§ 2. Расширение площади пашенного земледелия. «Старые» села и деревни — устойчивые очаги земледелия

§ 2. Расширение площади пашенного земледелия. «Старые» села и деревни — устойчивые очаги земледелия

Я не ставлю своей задачей дать всестороннюю характеристику сельского хозяйства в Северо-Восточной Руси в XIV–XV вв. Это достаточно детально сделано А. Д. Горским. Он собрал большой документальный материал, дающий возможность составить представление о разводившихся в то время хлебных злаках (рожь, овес, пшеница, ячмень, просо, греча, горох, чечевица) и технических культурах (лен, конопля, хмель, мак). Ставя вопрос о системах земледелия, А. Д. Горский доказывает, что в XV в. в Северо-Восточной Руси все более распространялось (повсеместно) трехполье, упоминание о котором автор нашел в 38 документах (до начала XVI в.). Применялась еще в то время и подсечная система, но, как правило, она подчинялась целям пашенного земледелия с трехпольным севооборотом (участки для пашни расчищались из-под леса). Что касается вопроса о земледельческих орудиях, то А. Д. Горский убедительно показывает несостоятельность точки зрения П. П. Смирнова (получившей известное распространение в советской литературе) о появлении в XIV в. на Руси нового типа сохи — косули. Сам А. Д. Горский высказывает (на основе изучения очень ограниченного и поэтому недостаточного для выводов материала) предположение о постепенном распространении в XIV–XV вв. в Северо-Восточной Руси двузубой сохи (более легкой и более производительной, чем употреблявшаяся ранее соха трезубая). Пока это предположение можно принять только как гипотезу[454].

Отсылая интересующихся историей сельского хозяйства на Руси в XIV–XV вв. к работе А. Д. Горского, я остановлюсь лишь на тех вопросах этой темы, без которых нельзя понять процесса образования Русского централизованного государства и которые мало освещены в литературе (в том числе и в работе А. Д. Горского).

Анализ актового материала показывает, что развитие производительных сил на Руси в XIV–XV вв. нашло отражение в росте разных типов земледельческих поселений, которые различаются в документах довольно четко и строго. Основных таких типов известно три: 1) старые жилые поселения — села и деревни с «тянущими» к ним участками пашенной земли, сенокосами, различными угодьями[455]; 2) селища, пустоши — поселения запустевшие, из которых крестьяне ушли, забросив пашню, но которые не перестают быть на учете, как подлежащие восстановлению и восстанавливающиеся[456]; 3) вновь возникающие в лесу или на пустошах поселения — деревни и починки («починки, что они ставили на лесу»; «починки, что их поставил… ново»; «починки, что они ставили сами на лесу ново»)[457].

О трех категориях поселений (существующих в данный момент или же существовавших ранее и могущих возродиться) говорят многие источники. В данной грамоте Александра Романовича Калягину монастырю 1444–1483 гг. вначале упоминается село Константиновское «с церковью и с деревнями»; затем (во вторую очередь) перечисляются деревни; в третью очередь даются названия пустошей и, наконец, следует заключительная фраза: «да что к тому селу и к деревням потягло исстари пустошей или заполиц, куде ходила моя соха, топор, коса»[458]. В перечневой выписи второй половины XV в., касающейся поселений, «тянувших» к селу Никольскому (на реке Воре) Троице-Сергиева монастыря, фигурируют деревни, пустоши, селища, починки[459]. Таких примеров можно привести неограниченное количество.

Села представляют собой населенные центры земледельческого хозяйства, ведущегося в определенных границах, обычно на старопахотных землях. За нарушение этих границ («меж») взимался штраф. Так, согласно нормам Двинской уставной грамоты 1397 г., если при пахоте или косьбе кто-либо переходил за границу своего земельного участка («а друг у друга межу переорет или перекосит на одином поле»), то с него взыскивалась соответствующая пеня — «вины боран»; за несоблюдение границ между селами пеня бралась в размере тридцати бел[460].

Как для сел, так и для старых деревень Северо-Восточной Руси в большинстве случаев характерна связь с сельским хозяйством, имеющим определенную давность. Многие села и старые деревни расположены на земле обжитой, уже давно возделанной крестьянским трудом. Интересно, что понятие села как жилого пункта неотделимо от представления о земле, которая к нему «тянет», в силу чего самый термин «село» иногда отождествляется с «землей». Так, в 1410–1427 гг. чернец Троице-Сергиева монастыря Есип купил у И. Ф. Карцова «Михаиловского села землю (в Угличском уезде) по рубеж». В жалованной грамоте 1425–1427 гг. Василия II Троице-Сергиеву монастырю упоминаются «земли» Костромского уезда: «В Емецкой волости Клевцовское з деревнями, да в Сорахте Фоминское з деревнями, да… в Еметцкой же волости Грунинское з деревнями». Ниже все эти три названия подводятся под понятие «сел». «Что их [монахов Троице-Сергиева монастыря] земли в моей отчине, в Бежицком Верее, в Городецком стану, село Присеки и з деревнями…», — читаем в жалованной грамоте угличского князя Андрея Васильевича Большого 1467–1474 гг.[461]

Когда совершается купчая на половину села[462], то имеется в виду прежде всего половина земли, прилежащей к данному жилому поселку.

Аналогичные выводы можно сделать и относительно содержания понятия «деревня», неотделимого от понятия «земля». В 1456–1466 гг. Родион Салков дал Троице-Сергиеву монастырю «землю свою Чижовскую деревню, на Понизовье…». Около 50–70-х годов XV в. некто Матвей купил «у своего отца у Петра землю Оксиньинскую деревню». Поскольку под деревней имеется в виду не только поселение, но в первую очередь земля, постольку отчуждаются и части деревни. В одной купчей конца XIV — начала XV в. указано, что игумен Кириллова-Белозерского монастыря Кирилл купил у некоего Серка «пол-деревни Волковские да Ульяныкову полосу», а «другую половину тое ж деревни купил… у Тимошки»[463].

Судя по документам XIV–XV вв., можно утвердительно говорить, что многие села и «старые» деревни Северо-Восточной Руси (особенно центра ее) — это очаги старинной земледельческой культуры на землях, давно уже возделываемых хлебопашцами. Когда речь идет о селах и деревнях, в актах обычно при этом упоминается не просто «земля», но и хлебные злаки: посевы, всходы, собранное зерно. Таким образом, понятие «села» и «деревни» как-то неотделимо от представления не только о пахотной земле, но и о производственном земледельческом процессе и о плодах земледелия.

Некоторые монастырские села в XV в. представляли собой крупные сельскохозяйственные центры. Так, в довольно значительных по тому времени размерах велось земледельческое и скотоводческое хозяйство в селе Меденском, расположенном с «тянувшими» к нему 16 деревнями на р. Тверце, принадлежавшем И. М. Крюкову-Фоминскому, а после смерти последнего в 30-х годах XV в. переданном, согласно его духовной грамоте, в Троице-Сергиев монастырь. В акте передачи земли монастырю значится 22 «лошаков болших и кобыл болших», 20 рабочих («страдных») лошадей, 65 голов рогатого скота (волов, коров, телят), 130 коз и овец. В житнице имелось 700 коробей ржи, 2000 коробей овса, 50 коробей пшеницы, 50 коробей жита, 40 коробей гречи, гороху, конопли. Стоимость села с деревнями была определена в 1500 рублей[464].

В 1504 г., согласно завещанию волоцкого князя Ивана Борисовича, в Иосифов-Волоколамский монастырь было передано его село Спасское с 38 деревнями. При описании села Спасского оказалось, что там было «ужато» ржи 80 сотниц, причем из этого числа «к семяном омолочено» 38,5 сотниц, «а вымолотили 100 чети», и «та рожь высеяна на 51 десятине». «Старой» ржи обнаружили 9 четей, «а в одонье ржы складено» 41,5 сотница, сена 22 копны. «Селетнего овса» было сжато 39 сотниц, «и тот овес складен в скирд». У дворника оказалось некоторое количество скота и птицы; корова, 6 овец, два гнезда гусей, два гнезда кур, 2 свиньи. За крестьянами значилась розданная им в займы князем денежная сумма — 11,5 рублей 7 алтын 2 деньги[465].

Запасы хлеба были в княжеских дворцовых селах. Так, в первой четверти XV в. великий князь Василий I адресует грамоту своему посельскому в Юрьев с предписанием выдавать ежегодно игумену Успенского на Воинове горе монастыря десятую часть урожая зерновых культур, который будет снят с земли села Красного («из моего жита изо ржи, изо пшеницы, из овса отчет, да отсыпати десятое…»)[466].

Приведенный материал однообразен, но показателен уже своим количеством и упорно повторяющимися в нем свидетельствами о земледельческом характере основных типов сельских поселений в разных княжествах и уездах Северо-Восточной Руси XIV–XV вв. Что дает он для суждения по вопросу об экономических предпосылках образования Русского централизованного государства? Очевидно, к рассматриваемому времени во всех (за малыми исключениями) районах Руси уже сложился устойчивый комплекс обжитых сельским крестьянским населением, из года в год культивируемых старопахотных земель. Образовались постоянные центры сельскохозяйственного производства с устойчивым составом местных жителей, занимающихся земледельческими работами. Таким образом, можно говорить об известном подъеме производительных сил в сельском хозяйстве, достигнутом не столько путем каких-либо существенных изменений его техники (о подобных изменениях никаких данных в нашем распоряжении нет), сколько в результате систематического расширения и упорного многолетнего освоения трудовыми народными массами площади, занятой под земледельческими культурами. Все это было связано с общим экономическим оживлением страны, явившимся предпосылкой ее дальнейшего социально-политического развития.

В связи с ростом в разных частях Руси массива старопахотных земель исчезали резкие различия в уровне производительных сил, создавалась известная общность тех условий, в которых протекала жизнь аграрной страны. «Старые» села и деревни становились объектами притяжения населения, плотность которого возрастала. Эти старые поселения обрастали в разных направлениях, как бы по радиусам, идущим из одной точки, новыми поселками, которые «тянули» к ним, как к своему средоточию. Расширялась площадь, занятая каждым отдельным селом с окружающими его населенными пунктами, и уменьшалась изолированность (даже в условиях еще господствующего натурального хозяйства) таких сельскохозяйственных комплексов (село — деревни — починки) друг от друга.

В источниках сохранились чрезвычайно интересные (и в большом количестве) указания на то, что в связи с появлением в разных частях страны крупных сел менялись пути сообщения. Они начинали проходить через такие села. И делалось это стихийно, в силу того, что само население прокладывало новые дороги через те населенные пункты, которые приобретали известность как центры земледельческой культуры. Владельцы же земель, на которых были расположены подобные пункты, напротив, в ряде случаев стремились добиться от великокняжеской власти запрещения разным «ездокам» передвигаться «непошлыми» дорогами, чтобы избавиться от обязательных постоев, предоставления в своих селах кормов приезжим людям (часто выполнявшим поручения государственной власти) и т. д.

Из жалованной грамоты великого князя Ивана III Спасо-Евфимьеву монастырю 1472–1479 гг. узнаем, что «ездоки» «проложили дорогу непошлую» на монастырское село Мордошское в Суздальском уезде, «а пошлою де дорогою старою не ездят». Князь велел «ту их дорогу непошлую… засечь и заповедати», установив с нарушителей этого постановления штраф в сумме двух рублей[467]. В 1467–1474 гг. бил челом великому князю Ивану III игумен Троице-Сергиева монастыря Спиридоний с просьбой запретить «всяким ездокам» ездить «непошлой дорогой», которая «пролегла» на монастырские села Скнятиновское и Едигеевское в Угличском уезде. Просьба игумена была удовлетворена[468]. В 1473–1489 гг. Иван III по челобитью митрополита Геронтия постановил, чтобы в дальнейшем не было проезда через богатую торговую слободку Караш в Ростовском уезде[469].

Число подобных примеров можно значительно увеличить. При этом обращает на себя внимание то обстоятельство, что новыми путями сообщения обычно охватываются зажиточные, богатые хлебом, села.

В селах еще в очень слабой мере производился товарный хлеб. Страна жила в условиях натурального хозяйства. Но хлеб, поступавший из разбросанных в разных уездах, принадлежавших крупным землевладельцам (особенно монастырям) сел в центры владельческого хозяйства в качестве оброка, являлся объектом иногда довольно сложных и длительных перевозок. Рента продуктами содействовала установлению связей между различными районами и центром Руси, между селами в пределах разных районов. И в то же время расширению этих связей препятствовала система феодальной раздробленности, постоянных застав и мытов. В архивах разных монастырей сохранились княжеские грамоты, которыми, по просьбе монастырских властей, князья разрешали беспошлинный провоз оброчного хлеба из монастырских сел.

Из грамот тверского князя Михаила Борисовича (1461–1485 гг.) видно, что из Троице-Сергиева монастыря два павозка и две лодки ежегодно отправлялись за хлебом и маслом в монастырские села Прилуки и Присеки Угличского уезда. Оттуда же привозили в монастырь всякие запасы на возах, гнали скот. По распоряжению тверского князя его мытники и другие пошлинники не должны были взимать мыта и прочих пошлин с монастырских судов, возов и с крестьян. Через Козловский мыт в Серебожской волости Дмитровского уезда проезжали крестьяне из сел и приселков Троице-Сергиева монастыря «з житом или з животиною» или с другим каким-либо «товаром». Грамота Ивана III 1467–1474 гг. освобождала их от уплаты мыта и остальных пошлин.

Согласно сведениям, имеющимся в грамоте великого князя Ивана III юрьевскому наместнику 1493 г., явствует, что из суздальского села Шухобалова, принадлежавшего тому же монастырю, доставлялось в монастырь «жито». В грамоте говорится о том, что суздальский наместник взял за провоз монастырского «жита» на 154 возах мыт в сумме полутора рублей и девяти денег. Князь велел вернуть в монастырь эту сумму и распорядился, чтобы в дальнейшем, «коли повезут к ним в монастырь их хлеб из их села из монастырского из Шухобалова», наместник не брал с монастырских приказных людей «никоторых пошлин». Судя по грамотам дмитровского князя Юрия Ивановича 1504 г. и московского великого князя Ивана III 1505 г., в Симонов монастырь ежегодно привозилось беспошлинно на ста возах «жито» из дмитровских сел и деревень[470].

Итак, даже в условиях натурального хозяйства между центрами феодальных владений и отдельными селами в разных землях как земледельческими центрами происходило постоянное общение, подготавливавшее условия для политического объединения на феодальном базисе русских земель.