6.3 Положение крестьянства

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

6.3 Положение крестьянства

В восприятии крестьян основное содержание экономических процессов того времени заключалось в нарастающем малоземелье. В 1861 году на душу сельского населения приходилось 4,8 дес. надельной земли, в 1880 году – 3,5 дес., в 1900 году – 2,6 дес., в 1914 году – 2,0 дес.[1266] При этом демографически-структурная теория акцентирует то обстоятельство, что ситуация осложнялась неравномерным распределением земли среди крестьян. Две половины населения, «благополучная» и «голодающая», примерно соответствовали двум категориям крестьян, бывшим государственным и бывшим крепостным крестьянам. В различных районах достаток и бедность были смешаны в разных пропорциях. В Центральном районе преобладали бывшие крепостные, на Черноземье две группы крестьян были примерно равны, далее на юге и востоке, в Степном крае, в Среднем и Нижнем Поволжье, в Предуралье, на Вятке преобладали государственные крестьяне. Достаток крестьян увеличивался от Центра к окраинам; это было обусловлено тем, что на окраинах было больше земли и тем, что там, сравнительно с Центром, позже стало развиваться крепостное право. В тогдашней России наряду с нищим Центром существовали настоящие края изобилия, например, в Самарской губернии государственные крестьяне имели наделы в среднем 4,1 дес. на душу (1878 год), в 1889 году в Новоузенском уезде, на юго-востоке губернии, половина крестьян жила в хозяйствах, имевших не менее 4 лошадей.[1267] Степное Причерноморье было знаменито не только своим благодатным климатом, но и тем, что после освобождения государственные крестьяне имели там огромные наделы – в среднем 5,8 десятины на душу.[1268] По данным социологических обследований, в Херсонской губернии потреблялось в пищу в среднем 29 пудов хлеба на душу (1898 год). Высокий уровень жизни проявлялся в более низкой смертности, что вместе с притоком мигрантов обеспечивало быстрый рост населения. За 1861–1914 годы население Степного района возросло в 3,1 раза, а население Центра и Черноземья – только в 1,7 раза.[1269]

Анализируя общую динамику посевов и урожаев на Черноземье, можно отметить, что в 1860–1900 годах процесс расширения пашни привел к тому, что были распаханы практически все удобные земли. Тамбовские историки-аграрии, досконально изучившие проблему, пишут, что «в течение XIX в. в губернии обнаружились естественные пределы развития экономики, демографии и экологии традиционного общества. К началу XX в. в аграрных регионах России все явственнее проявлялись черты системного кризиса, особо проявившиеся в аграрном перенаселении, сокращении природных ресурсов для сельского хозяйства, истощении почвы, стагнации производства основных зерновых культур…»[1270] В четырех губерниях Черноземья – Воронежской, Курской, Орловской и Тамбовской – в 1850 году пашня занимала 61 % всей территории, в 1887 году – 69 %, в 1910 году – 71 % [1271]. Распашка привела к тому, что за 1887–1916 годы площадь кормовых угодий (лугов, сенокосов и выгонов) сократилась вдвое, до 8 % общей площади.[1272] «В Центрально-Черноземном районе относительные размеры распаханной площади достигли предела, какого не знают страны с интенсивной культурой», – признает официальный источник.[1273] Распаханность земель в отдельных уездах достигала 80–82 %; она намного превосходила среднюю распаханность в Германии и Франции (около 50 %).[1274]

Известный агроном С. Советов в своем отчете 1876 года писал: «Теперь здесь самая интенсивная в известном смысле культура, то есть нет ни клочка нераспаханного. Всюду и везде поля и поля со всевозможными красными и серыми хлебами».[1275] Об этом же свидетельствовал в 1902 году уполномоченный по сельскохозяйственной части Курской губернии А. И. Шахназаров: «Еще 30 лет назад Курская губерния превратилась в одно сплошное поле. Все, что можно было распахать, – распахано, леса сведены, уничтожены выгоны… Ввиду отсутствия естественных пастбищ… неизбежная пастьба скота по полям вдвое сокращает паровой период».[1276] Комиссия, созданная Воронежским уездным комитетом о нуждах сельскохозяйственной промышленности, докладывала: «В короткий пореформенный период местность уезда изменилась до неузнаваемости. Леса поредели и сократились в площади, реки обмелели или совершенно исчезли, летучие пески надвинулись на поля, сенокосы и другие угодья, поля поползли в овраги и на месте когда-то удобных земель появились рытвины, вымоины, рвы, обвалы и даже зияющие пропасти».[1277]

Бесконтрольная, неограниченная распашка земель должна было привести к экологическому кризису и к падению урожайности. «Природа мстит человеку за то, что он не бережно относится к главному даровому благу – естественному плодородию почв, – писал Н. П. Огановский. – Тогда учащаются неурожаи и наступает аграрный кризис – голодовки, болезни, нищета. Такой кризис был во Франции в конце XVIII века, в Германии в 1840-х годах и у нас в центральных губерниях – пятьдесят лет спустя – в 1890-х годах».[1278] Можно лишь удивляться прозорливости выдающегося русского экономиста Николая Петровича Огановского: задолго до создания теории демографических циклов он перечисляет и объясняет экосоциальные кризисы, завершившие эти циклы во Франции, Германии и России.

Другая проблема, вызванная расширением распашки, была связана с недостатком пастбищ. «Уже при самом наделении крестьян землей отведенная им в наделах кормовая площадь в виде сенокосов и пастбищ являлась недостаточной для прокорма того количества скота, которое необходимо было содержать в соответствии с размерами полученной ими пахотной площади… – констатирует „Совещание о нуждах сельскохозяйственной промышленности“. – Указанное несоответствие все более и более усиливалось вследствие широко применявшегося почти всюду обращения сенокосных и пастбищных угодий под пахоту… Ближайшим результатом… сокращения кормовой площади явился количественный упадок скотоводства».[1279] В конце XIX века на душу сельского населения в России приходилось в 3 раза меньше кормов, чем во Франции, и в 20 раз (!) меньше, чем в США.[1280] Постоянный недостаток кормов привел к деградации скота, к увеличению числа малорослых, легковесных и низкопродуктивных животных. Средний вес рабочей лошади составлял около 18 пудов, в то время как в Америке – 40 пудов, а в Англии – 55 пудов.[1281]

Э. Вольф придает недостатку пастбищ и лесных угодий настолько большое значение, что говорит об «экологическом кризисе», поразившем крестьянское хозяйство в результате нарушения необходимого баланса между земледелием и животноводством.[1282] Дело в том, что недостаток скота не позволял обеспечить поля навозным удобрением; к примеру, в Михайловском уезде Рязанской губернии навоза хватало только на седьмую часть паров.[1283] С другой стороны, при нехватке пастбищ крестьяне были вынуждены пасти скот на парах, а это уменьшало урожайность на 20–30 %. По данным Полтавского опытного поля при заблаговременной июльской вспашке пара (после чего пастьба скота невозможна) получали урожай яровой пшеницы в 75 пудов с десятины, а при весенней вспашке непосредственно под посев – 51 пуд.[1284] Именно это обстоятельство – использование пара под пастбище – в значительной степени объясняло разницу в урожайности крестьянских и помещичьих полей. Другое преимущество помещичьих экономий заключалось в применении дорогих сортировок для отбора семенного зерна. Что же касается использования плугов, то оно давало лишь кратковременное увеличение урожайности.[1285]

Парадоксально, что хотя крестьяне старались до максимума расширить пашни, размеры посевов на Черноземье практически не росли. Это объясняется тем, что ввиду истощения земли крестьяне были вынуждены все большую ее часть отводить под пар.[1286] Посевные площади уже не увеличивались, и шло соревнование между ростом населения и урожайности. Представляет интерес оценить, каковы были чистые сборы на душу населения у бывших государственных и бывших крепостных крестьян. К 1877 году душевая обеспеченность землей по сравнению с 1861 годом уменьшилась и составляла в среднем по Черноземью для помещичьих крестьян 1,08 десятины, для государственных крестьян – 1,9 десятины. Известно, что малоземельные крестьяне сеяли на десятину надела немного меньше, чем многоземельные, а урожайность у обеих групп крестьян была практически одинаковой.[1287] По официальным данным, в 1870-х годах десятина надела давала в год в среднем давала 15,1 пуда зерна,[1288] если же принять 7-процентную надбавку к валовым сборам – то 16,5 пуда. Таким образом, с учетом надбавки, на Черноземье государственные крестьяне могли получать со своих наделов примерно 32 пуда на душу, а бывшие помещичьи крестьяне – около 18 пудов хлеба на душу. В целом душевые сборы на наделах бывших помещичьих крестьян не очень отличались от дореформенных – уже тогда помещики оставляли крестьянам лишь такое количество земли, которого только-только хватало на пропитание.

В этих условиях, имея минимальные наделы, крестьяне должны были платить оброки, налоги и выкупные платежи. Одним из первых экономистов, попытавшихся оценить, могут ли крестьяне нести эти повинности, был Ю. Янсон. Опираясь на данные Янсона, можно подсчитать, что государственные крестьяне Черноземья должны были платить в 1870-х годах в среднем сумму, эквивалентную 7,0 пудам хлеба с души; помещичьи крестьяне на выкупе должны были платить 8,2 пудов, крестьяне, оставшиеся на оброке – 9,8. Собственно налоги (подушная подать, земские и мирские платежи) в этих суммах были эквивалентны в среднем 3,3 пудам хлеба.[1289]

Государственные крестьяне, имея в среднем около 32 пудов хлеба на душу, могли продать 7 пудов, чтобы заплатить налоги, и им оставалось достаточно хлеба на потребление. Эти крестьяне составляли основу достаточно многочисленной прослойки зажиточных «сельских обывателей». В Курском уезде, например, в 1881–1882 годах четвертая часть всех крестьянских дворов имела по меньшей мере 3 лошади.[1290] Государственные крестьяне преобладали также в Воронежской губернии, где в 1887–1896 годах было проведено первое бюджетное обследование. Данные воронежского обследования относятся в основном ко времени до голода 1892 года, после которого положение в деревне резко ухудшилось. Результаты обследования анализировались различными авторами в двух группировках, когда хозяйства делились на группы либо по количеству рабочего скота, либо по размерам надела. Первая группировка позволяет выделить слой безлошадных крестьян-рабочих, который резко отличается от других крестьян тем, что основную часть своего скромного дохода эти крестьяне получали от работы по найму. Интересно, что крестьяне, имеющие одну лошадь, имели меньший душевой доход, чем крестьяне-рабочие, обе эти категории бедняцкого населения представлены малыми, по-видимому, в основном, молодыми семьями, и вместе охватывают 45 % дворов. Потребление хлеба, указанное в этой и в следующих таблицах, – это потребление в пищу без учета кормов. Что касается потребления мяса, то оно сильно зависит от времени года: потребление летом примерно в полтора – два раза ниже потребления осенью и зимой, когда проводились бюджетные обследования – поэтому полученные при обследованиях цифры не характеризуют потребления мяса на протяжении всего года. Уровень потребления хлеба в бедняцких семьях лишь немного превышал минимальную норму (15,5 пуда); в других группах потребление значительно больше, но в настоящее время доказано, что эти цифры завышены, что часть зерна, потребляемого по бюджетным данным в пищу, в действительности расходовалась на фураж.[1291] Хозяйства с 2–3 лошадьми образуют 40 %слой середняков, душевой доход в этих хозяйствах в полтора раза больше, чем у бедняков, середняки потребляют значительно больше хлеба и в 2,5 раза больше мяса. Необходимо отметить, что на уплату налогов и повинностей шла сравнительно небольшая доля чистого дохода крестьян – от 8 до 12 % (см. таблицу 6.3).

Табл. 6.3. Средняя численность семей в Воронежской губернии и их доход в зависимости от числа лошадей.[1292]

Табл. 6.4. Уровень питания, смертности и заболеваемости в зависимости от размера надела в Воронежской губернии.[1293]

Е. Вильбур дополняет эти сведения географическим анализом и показывает, что в четырех из 12 уездов губернии среднее число лошадей и волов на двор составляло 3,3, то есть это были довольно зажиточные уезды. В целом, по мнению Е. Вильбур, положение крестьян Воронежской губернии было отнюдь не бедственным, и имелось много зажиточных хозяйств.[1294] В этом нет ничего удивительного: материалы Л. Н Маресса показывают, что Воронежская губерния была самой зажиточной губернией Черноземья, здесь преобладали бывшие государственные крестьяне, и положение крестьян было много лучше, чем в северной части района.[1295]

С другой стороны, данные об уровне смертности показывают более негативную картину. Данные, представленные в таблице 6.4 получены в результате проведенной в губернии сплошной подворной переписи.

Несмотря на то, что малоземельные крестьяне (до 5 дес.) потребляли лишь на 20 % меньше хлеба, чем зажиточные (имевшие 15–25 дес.) уровень заболеваемости и смертности у них был намного выше, что свидетельствует о большом значении других факторов, одним из которых, очевидно, являлись тяжелые условия жизни крестьян, уходивших на заработки.

Одним из основных способов получения дополнительного заработка была аренда помещичьей земли или работа на помещика. В 1877 году у бывших помещичьих крестьян Черноземья было 5,6 млн. дес. надельной земли (21 % ко всей частной и надельной земле), у государственных крестьян – 10,5 млн. дес. (39 %), у дворян было 8,6 млн. дес. частной земли (32 %), у купцов и горожан – 1,1 млн. дес. (4 %), кроме того, было еще 0,8 млн. дес. (3 %) частной земли, купленной крестьянами у помещиков.[1296]

Хотя крестьяне иногда покупали землю у разорившихся помещиков, необходимо отметить, что в соответствии с прогнозом демографически-структурной теории цена на землю постоянно росла. По нотариальным данным средняя стоимость продававшейся в семи Центрально-Черноземных губерниях земли составляла в 1868–1877 годах 42,5 руб. за дес, в 1878–1881 годах – 61,4 руб., в 1888–1897 – 81,6 руб.[1297] Купить участок земли по таким ценам могли лишь немногие зажиточные крестьяне. Обычно при недостатке земли ее брали в аренду. По расчетам А. М. Анфимова, арендная плата на Черноземье в 1887 / 88 году составляла 52 % валового урожая, в 1901 году – 42 %.[1298]

Прежде всего, необходимо оценить относительную величину арендной платы, понять, много это или мало – 40–50 % урожая? Массовая аренда земли у частных землевладельцев была новым явлением российской истории, в крепостной период (после введения подушной подати) она не была распространена, поэтому сравнение возможно только с временами до введения крепостного права или с другими странами. В конце XVI века обычная арендная плата составляла 1/6 – 1/5 урожая, то есть была много меньше – но в те времена было изобилие свободных земель. Норма арендной платы в половину урожая была характерна для перенаселенных стран, где рабочая сила была дешева, например, для Китая в середине XIX века. Как правило, в начале демографического цикла, при наличии свободных земель арендная плата была низкой, а затем по мере роста населения и обострения аграрного кризиса она возрастала, например, с начала XVI по середину XVII века арендная плата увеличилась во Франции с 20 % до 50 % урожая.[1299] Таким образом, величина арендной платы в 40–50 %, наблюдавшаяся в России во второй половине XIX века, характерна для периодов перенаселения и аграрного кризиса; это было свидетельство острой нехватки пашен.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.