьбой антифеодальной. Пробивая пути к созданию более благоприятных условий для экономического развития в рамках феодализма, выступления посадских людей в то же время вызывали реакцию со стороны господствующего класса феодалов, стремившихся к укреплению своих позиций в централизованном крепостническом государстве.