§ 1. Политические взаимоотношения русских земель в 50–60-х годах XV в.

§ 1. Политические взаимоотношения русских земель в 50–60-х годах XV в.

После окончания феодальной войны правительство Василия II уничтожило некоторые уделы в Московском княжестве. В 1454 г. Василий II организовал карательный поход на владения удельного князя Ивана Андреевича можайского «за его неисправление». Иван Андреевич с семьей бежал в Литву «к королю служити». О взятии Можайска московскими войсками в летописях говорится глухо: «а князь велики, пришед к Можайску, взят его…»; «а град изнеможе и предашася князю великому». Очевидно, серьезного сопротивления великокняжеским вооруженным силам жители Можайска не оказали. Не ясно, как вела себя московская рать в захваченном городе. Судя по Львовской или Софийской второй летописям, можно думать, что к жителям были применены какие-то репрессии (Василий II «град плени и наместников посади в нем и возвратися»). В то же время Воскресенская и некоторые другие летописи говорят, что войска Василия II не тронули населения Можайска и великий князь ограничился тем, что подчинил его своему наместнику («…и умилосердився на вся сущаа в граде том, пожалова их, и наместники своя посадив…»)[2375]. Принимая во внимание тенденциозность позднейших московских летописных сводов, нарочито опускавших все известия, которые могли бы набросить тень на политику великокняжеской власти, закономерно думать, что ликвидация Можайского удела произошла уже не столь мирным путем, как это хотят представить Воскресенская и близкие к ней летописи.

Теперь в пределах Московского княжества осталось только два удела: Серпуховско-Боровский (где княжил Василий Ярославич) и Верейско-Белозерский (находившийся во владении Михаила Андреевича).

В 1454 г., после взятия Можайска, Василий II заключил с князем Василием Ярославичем договор, по которому последний признал принадлежность великому князю наряду с прочими его владениями и «вотчины» Ивана Андреевича можайского[2376]. Для того чтобы закрепить свой союз с серпуховско-боровским князем, Василий II передал ему Бежецкий Верх и Звенигород. Но, проводя политику подчинения удельных князей своей власти, московский великий князь через некоторое время отобрал у Василия Ярославича названные города, а в 1456 г. последний был арестован, сослан в заточение в Углич, и его удел ликвидирован. Сын серпуховско-боровского князя от первой жены Иван и вторая жена Василия Ярославича убежали в Литву. Арест серпуховско-боровского князя был произведен в Москве, куда его, по-видимому, специально вызвал великий князь[2377]. Можно думать, что решение о ссылке Василия Ярославича в заточение было принято московским правительством в связи с организованным в 1456 г. походом на Новгород, когда оно стремилось предотвратить возможность открытого проявления оппозиции в уделах.

В 1462 г., уже незадолго до смерти Василия II, серпуховские дети боярские и дворяне сделали попытку освободить Василия Ярославича из Углича. Летописи называют трех лиц, стоявших во главе заговора: Владимира Давыдова, Парфена Бреина, Луку Посевьева. Заговорщики предполагали неожиданно («изгоном») напасть на Углич, «выняти… ис поиманиа» заточенного там удельного князя и бежать вместе с ним в Литву. Владимир Давыдов поддерживал связь с находившимися в Литве князьями Иваном Андреевичем можайским и Иваном Васильевичем — сыном Василия Ярославича. В марте 1462 г. Владимир Давыдов привез на Русь из Литвы список договора князей Ивана Андреевича и Ивана Васильевича, в котором говорилось о том, что они будут стремиться вернуть свои «вотчины» в пределах Русской земли и оказывать друг другу в этом деле помощь[2378]. Отсюда можно сделать вывод, что Василий Ярославич со своими сообщниками должны были соединиться в Литве с русскими князьями-эмигрантами и затем совместно с ними выступить против Василия II.

Летописи подчеркивают, что число заговорщиков было значительно. На основании летописи Авраамки можно заключить, что выступление серпуховского дворянства было связано с московско-новгородскими осложнениями. Уже с середины XV в. повелось, что оппозиция московскому великому князю, шедшая из Новгорода, находила сочувственные отклики в других частях Руси. О намерении серпуховских служилых людей стало известно московскому правительству. Они были захвачены и подвергнуты публичной мучительной казни, подробно описанной в летописных сводах. Заговорщиков били кнутом, волочили по льду, привязав к конским хвостам, отсекали им руки и ноги, отрезали носы. Некоторым отрубили головы, некоторых повесили.

Детальность летописного изображения сцены казней говорит о том, что они произвели большое впечатление на население. Ермолинская летопись указывает, что очевидцы расправы с заговорщиками были в ужасе. «Множество же народа видяще сиа, от боляр и от купець великих, и от священников, и от простых людей, во мнозе быша ужасе и удивлении…» Подчеркивая, что подобных казней раньше на Руси не бывало («яко николиже таковая ни слышаша, ниже видеша в русских князех бываемо»), Ермолинская летопись осуждает великого князя Василия II за применение таких суровых мер воздействия к населению («…недостойно бяше православному великому оспадарю, по всей подсолнечной сущю, и такими казньми казнити и кровь проливати во святыи великии пост»)[2379]. Если принять во внимание, что Ермолинская летопись вышла из кругов крупного московского купечества, то станет ясно, что в вышеприведенных словах слышится голос горожан, осуждающих репрессии великокняжеской власти. Становление крепостнического государства было связано с укреплением централизованного аппарата власти, с усилением карательных мер, и это вызывало протест представителей городского населения.

Участь серпуховских служилых людей вызывала сочувствие и у тех бояр северо-западных и западных русских областей, которые враждебно относились к централизаторской политике великокняжеской власти. Настроения этой части боярства нашли отражение в летописи Авраамки. В ней в весьма благожелательных к Василию Ярославичу тонах рассказывается, как он, преследуемый Василием II, страдал «в узех злех в темници», и находился «в велице беде… и в печали», и как его решили спасти «друголюбная съеветникы», которые «крови своя излияша за друголюбие…»[2380]

К концу жизни Василия II в пределах Московского княжества оставался лишь один удел — Верейско-Белозерский, в котором правил князь Михаил Андреевич, покорный великому князю московскому. После смерти Василия II его сын и преемник Иван III заключил с Михаилом Андреевичем подряд один за другим два договора[2381]. По первому договору Иван III утвердил за Михаилом Андреевичем его «вотчину» — Верею и Белоозеро — и дополнительно к этим владениям передал ему Вышгород. По второму докончанию число удельных владений верейско-белозерского князя было сокращено: Вышгорода великий князь его лишил.

По разделу территории Русского государства, произведенному Василием II перед смертью между его сыновьями, образовались новые уделы князей: Юрия Васильевича (Дмитров, Можайск, Медынь, Серпухов и пр.); Андрея Большого Васильевича (Углич, Бежецкий Верх, Звенигород и пр.); Бориса Васильевича (Ржева, Волоколамск, Руза и пр.); Андрея Меньшого (Вологда с Кубеной и Заозерьем и пр.)[2382]. Снова завязывается борьба великокняжеской власти с удельно-княжескими притязаниями, но ее разгар приходится на 70–80-е годы XV в.

* * *

Помимо перестройки удельной системы внутри Московского княжества, великокняжеская власть стремилась к подчинению себе тех княжеств, которые еще сохраняли самостоятельность. В значительной мере великокняжеской власти удалось это в отношении Рязанского княжества. В 1456 г. умер великий рязанский князь Иван Федорович. Летописи говорят, что перед смертью он «княжение… свое рязанское и сына своего Василия приказал» великому князю Василию II. Эта формула, очевидно, означала, что Рязанское княжество по существу переходило на положение, близкое к тому, в котором находились московские уделы. Иван III взял восьмилетнего рязанского князя и его сестру в Москву, а в рязанские города и волости послал своих наместников[2383]. Московские наместники управляли Рязанским княжеством в течение восьми лет. А в 1464 г., по свидетельству летописей, московский великий князь Иван III отправил подросшего рязанского князя Василия Ивановича «на Рязань на его отчину, на великое княжение». Василий Иванович рязанский женился на сестре Ивана III — Анне[2384].

К сожалению, летописные известия о рязанских событиях за 50–60-е годы XV в. слишком скупы, чтобы на их основании делать выводы о том, как происходил в это время процесс включения Рязанского княжества в состав единого формирующегося Русского централизованного государства. Неизвестно, сопровождался ли указанный процесс какими-либо социальными движениями в рязанских городах и селах. Нет сведений о том, как реагировали представители разных слоев рязанского общества на приезд московских наместников. Может быть, восстановление в Рязани в 1464 г., после того как в течение 8 лет там правили наместники московских князей, местного князя-вотчича было уступкой со стороны московской великокняжеской власти рязанскому боярству или даже более широким кругам местных феодалов. Во всяком случае было бы поспешно и неосторожно на основании молчания источников заключать, что присоединение Рязанского княжества к Московскому происходило мирно и безболезненно.

Не лишено интереса, по-моему, одно наблюдение. Русские княжества и республики утрачивают свою независимость в определенной последовательности: княжества Суздальско-Нижегородское и Рязанское раньше Тверского и северо-западных республик (Новгородской и Псковской). Вероятно, это объясняется тем, что Суздальско-Нижегородское и Рязанское княжества лежали в непосредственной зоне татаро-монгольской опасности, для борьбы с которой требовалась концентрация политических сил. Такая концентрация была нужна также и в целях обеспечения для Руси возможности вести торговлю с Востоком и Югом.

Тверское княжество в 50–60-х годах XV в. сохраняло независимость. Около 1456 г. между великим князем московским Василием II и великим князем тверским Борисом Александровичем было оформлено соглашение о совместных действиях в области внешней политики: «А быти нам, брате, на татар, и на ляхи, и на литву, и на немци и заодин, и на всякого нашего недруга». В числе «недругов» указаны Иван Андреевич можайский и сын Шемяки Иван Дмитриевич. В то же время ни Василий II, ни Борис Александрович не порвали своих соглашений с Казимиром IV, заключенных в 1449 г. Перекрестными договорами друг с другом и с Литвой Московское и Тверское княжества стремились добиться политического равновесия. Борис Александрович обеспечил себе по договору 1456 г. также право самостоятельных сношений с Ордой: «А к Орде ти, брате, и ко царю путь чист, и твоим детем, и внучятом, и твоим людем»[2385]. Условия московско-тверского договора 1456 г. были повторены почти без изменений в докончании, заключенном в 1462–1464 гг. между Иваном III и великим князем тверским Михаилом Борисовичем[2386].

С середины XV в. московское правительство повело довольно решительное наступление на Новгородскую землю. В 1456 г. состоялся большой поход московских войск на Новгород. Во многих летописях (Софийских первой и второй, Новгородской четвертой, Тверской, Львовской) об этом походе рассказано очень коротко. Василий II во главе московских вооруженных сил остановился в местечке Яжелбицах, в 150 верстах от Новгорода. В то же время рать под предводительством великокняжеских воевод Ивана Васильевича Стриги-Оболенского с братьями и Федора Васильевича Басенка (по данным списка Дубровского, также Ивана Ильина и Михаила Иевлевича Морозова, а по данным летописи Авраамки, Семена Карамышева) действовала под Русою, где одержала победу над новгородским войском. После того как новгородцы потерпели поражение, из Новгорода к Василию II явилась с «челобитьем» о мире депутация во главе с архиепископом и посадниками. Мир был заключен на условии уплаты Новгородом великому князю контрибуции, сумму которой разные летописи определяют в пределах от 9 до 10 тысяч рублей[2387].

Весьма лаконичен рассказ о походе 1456 г., содержащийся в Ермолинской летописи. В этом рассказе представляет интерес оценка похода, которая дается летописцем с позиций, благожелательных к московской великокняжеской власти и враждебных к Новгороду. В летописи говорится, что московские «удалый воевода новогородцев смердов били, а иных поимали и к великому князю привели и посадника их лучшаго Михаила Тучю»[2388]. Слово «смерд», очевидно, употреблено здесь не в прямом его значении (крестьянин), а в качестве презрительной клички, которой летописец называет новгородцев, не желающих подчиняться московской великокняжеской власти.

Подробно события 1456 г. описаны в летописях Симеоновской, Воскресенской, Никоновской (дающих их официальную трактовку, отвечающую интересам московского правительства) и в летописи Авраамки (оценивающей те же события с позиций, враждебных великокняжеской власти).

Официальные летописные своды объясняют поход Ивана III против Новгорода желанием наказать новгородцев «за неисправление». Очевидно, имеется в виду связь новгородского боярства с Дмитрием Шемякой. Местом сбора московских ратных сил был назначен Волоколамск, куда к Ивану III явились его братья, удельные князья, «и вси князи и воеводы его со множеством воиньства». По сведениям летописи Авраамки, в походе на Новгород принял участие и полк служилых татар во главе с царевичем Мамотяком.

Симеоновская и другие летописи указывают, что в Волоколамск к Василию II явился новгородский посадник Василий Степанов «с челобитием, чтобы князь великии пожаловал, на Новъгород не шел и гнев свои отложил»[2389]. Но челобитье это великим князем принято не было.

На Русу Василий II отправил «изгонную рать», численность которой летопись Авраамки определяет в 5 тысяч человек. Заняв Русу, московская рать начала грабить население. Об этом говорят летописные своды, и антимосковские, и промосковские по своей идеологии. По словам летописи Авраамки, московские воины в Русе «много зла учиниша, сребра, и злата, и порт, и всякого товара много пограбиша, а рушан почаша имати и бити и животов у них сочити»[2390]. Эти сведения находят подтверждение и в Симеоновской и сходных с ней летописях. Только в них подчеркивается, что грабежи совершались без ведома великого князя.

О событиях в Русе стало известно в Новгороде. Как рассказывает летопись Авраамки, оттуда выступили в Русу «не в мнози силе бояре», житьи люди, «молодых людей немного». Во главе новгородских вооруженных сил стояли князь Василий Васильевич Шуйский, посадник Иван Лукинич Щока, тысяцкий Василий Пантелеевич, боярин Есиф Васильевич Носов. Несколько позднее вышел в поход князь Александр Васильевич Чарторыйский со «своим двором». В. В. Шуйский «и бояре новгородчкыи, котореи с ним выехаша», переночевав в урочище Взвад у устья реки Ловати, сразу направились к Русе, а А. В. Чарторыйский со своей «силою» задержался в местечке Липне.

Когда новгородское войско под предводительством В. В. Шуйского подошло к Русе, по летописи Авраамки, навстречу ему вышли московские воины с татарами. У церкви Ильи святого, «на огородах», начался бой, во время которого пало 50 человек москвичей. Остальные скрылись в городе. Новгородцы кинулись за ними. На улицах и дворах города продолжалось сражение, во время которого новгородцы не заметили, как «ис поля» к городу подошел свежий московский полк. Татары стали стрелять в коней, на которых сражались новгородские всадники. Новгородцы были окружены со всех сторон противником. Были убиты Е. В. Носов, сын посадника Афанасий Богданович и др. Тысяцкий Василий Александрович Казимир был сбит с коня и бежал. Убежал в Новгород и В. В. Шуйский. Обратились в бегство новгородские дворяне, «кои куды поспел, а иных уязвиша оружьи». Посадник Михаил Туча, бояре Труфан, Никита Фаустов попали в плен и их отвели к великому князю.

А. В. Чарторыйский со своим «двором», узнав о поражении новгородцев под Русой, повернул к Новгороду[2391].

Несколько иначе описывают сражение под Русой Симеоновская и близкие к ней летописи (Воскресенская, Никоновская). Согласно данным этих летописей, значительная часть московских вооруженных сил, ограбив Русу, ушла из города до прихода туда новгородцев. Там осталось всего человек 200 воинов («…сами главами своими воеводы, и дети боярскые с малыми людми, без коих нелзе быти им…»). В это время к Русе подошла новгородская рать «велми велика» (численностью до 5 тысяч человек). Московские воеводы, несмотря на малочисленность своих вооруженных сил, решили сражаться, боясь, что если они уклонятся от битвы, то им придется отвечать перед великим князем за то, что они отпустили от себя с награбленным имуществом основную воинскую массу. Начался бой. Московские воины стали пускать стрелы в коней, на которых сражались новгородские всадники. Раненые лошади, «яко възбеснеша», стали метаться и сбивать с себя седоков. Новгородцы, «не знающе того боя», вели себя как омертвелые, не могли пользоваться копьями, не поднимали их кверху, «якоже есть обычаи ратным», а опускали книзу, падали под туши своих лошадей[2392].

Сравнивая различные летописные версии, можно прийти к одному бесспорному выводу: во время сражения под Русой обнаружилось преимущество воинского искусства московских вооруженных сил перед новгородскими. Новгородцы не владели в такой мере ратным делом, как московские воины.

В Новгороде, куда прибежали разбитые под Русой ратники, было собрано вече. Симеоновская летопись так описывает вечевое собрание: «По обычаю своему начаша звонити в вечный колокол, и снидеся весь град на вече то, посадникы, и тысячскые, и прочие вси людие, и не умеюще что млъвити, но смутишася и въсколебашася, яко пьяны, ин иная глаголаше»[2393]. Летописный текст дает право на два вывода. Во-первых, ясно, что вече было многолюдным и пестрым по своему социальному составу. В нем слышался голос не только представителей господствующего класса, но и народных масс. Во-вторых, видно, что население находилось в состоянии растерянности. Делались разные предложения. Хотя Симеоновская, Воскресенская, Никоновская летописи и говорят, что на вече было единодушно принято решение отправить к Василию II архиепископа Евфимия с просьбой о «помиловании» Новгорода, в действительности часть новгородцев, по-видимому, держалась точки зрения о том, что надо продолжать войну. Поэтому (как видно из летописи Авраамки и псковских летописей) вечевое решение было двойственное: с одной стороны, послали подвойского (пристава) к Василию II просить «опаса» для новгородских послов, а с другой стороны, второй подвойский поехал в Псков за военной помощью против Василия II[2394]. Трудно, за неимением прямых данных, сказать, как разделились на вече голоса по социальному признаку: каковы были требования народных масс и каковы — господствующего класса, и было ли вообще в то время четкое размежевание классовых сил. Есть одно (и то слишком случайное) указание летописи Авраамки, что пострадали под Русой и бежали в Новгород главным образом «молодые люди», которые, возможно, и были против продолжения войны[2395].

Между тем московские войска захватили городки Молвотищи и Стержь. В такой обстановке находившаяся в Новгороде жена князя Дмитрия Шемяки, «убояся князя великого», покинула город и убежала в Литву. Очевидно, отход ее явился вынужденным: новгородские бояре не рисковали больше держать ее у себя, ибо это означало бы прямой вызов московскому великому князю. К последнему было направлено посольство, в состав которого входили архиепископ, посадники, тысяцкие, житьи люди. Псковские военные силы явились на помощь Новгороду с запозданием. В результате переговоров новгородских послов с московским правительством был оформлен московско-новгородский, так называемый Яжелбицкий, договор. Новгородцы, как указывалось, были обязаны уплатить московскому правительству большую контрибуцию.

В другой своей работе я подверг довольно детальному анализу текст Яжелбицкой договорной грамоты[2396]. Мир, заключенный в Яжелбицах, стал поворотным моментом в развитии московско-новгородских отношений. В Яжелбицкую грамоту были включены условия, ограничивавшие и изменявшие новгородскую «старину» в интересах великокняжеской власти в области как внутреннего управления, так и внешней политики. Новгородское правительство обещало не принимать великокняжеских «лиходеев» (т. е. противников Василия II). Отмена вечевых грамот («а вечным грамотам не быти») по существу означала лишение Новгородской боярской республики законодательных прав и права самостоятельного ведения внешней политики. Выражением политической зависимости Новгорода от Московского княжества явилась замена для новгородских документов новгородской печати печатью великокняжеской.

Яжелбицкое соглашение не могло надолго урегулировать отношения между Московским княжеством и Великим Новгородом. Отношения эти оставались напряженными. Новгородское правительство заводит связи с Литовским государством. В 1458 г. новгородский посадник Иван Лукинич Щока отправился в Литву просить у короля Казимира IV «князя на пригороде». В ноябре 1459 г. в Новгород явился из Литвы князь Юрий Семенович, а вместе с ним прибыл королевский посол пан Андрей Исакович. Послу был оказан почетный прием и затем он вернулся в Литву, а князю Юрию Семеновичу новгородское правительство передало пригороды Новгорода: Русу, Ладогу, Орешек, Корелу, Ям, половину Копорья.

Но, поддерживая сношения с Литвой, новгородские правители не порывают связей и с московской великокняжеской властью. В январе 1459 г. новгородский архиепископ Иона поехал в Москву к митрополиту для утверждения в сане и вместе с ним к Василию II отправились новгородские послы. Летопись Авраамки указывает, что и архиепископ и послы были приняты в Москве «с честию».

Очевидно, в Москве новгородцы достигли какого-то соглашения с Василием II. Это соглашение меняло их отношения с литовским князем. Вероятно, поэтому в августе 1459 г. Юрий Семенович и уехал из Новгорода в Литовское государство[2397]. А в январе 1460 г. в Новгород приехал московский великий князь Василий II с сыновьями Юрием и Андреем. Об этой поездке сохранились сведения в разных летописных сводах, причем все они особенно подчеркивают, что поездка имела мирные цели («князь великии Василеи Васильевичь был в Новгороде в Великом миром»)[2398]. Летопись Авраамки указывает, что официально в качестве цели посещения Василием II и его сыновьями Новгорода выставлялось желание князей поклониться новгородским «святыням»; «якоже ему [московскому великому князю] возлюбилося к святей Софии премудрости божия на поклон, и к честным гробом, иже святых в святей Софии лежащей…», и т. д.[2399] Демонстративно подчеркивая свой пиетет к новгородским церковным памятникам, к предметам религиозного культа, московский великий князь и его сыновья тем самым как бы демонстрировали и свое уважение к старинному политическому укладу Новгородской республики. Далее мы увидим, что эта нарочитая политическая демонстрация была вызвана необходимостью успокоить начавшиеся в Новгороде (очевидно, на почве недовольства Яжелбицким договором) волнения.

Посещение московскими князьями Новгорода освещается в ряде летописных сводов под углом зрения тех дружественных отношений между московской великокняжеской властью и новгородским правительством, которые якобы проявились в 1460 г. Так, летопись Авраамки говорит о «чести», оказанной новгородскими властями Василию II с сыновьями, и о том, что Василий II, уезжая обратно в Москву, «поклонивъся у всех седми соборов, а Новугороду отчине своей мужемь волным такоже поклонивъся…»[2400] В ряде летописных сводов в связи с описанием пребывания в 1460 г. в Новгороде Василия II с сыновьями помещается рассказ о чудесах от гроба Варлаама Хутынского. Совершенно очевидно, что материал о поездке Василия II и князей Юрия и Андрея в Новгород подвергся тенденциозной обработке, задачей которой являлось преподнесение новгородско-московских отношений в идеализированном виде. Великокняжеская власть якобы признает политическую самостоятельность Новгородской республики, относится с уважением к памятникам местного религиозного культа, освещающим самобытность новгородского политического уклада; новгородское правительство со своей стороны воздает знаки «чести», подобающей великокняжеской власти.

Как же обстояло дело в действительности? Случайные реплики, а часто просто даже намеки, имеющиеся в отдельных летописях, дают возможность говорить о том, что Василий II с сыновьями и своим боярским окружением оказался в Новгороде в довольно враждебной обстановке.

Князья пробыли в Новгороде 5 недель, прожив все это время на Городище. По словам Строевского списка Новгородской четвертой летописи, новгородцы тогда «на стороже жили»[2401]. Эта лаконичная заметка дает право утверждать, что условия пребывания в Новгороде московских князей были не мирные, а военные. Новгородцы (неясно, правда, из приведенного текста, какая их часть в социальном отношении имеется в виду) относились к московским князьям неприязненно.

В Софийской первой летописи говорится, что «шильники» хотели убить Федора Васильевича Басенка[2402], бывшего воеводой над ратью, сражавшейся в 1456 г. с новгородцами под Русой. Подробности покушения на Федора Басенка приводит Ермолинская летопись. Он «пил у посадника» и ночью возвращался от последнего на Городище. В это время «удариша на него шилники» и убили его слугу, «а сам едва утече на Городище и с товарищи». Тогда новгородцы, «слышавше гонку, и возмятошася и приидоша всем Новымгородом на великого князя к Городищу; чаяли, что князя великого сын пришел ратью на них…» Дело чуть-чуть не дошло до кровавого побоища («и едва утолишася, мало упасе бог от кровопролития»)[2403].

Из вышеизложенного текста Ермолинской летописи ясно, что пребывание московского воеводы в доме новгородского посадника вызвало подозрение у ряда новгородцев, которые усмотрели в этом что-то неладное для Новгорода, испугались возможности сговора новгородских властей с московскими в ущерб интересам новгородского населения. Прошел слух о том, что сын Василия II (очевидно, Иван Васильевич, которого не было в это время в Новгороде) ведет на Новгородскую землю войско. Все это вызвало возмущение. Кто были его инициаторы и участники? Трудно сказать. Возможно, первыми подняли голос какие-то представители новгородского боярства, враждебные московской великокняжеской власти. Но затем движение приняло уже всенародный характер. Поднялся «весь Новгород».

Сделанный вывод подтверждается и данными Львовской и Софийской летописей. В них «голка» и «мятеж» в Новгороде в 1460 г. описываются следующим образом. Новгородцы «удариша в вечье и събрашися к святей Софеи: свечашася все великого князя убити и сь его детьми». Убийство Василия II с сыновьями, судя по Львовской и Софийской летописям, было предотвращено архиепископом Ионой, который обратился к присутствующим на вече с речью: «О безумнии людие! Аще вы великого князя убиете, что вы приобрящете? Но убо большую язву Новугороду доспеете; сын бо его большей князь Иван се послышит ваше злотворение, а се часа того рать испросивши у царя, и пойдет на вы, а вывоюеть землю вашу всю». Выступление архиепископа якобы остановило восставших, «они же оканнии възвратишася от злыя мысли своея»[2404]. Перед нами примерно такая же версия, какую дает и Ермолинская летопись. Пребывание в Новгороде Василия II вызывает недоверие новгородского населения. Носятся слухи о возможном приводе в Новгородскую землю войска князем Иваном Васильевичем. Собирается широкое вече, на котором выступает народ. Только вмешательство архиепископа приостанавливает народное движение. Расстановка социальных сил более или менее ясная: на стороне московской великокняжеской власти — представители господствующего класса (посадник, архиепископ); народ волнуется.

Во время пребывания Василия II в Новгороде в 1460 г. им был использован один метод воздействия на Новгородскую республику в целях ее подчинения своей власти — игра на новгородско-псковских противоречиях и разжигание этих противоречий. В это время начались московско-псковские переговоры, которые будут подробно освещены в специальном параграфе. Летопись Авраамки с недоброжелательством в отношении Пскова рассказывает, что «възбуяшася пьсковици в нестройне уме, наша братиа мнимая, по нашим грехом, задашася за великого князя Василья Васильевича и за его сынове, утаився своего брата старейшаго Великого Новагорода». Несмотря на волнения в Новгороде, происходившие в 1460 г. Василию II удалось добиться от новгородского правительства уплаты в 1461 г. черного бора[2405].

В начале 1462 г. в Новгород приезжали великокняжеские послы, принятые по всем правилам дипломатического ритуала. Но в то же время в Новгороде опять проявилось недовольство великокняжеской политикой. Летопись Авраамки рассказывает, что «от много замышьления княжа возмущахуся новгородци и сътворше съвет…» Было решено, что для переговоров в Москву поедет архиепископ Иона, который должен был «утолити княжий съвет и гнев»[2406]. Вероятно, продолжалось недовольство населения и условиями Яжелбицкого мира. Возможно, что волнения были связаны и с недавней выплатой новгородцами великому князю черного бора.

Иона не поехал в Москву, занятый сбором десятины, а Василий II воспринял это обстоятельство как прямой вызов и «нача… возмущатися от гнева на архиепископа Иону и на Великыи Новгород, что к нему не поехал…»

Лишь в конце 1462 г. новгородское правительство направило в Москву послов во главе с митрополитом Ионой для мирных переговоров с великим князем («о смирении мира»). Но из краткой реплики летописи Авраамки видно, что эти переговоры не были доведены до конца («а о блазнемь миру не успеша ничто же, далече бо от грешник спасение…»).

Так в московско-новгородских отношениях 60-х годов XV в. уже наметились предпосылки для решительного наступления на независимость Новгородской республики, которое московское правительство повело с начала 70-х годов того же столетия.

Классовые противоречия в Новгороде в указанное время, по-видимому, не уменьшались. Правда, о них нет прямых сведений в летописях. Но косвенные данные имеются. Это — известия о многочисленных пожарах, во время которых горят дворы посадника, тысяцкого, монастырские житницы и т. д. Рассказы о пожарах летописец сопровождает высказываниями о людских «грехах» и «неправдах», о том, что «господь повержаеть гордыне», что люди должны «смириться в безаконии своем» и т. д.[2407] Видно, что летописные записи отражают атмосферу острых классовых столкновений.

К 50-м годам XV в. относится подчинение московской великокняжеской власти Вятской земли. Летописи дают об этом довольно путаные сведения. Из сопоставления различных летописных текстов вытекает, что было организовано два похода московских войск в Вятскую землю: один — в 1458 г., другой — в 1459 г. Во главе первого похода стояли князья Ряполовские (большинство летописей называют Семена Ивановича Ряполовского, некоторые — Дмитрия и Ивана Ивановичей). Среди других воевод в летописях фигурируют имена князя Ивана Васильевича Горбатого и Григория Михайловича Перфушкова. Поход окончился неудачей, потому что московский воевода Г. М. Перфушков «у вятчан посулы поймал да им норовил». По краткому восклицанию Ермолинской летописи — «и то дал бог, что сами по здорову пришли», — можно сделать вывод, что местное население оказало московской рати сильное сопротивление.

По данным Ермолинской летописи, Г. М. Перфушков был по приказанию великого князя арестован, заключен «в железа» и сослан в Муром. А в Вятскую землю в 1459 г. отправилась новая московская рать (основу которой составлял великокняжеский «двор») во главе с князем И. Ю. Патрикеевым и теми же Ряполовскими. Участвовали в этом походе и устюжане. Сравнительно быстро пали под натиском московского войска Котельнич и Орлов, долго сопротивлялся Хлынов. В конце концов вятчане «добиша челом» великому князю Ивану III «на всей его воли»[2408]. Следовательно, сопротивление вятчан было подавлено силой.