§ 5. Классовая борьба на Руси в 40-х годах XIV в.

§ 5. Классовая борьба на Руси в 40-х годах XIV в.

Острая борьба между правящими кругами отдельных феодальных центров Северо-Восточной Руси, сопровождавшая процесс объединения русских земель, суровая политика Ивана Калиты в присоединенных к Москве княжествах, тяжелый фискальный гнет — все это вызвало напряжение народных сил. Следствием же такого напряжения явились антифеодальные движения на Руси, начавшиеся после смерти Калиты.

Наиболее резкие формы приняла классовая борьба в Новгородской земле. Это и понятно, если вспомнить, что как раз денежными средствами, собранными с населения названной области, Иван Калита пытался удовлетворить запросы Золотой орды. Новгородские черные люди, страдавшие под тяжестью налогового гнета, волновались. В 1340 г. (в год кончины Калиты) их волнения приняли открытые формы. Происходившие в этом году поджоги и грабежи были проявлениями классовой борьбы плебейских масс против феодального строя. Намеренное уничтожение икон являлось одной из форм иконоборческого движения, выражавшего протест радикального крыла еретиков против господствующей церкви[1713].

Новгородские бояре, желая избавиться от беспокойного плебса, стремились увести его за пределы Новгородской республики, организуя в этих целях военные отряды из черных людей (а иногда и из своих холопов) для захвата новых земель на севере и северо-востоке Руси и грабежа купеческих караванов. Так, в 1340 г. новгородские «молодцы» «воевали» и «пожгли» Устюжну, захватили там «полон» и «товар», а затем отправились в Белозерскую волость и также ее пограбили[1714].

Большое антифеодальное восстание произошло в 1340 г. в Торжке. Толчком к нему послужило то обстоятельство, что сын и преемник Ивана Калиты — Семен Иванович, будучи после смерти отца утвержден ордынским ханом на владимирском великом княжении, послал в Торжок сборщиков дани. Те стали притеснять население («и почаша силно деяти»). Новоторжцы (как видно из последующего летописного рассказа, местные бояре) обратились за помощью к новгородскому правительству («прислаша с поклоном в Новъгород»). Из Новгорода в Торжок неожиданно для великокняжеской администрации явились посадники и бояре с военным отрядом. Они арестовали действовавших в городе от имени великого князя Семена Ивановича наместников и «борцов» («сборщиков «бора» — дани) вместе с их женами и детьми и наложили на них оковы («и сковаша я»).

В то же время из Новгорода был отправлен к великому князю Семену посланец с протестом («с жалобами») по поводу того, что он, еще не будучи признан в качестве князя новгородским правительством, уже самоуправно действует в Торжке, который новгородские власти считали своим владением.

После месячного пребывания в Торжке, укрепив город на случай нападения великокняжеских войск, находившиеся там Новгородские бояре послали в Новгород за подкреплением («…что быша новгородце всели на коне в Торжок»). Новые военные силы были нужны боярам для возможной войны с князем Семеном Ивановичем, а также для усиления своей власти в Торжке. Но новгородские черные люди воспрепятствовали сбору войска для похода в Торжок («и не восхотеша чернь»). Обычно такую позицию черных людей объясняют их симпатиями к московскому князю. Но из летописного рассказа нельзя сделать подобного вывода. Скорее горожане попросту не хотели возлагать на свои плечи всю тяжесть новой войны, им ненужной.

Что касается населения Торжка, то, очевидно, поведение находившихся в городе новгородских бояр вызывало у него раздражение не меньшее, чем действия представителей княжеской администрации. Но новоторжские горожане воздержались от открытого антибоярского выступления пока ожидалось прибытие войска из Новгорода. Убедившись же в том, что это войско не явится, новоторжские черные люди подняли вооруженное антифеодальное восстание и расправились как с местными, так и с прибывшими из Новгорода боярами («въсташа чернь на бояр…»). Новоторжским феодалам было предъявлено со стороны горожан обвинение в том, что они призвали в город властей из Новгорода, а те захватили княжеских приказных людей и поставили новоторжцев под угрозу ответственности перед великим князем. Согласно летописи, «чернь» заявила представителям господствующего класса: «Почто есте новгородцов призвале, и они князи изимале, нам в том погинути».

Служит ли приведенное заявление показателем промосковских настроений новоторжских черных людей и их преданности великому князю московскому? Такое мнение распространено в исторической литературе. Но летописный текст не дает права на подобный вывод. Из летописей видно, что трудовое население Торжка было измучено поборами со стороны феодалов. Новгородские бояре, расправившись с княжескими наместниками и «борцами», не принесли облегчения народу, а кроме того, не сумели обеспечить ему защиту от великокняжеской рати, которая могла в любой момент двинуться на Торжок. В этих условиях «чернь» и решила освободить арестованных боярами представителей великокняжеской администрации и тем самым избавить город от военного разгрома, который мог быть учинен Семеном Ивановичем. Жертвой такого разгрома Торжок уже делался в прошлом.

Из летописного рассказа можно вынести впечатление, что восстание в Торжке происходило в формах, типичных для городских движений: народные массы действовали по вечевому приговору. Вооружившись («и съкрутившеся в брони»), восставшие горожане двинулись «силою» к боярским дворам, потребовали от воевод освобождения задержанных княжеских наместников и сборщиков дани и прогнали из Торжка («выпроводиша из города») новгородских бояр. Один из новоторжских феодалов был убит по решению веча, а другие, чтобы избежать расправы, побросали имущества «и только душею кто успел» убежали в Новгород. Городские дворы скрывшихся новоторжских бояр были «разграблены», а их дома снесены («а домы их разграбиша, и хоромы развозиша»). Затем восстание вышло за пределы города, в нем приняло участие крестьянство, захватившее принадлежавшие феодалам земли и хлеб. Такой вывод можно сделать из лаконичной реплики летописца: «потом и села их [бояр] пуста положиша».

Зимой 1340 г. великий князь Семен Иванович двинулся к Торжку «со всею землею Низовьскою». Через Торжок он, конечно, намеревался направить свои полки на Новгород для расправы с боярами, арестовавшими в свое время его приказных людей, и для взыскания с населения Новгородской земли «бора». Новгород стал готовиться к обороне. Для возведения оборонительных сооружений в город созывалось окрестное население («новгородци же почаша копити волость всю в город…»). В то же время новгородское правительство пыталось разрешить конфликт с московским князем мирным путем и направило в этих целях для переговоров с ним архиепископа, тысяцкого и ряд бояр. При переговорах присутствовал митрополит. Новгородские посланцы оформили договор между Новгородской республикой и московским великим князем. В летописи говорится, что это мирное «докончание» было заключено «по старым грамотам, на всей воли новгородчкои». Но последняя формула вряд ли отражает реальное соотношение сил между Новгородом и великокняжеской властью. Новгородскому правительству пришлось принять условия, выдвинутые великим московским князем, а среди причин, заставивших его это сделать, имели, вероятно, значение недавнее выступление «черни» в Торжке и социальные волнения в самом Новгороде. Только укрепив мир с великим князем Семеном Ивановичем, новгородские бояре могли рассчитывать восстановить свои позиции в Торжке и Новгороде, ослабленные антифеодальным движением черных людей (надо думать, еще не совсем прекратившимся).

По договору с Новгородом князю Семену было разрешено собрать «бор» «по волости» Новгородской и взять тысячу рублей с новоторжцев. В Новгород прибыл московский наместник, а скоро туда же явился и митрополит Феогност. Пребывание последнего в Новгородской земле дорого обошлось местному духовенству, которое было вынуждено его содержать и подносить ему всевозможные дары («тяжко же бысть владыце и монастырем кормом и дары»). Вероятно поездка в Новгород Феогноста была связана с проведением каких-то мероприятий по борьбе с ересями, в частности с происходившими в 1340 г. выступлениями иконоборцев[1715].

Волнения черных людей в 1340 г. зафиксированы источниками не в одном Новгороде. В разных летописных сводах содержится известие об убийстве в Брянске князя Глеба Святославича. Этот факт был одним из проявлений антифеодального выступления брянских горожан. Расправа народа с князем была произведена по приговору веча, а участников расправы летописи, выражавшие идеологию господствующего класса, называют «проклятими» людьми, «злыми коромолницами». Князь Глеб Святославич находился на богослужении в церкви святого Николы. Его вывели оттуда и предали смерти. Убийство произошло в присутствии митрополита, который не смог остановить восставших горожан («и не возможе уняти их»)[1716]. Хотя причины, непосредственно приведшие к социальным волнениям в Брянске, установить по летописям и невозможно, ясно, как я уже говорил, что они имели антифеодальную направленность. Их надо рассматривать в качестве одного из звеньев в цепи городских движений 40-х годов, вызванных тяжелым положением народных масс, страдавших от налогового гнета со стороны Золотой орды и от политики русских князей, которые в условиях начавшейся централизации стремились к усилению своей власти и укреплению государственного аппарата.

Новгородская летопись глухо упоминает (в связи с описанием пожаров в Новгороде в 1340 г., сопровождавшихся действиями «злых людей») о том, что «того же лета и Смоленск погоре всь»[1717]. На этом основании можно предполагать, что в Смоленске имели место явления, подобные новгородским: поджоги городской «чернью» зданий и церквей, грабежи боярских и купеческих товаров. Иначе зачем было новгородскому летописцу вспоминать про пожар в Смоленске?

В самом Новгороде классовая борьба продолжалась и в последующие годы. В 1342 г. снова вспыхнули пожары, во время которых «лихые люди» причинили «много пакости» зажиточным группам населения. Говоря об этом, летопись имеет в виду, по-видимому, опять-таки выступления плебейских городских масс, расхищавших имущество феодалов и купцов. Были, вероятно, и случаи, когда еретики активно препятствовали тому, чтобы из объятых пламенем церквей убирались иконы. Новгородская летопись рассказывает, что новгородские архиепископ, игумены, попы объявили пост, а также устроили крестные ходы «по манастырем и по иным церквам» с участием «всего града», моля бога, чтобы он «отвратил» от населения «праведный гнев свои»[1718]. Вряд ли можно сомневаться, что проявлением божьего гнева, по мысли летописца, были не только пожары, но и выступления «лихих людей», эти пожары устроивших и их использовавших для действий, приносивших вред господствующему классу и официальной православной церкви.

Активность новгородских черных людей выявилась в 1342 г. и в других направлениях. Землевладелец Лука Варфоломеев, собрав отряд холопов («скопив с собою холопов збоев»), отправился по собственной инициативе, без санкции новгородского правительства, митрополита и архиепископа («не послушав Новаграда, митрополица благословенна и владычня»), на Двину. Там он основал городок Орлец, захватил «на щит» погосты в «Заволочской земле» и там же был убит. В то же время сын Луки Онисифор двинулся с другим военным отрядом на Волгу, стремясь, очевидно, как и его отец, к земельным захватам и обогащению путем грабежа купеческих караванов.

Лука Варфоломеев и Онисифор Лукинич, по-видимому, пользовались популярностью среди новгородских плебейских масс, часть которых, не находя применения своему труду и пропитания в Новгороде, хотела найти средства к существованию, приняв участие в походах за пределы Новгородской земли. Поэтому, когда в Новгород пришла весть о гибели Луки Варфоломеева, черные люди подняли восстание, обвинив посадника Федора Данилова и некоего Андрея (Ондрешка) в том, что они организовали это убийство («…яко те заслаша на Луку убити…»). Дома и села Федора и Ондрешка подверглись «разграблению», а сами они были вынуждены убежать в Копорье, где и скрывались всю зиму.

В это время в Новгород явился Онисифор Лукинич и подал официальную жалобу новгородскому правительству на Федора Данилова и Ондрешка, заявив: «Те заслаша отца моего убити». Началось расследование указанного дела. В Новгород от имени архиепископа и веча были вызваны из Копорья (через архимандрита Юрьева монастыря Есифа) обвиняемые лица. На предъявленное им обвинение они ответили: «не думале есме на брата своего на Луку, что его убити, ни засылати на его».

Между тем Онисифор Лукинич стремился, очевидно, используя версию об организации новгородскими правителями убийства своего отца, завоевать симпатии черных людей и при их помощи пробраться к власти. Вместе с боярином Матвеем Варфоломеевым Козкой Онисифор собрал вече на Софийской стороне Новгорода. Противники Онисифора — Федор Данилов и Ондрешка в свою очередь созвали второе вече — на Ярославовом дворе. Ясно, что между названными представителями боярства шла борьба за власть, а успех в этой борьбе в значительной мере определялся позицией черных людей. Было важно, за кем они пойдут. Онисифор и Матвей отправили для переговоров со своими соперниками архиепископа, но, не дождавшись его возвращения, двинулись («удариша») вместе с поддерживавшими их людьми на Ярославов двор. В происшедшей здесь схватке сторонники Федора Данилова и Ондрешки захватили Матвея Козку и его сына Игната и заперли их в церкви, а Онисифору «со своими пособникы» удалось бежать. После этого участники двух вечевых сходок, собравшихся на разных сторонах Волхова, пришли к примирению — на каких условиях, мы не знаем. Новгородский летописец говорит, что примирение было достигнуто усилиями архиепископа и наместника[1719]. Вряд ли можно сомневаться в том, что черные люди выговорили для себя какие-то льготы со стороны представителей господствующего класса.

При характеристике классовой борьбы в Новгороде важно отметить, что в Новгородской летописи под 1344 г. помещено достаточно подробное сообщение о крестьянском движении этого времени в Эстонии («бысть мятежь за Наровою велик: избита чюдь своих бояр земьскых…»)[1720]. Очевидно, интерес к нему летописца объясняется, в частности, тем, что и в Новгородской земле происходили антифеодальные движения.

Под 1345 г. в Новгородской летописи находим известие о смене посадников. Вместо Евстафия Дворянинца посадником стал Матвей Варфоломеевич, которому не удалось прийти к власти в 1343 г. По-видимому, он, как и Лука Варфоломеевич, пользовался известным авторитетом среди черных людей. Летописец подчеркивает, что переход посадничества от Евстафия к Матвею не сопровождался борьбой между их сторонниками («…не бысть междю ими лиха»). Однако такая борьба велась. Это видно хотя бы из того, что в 1346 г. Евстафий Дворянинец был убит на вече[1721].

Избрание посадником Матвея Варфоломеевича, конечно, не означало демократизации новгородского правительства. Но его кандидатура в качестве посадника была наиболее приемлемой для черных людей. Поэтому с передачей посаднического жезла Матвею Варфоломеевичу волнения новгородской «черни» немного приостановились.

Приведенный выше материал в достаточной степени убедительно свидетельствует о том, что первая половина пятого десятилетия XIV в. явилась временем усиления классовой борьбы в Новгороде. Я говорил также, что отмеченное явление не было особенностью одного Новгорода, что в тот же промежуток времени вспыхнуло восстание горожан в Брянске. Возможно предположить, что имели место какие-то волнения черных людей в Смоленске. Сохранились, наконец, данные об обострении в те же годы классовых противоречий в Твери.

Как было указано в параграфе третьем настоящей главы, Иван Калита, сурово расправляясь с участниками народных движений, в 1339 г. вывез в Москву колокол, снятый с тверского Спасского собора. Этим как бы подчеркивалось желание московского князя подавить вечевые порядки (вече собиралось по звону церковного колокола) и тем самым помешать крамольным выступлениям горожан. Но в 1347 г. тверской князь Константин Васильевич приказал слить новый большой колокол для Спасского собора[1722]. Не означало ли упоминание об этом акте в летописи демонстративное подчеркивание того, что князь не может нарушить право горожан собирать вече и через вече предъявлять свои требования и претензии княжеской власти. А если действительно можно так толковать летописное известие, то значит в Твери на протяжении с 1339 по 1347 г. имели место в какой-то форме движения горожан, с которыми должен был считаться князь.

Имеются данные утверждать, что эти движения облекались в идеологическую форму, представляя собой еретические выступления против господствующей православной церкви. Об идеологической борьбе в Твери в 40-х годах XIV в. можно судить по одному очень интересному памятнику, «Посланию архиепископа новгородцкого Василия ко владыце тферскому Феодору», помещенному в Воскресенской и некоторых других летописях под 1347 г.[1723] В названном Послании говорится, что в Твери благодаря деятельности «лихих людей» началось идейное брожение («распря»). Возникли споры о том, возможно ли увидеть на земле рай, в котором некогда жил Адам, или же следует говорить только о «мысленном рае», как духовном понятии. Первую точку зрения защищал новгородский архиепископ Василий, вторую — тверской епископ Федор, находившийся под влиянием «лихих людей».

Послание Василия подверглось детальному анализу в работе А. И. Клибанова[1724]. Он пришел к выводу, что полемика новгородского архиепископа с тверским епископом Федором была отражением религиозных споров, ведшихся во второй четверти XIV в. в Византии между Григорием Паламой и Варлаамом по вопросу о том, что представлял собой свет, который якобы видели на Фаворской горе апостолы Петр, Иоанн и Иаков. Палама утверждал, что Фаворский свет — явление чудесное, Варлаам усматривал в нем явление природы и тем самым подрывал веру в чудеса, в религии же видел духовное познание человеком высшей истины. Учение паламитов сделалось идейным знаменем реакции. Учение Варлаама официальная церковь расценивала как ересь.

А. И. Клибанов считает, что архиепископ Василий был последователем идей Паламы, исповедовал «внешне-обрядовую религию с ее магией церемоний и мистикой чудес» и поэтому доказывал, что благодаря чуду человеческим чувствам могут стать доступными такие сверхъестественные явления, как «царствие божие». Для Федора понятие «мысленный рай» означало, что рай надо искать «в самом человеке». Объявляя религию «внутренним миром человека», тверской епископ «применял свой принцип для критики православия с его бездушной обрядностью и суеверным почитанием «чудес»». Если Василий выступал как «православный ортодокс», то «выступление Федора Доброго явилось самым значительным фактом в предистории русской реформационной мысли», — пишет А. И. Клибанов.

Идейное расхождение между Василием и Федором А. И. Клибанов ставит в связь с их политическими разногласиями: первый был якобы врагом, второй — сторонником московских князей, проводивших политику объединения русских земель. Поэтому Василия А. И. Клибанов считает реакционером в политике, а в Федоре видит представителя прогрессивных общественных слоев феодального общества.

Совсем по-другому оценивает Василия, как мы видели выше (§ 3 данной главы), Б. А. Рыбаков. Он подчеркивает, что Послание новгородского архиепископа «проникнуто демократической идеей, развившейся из еретических учений и шедшей вразрез с каноническими церковными представлениями, — идеей земного, существующего рая». «Вместо «мысленного» будущего блаженства в потустороннем мире, обещаемого церковью», еретики, и среди них Василий, утверждает Б. А. Рыбаков, проповедовали существование реального рая, доступного для обозрения[1725]. Ставя вопрос о политических взглядах Василия, Б. А. Рыбаков доказывает, что он был сторонником союза Новгорода с Московским княжеством.

Я думаю, что прежде всего следует признать неубедительным распространенное в нашей литературе представление о непосредственной связи между демократическими настроениями тех или иных представителей русского общества XIV–XV вв. и их политической ориентацией на московскую великокняжескую власть. Столь же недоказуем тезис о том, что политические противники московских великих князей всегда были выразителями реакции. Отношение тех или иных лиц или общественных слоев к политике московской великокняжеской власти на разных этапах зависело от многих причин (от соотношения в данный момент классовых и внутриклассовых сил, от внешнеполитической ситуации и т. д.) Оценка исследователем этого отношения не может быть однолинейной. Не была неизменной и политическая позиция по вопросу о союзе с Московским княжеством или же о сопротивлении ему, занимаемая Василием и Федором, являвшимися высшими церковными иерархами (один — в Новгороде, другой — в Твери).

Вряд ли можно также, говоря о религиозных взглядах Василия и Федора, безоговорочно причислять одного из них к лагерю защитников ортодоксального православия, второго — к кругу лиц, выражавших реформационные настроения. Спор между Василием и Федором был спором между двумя церковниками, занимавшими видное официальное положение. Он начался с выступления новгородского архиепископа, вызванного не «ересью» тверского «владыки», а высказываниями и действиями каких-то «лихих людей». Скорее всего, это те же «лихие люди», которые в 40-х годах XIV в. и позже появились и в Новгороде, т. е. представители крайнего крыла еретиков, отрицавших воскресение мертвых и высказывавших другие мысли, несовместимые с представлениями господствующей церкви, ведшие борьбу с иконопочитанием и т. д.

Василий обратился к Федору с призывом к борьбе с такими «лихими людьми», причем не видно, чтобы новгородский архиепископ причислял самого тверского «владыку» к их числу. Речь шла о том, что противопоставить еретикам. И в данном случае и Василий, и Федор защищали хотя и не одинаковые, но близкие идеи, в целом не расходившиеся с представлениями официальной церкви. Но в том-то и заключалась действенная сила народной идеологии, что она просачивалась даже в мировоззрение представителей высшей церковной иерархии и накладывала на него свой отпечаток. Это можно заключить по высказываниям и Василия и Федора.

Василий верил в существование рая и хотел передать эту веру своим идеологическим противникам. Но его представления об этом рае как бы раздваивались. С одной стороны, как правоверный церковник, он говорит о «мысленном рае», т. е. о вечном небесном блаженстве, которое ожидает праведников после того, как наступит конец мира. «А мысленый рай то есть, брате, егда вся земля изсушена огнем будет, по апостольскому словеси: чаем небес новых иземлиновыя, егда истинный свет, Христос, снидет на землю», — читаем в Послании Василия. Он же пишет дальше: «А сем раю мысленем Христос рече: суть етери от зде стоящих, иже не имут вкусити смерти, дондеже узрят царьствие божие пришедше в силе»[1726]. Все эти высказывания характеризуют архиепископа Василия как выразителя взглядов, обычных для ортодоксальных церковников.

Но приведенными высказываниями мировоззрение Василия не ограничивается. Выходец из среды приходского духовенства, близкого по своей идеологии к торгово-ремесленному посадскому населению, житель крупного торгового города, являвшегося центром социальных движений, политической борьбы, Василий был органически связан с реальной действительностью, мыслил конкретными образами. Поэтому его никак не могло удовлетворить понятие лишь «мысленного рая». Он хотел воплотить это понятие в зримые формы («все мысленое мнится видением»)[1727] и поэтому искал местонахождение рая на земле. Связанный с купцами, часто ездившими за пределы Новгородской земли, возможно, сам совершавший путешествия за границу, Василий отразил в своем Послании рассказы, распространенные в среде горожан, об аде и рае, которые якобы удалось повидать русским землепроходцам. Вот как описывает Василий со слов последних ад: «Много детей моих новогородцев видоки тому, — на Дышущем мори червь неусыпающий, скрежет зубный и река молненая Морг, и что вода входит в преисподняя и паки исходит трижды днем». А вот описание «святаго рая», который «находил Моислав новогородец и сын его Яков…»: высокие горы освещает «свет… многочестный, светлуяся паче солнца, а на горах тех ликованиа много слышахуть, и веселия гласы свещающа»[1728]. Явления сверхъестественные и чудесные Василий низводит на степень жизненных, земных, хотя бы в какой-то мере материальных. Это значит, что, борясь средствами религии против народного мировоззрения, чуждого церкви и расцениваемого ею как еретическое, Василий, защищавший позиции ортодоксального православия, сам поддавался воздействию народной (в основе своей антифеодальной) идеологии. Отсюда и интерес Василия к апокрифам, которые он воспроизвел в своем Послании.

Под воздействием еретических представлений (несколько иного толка) оказался и тверской епископ Федор, бывший, как и Василий, выразителем идей официальной церкви. Представить себе взгляды Федора труднее, чем мировоззрение Василия, ибо лишь по полемическому Посланию последнего можно судить, о чем думал и какие идеи защищал первый. Во всяком случае на основании текста Послания Василия, по-моему, нельзя сделать того заключения, которое делает А. И. Клибанов: для Федора раем является внутреннее духовное содержание человека. Сам исследователь признает условность подобного вывода. Нет, Федор верил, как и все ортодоксальные церковники, в то, что богом был создан рай — чудесное место, где проживал в блаженстве первый человек. Только он считал, что этот рай погиб, когда произошло грехопадение Адама. «Слышах, брате, что повествуеми: рай погибл, в нем же был Адам», — так передает Василий сущность идей, проповедуемых его противником. «А што, брате, молвит рай мыслен, ино, брате, так то и есть мысленый будет, а сажен не погибл и ныне есть», — возражает Василий Федору на его утверждение[1729].

Мировоззрение Василия отличается более реалистическими чертами по сравнению с взглядами Федора. Последний отказывается от поисков рая как блаженного уголка, сохранившегося на земле. Федор склонен к рассуждениям, в которых можно видеть какие-то зачатки рационализма, и поэтому создает мысленное представление о рае (не очень для нас ясное). Но его представление построено прежде всего на вере в существование рая. Поэтому в основе своей идеи Федора — это идеи господствующей церкви, лишь с некоторыми элементами рационализма, не подрывающего веру в чудеса, но придающего ей менее примитивный характер.

Итак, и Василий и Федор защищали идеологическую платформу господствующей церкви, но в борьбе со своими идейными противниками они восприняли кое-что и из их взглядов.

В заключение следует сказать, что обострение в 40-х годах XIV в. классовой борьбы, вылившейся в различные формы, должно было оказать влияние на дальнейшую политику господствующего класса в разных княжествах Северо-Восточной Руси. Без учета народных движений тех лет нельзя понять процесса образования Русского централизованного государства.