2. Серго Орджоникидзе — покровитель инженеров

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

2. Серго Орджоникидзе — покровитель инженеров

Инженеры все-таки не оставались совершенно беззащитными перед лицом нападок, упреков и обвинений. Во всяком случае в этом уверяют нас инженеры-коммунисты. По их словам, существовала одна инстанция, на протяжении всех 1930-х гг. простиравшая над ними охраняющую длань: Григорий Константинович Орджоникидзе (1886-1937), нарком тяжелой промышленности (1930-1937), которого инженеры ласково называли его партийной кличкой — Серго{1446}. Фигура Серго уже при жизни превратилась в миф, еще более укрепившийся после его трагической смерти 17 февраля 1937 г. По официальной версии, нарком в возрасте 50 лет скончался от сердечного приступа. В действительности он покончил с собой после второго московского показательного процесса в январе 1937 г., на котором ему пришлось бессильно наблюдать, как его заместителя Георгия Леонидовича Пятакова (1890-1937) приговаривают к расстрелу как врага народа вместе с рядом других его близких соратников{1447}. До сих пор, впрочем, встречаются утверждения, что Орджоникидзе был убит по приказу Сталина[18]. Ранняя смерть наркома не только дала повод для различных домыслов, но и позволила сделать из него мученика, умершего за своих инженеров. Для такого преображения гипотеза о коварном убийстве, разумеется, предпочтительнее, нежели версия самоубийства. Миф об Орджоникидзе — защитнике инженеров, величайшем индустриализаторе и справедливом отце — дожил до сегодняшних дней. При этом фигура наркома оказалась вдвойне востребована: партия и правительство и при жизни, и после смерти славили его как крупнейшего деятеля советской промышленности, поскольку официально Орджоникидзе никогда не попадал в опалу. Советские инженеры не только присоединялись к этим панегирикам, но и создали параллельно собственную традицию почитания своего Серго. Причем, в отличие от официальных источников, они, кажется, порой использовали восхваление Орджоникидзе как средство неявным образом выразить критическое или отчужденное отношение к другим партийным руководителям, прежде всего к Сталину.

В печати наркома тяжелой промышленности особенно хвалили за воспитание инженера нового типа и внедрение нового стиля работы: «Он планомерно, шаг за шагом, сколачивал большевистские кадры хозяйственников и инженеров, ломал рутину и косность многих работников, учил сочетать большевистский размах и американскую деловитость, прививал хозяйственникам ленинский, сталинский стиль работы»{1448}. Орджоникидзе называли «величайшим инженером социализма», «любимцем рабочего класса» и «вдохновителем движения общественниц», человеком «поразительного ума», чье «слово — закон», который заставил инженеров учиться у стахановцев{1449}.

Образ наркома появился также в кино и литературе. У Крымова в «Инженере» Орджоникидзе, не любящий помпы и громких сцен, но точно знающий, где необходимо его вмешательство, заглядывает на завод и вершит там свой суд{1450}. А вот каким должен был предстать перед зрителем Орджоникидзе по замыслу режиссера Барнета, сделавшего его одним из персонажей фильма «Ночь в сентябре»{1451}: «Сердечный, теплый человек, отец и друг, беззаветно любивший советский народ, непримиримый и непоколебимый большевик, пламенный трибун, всегда призывавший к новым победам, и бесстрашный борец против врагов народа — вот портрет Серго. Мы хотели ясно и достоверно показать… как любовно лелеял он первые ростки нового, подлинно социалистического отношения к труду»{1452}. Многие крупные инженеры также отдали дань почитанию «своего» наркома: «Тов. Серго показал нам настоящий сталинский стиль работы: требовательность и твердость в деле и вместе с тем чуткость, мягкость и сердечное отношение к человеку и нуждам его и его семьи»{1453}. С.М. Франкфурт столь же высокого мнения об Орджоникидзе, как и А.П. Серебровский: «Тов. Серго задавал детальные вопросы. На другой день в управлениях наркомата и в различных комиссиях уже намечались практические мероприятия для помощи стройке»{1454}. Я.С. Гугель присоединяется к общему хору: нарком всегда был в курсе забот Магнитостроя и его работников и всемерно старался помочь{1455}. Каждую ночь от него звонили и спрашивали, как продвигаются дела{1456}. Особая роль Орджоникидзе подчеркивается не только в мемуарах, опубликованных уже в 1930-х гг., но и в рассказах инженеров, которые записывали свои воспоминания в эпоху «оттепели», например И.П. Бардина и Антония Севериновича Точинского (1888-1969), заместителя наркома, арестованного в 1937 г. Они не только изображают Орджоникидзе помощником и другом инженеров, но и неявно противопоставляют его Сталину и другим партийным руководителям. В отличие от последних, Серго не чинил произвола, не наносил людям удара в спину, имел идеалы и не гнушался извиниться, если ошибался{1457}. Точинский, выступая с речью в 75-ю годовщину со дня рождения Орджоникидзе, охарактеризовал наркома как надежного и достойного доверия начальника: он мог простить любую ошибку, только не ложь, и был не из тех наркомов, которые уверяют директоров, что все в порядке, а едва за теми закрывается дверь кабинета, отдают распоряжение их уволить{1458}. Бардин поведал о том, как Серго сохранял спокойствие, когда над инженерами сгущались тучи, потому что возведенные ими заводы работали с перебоями: «Вспоминается зима 1933 г. И Магнитка и Кузнецк работали отвратительно. У маловеров создавалось впечатление, что каждую зиму мы неизбежно будем стоять и только летом будем работать. Раздавался шепот, что вот, мол, понастроили заводы, а работать они могут только незначительный отрезок времени, техника, мол, американская, а климат русский, сибирский. Об этих разговорах знал и Серго… Несмотря на совершенно неутешительные сведения, которые он получал, Серго говорил, не повышая голоса, не выходя из себя. Чувствовалось, что ему это очень тяжело и неприятно, но тем не менее, зная, что люди работают, он сдержанно ободрял нас»{1459}. Инженеры видели в наркоме «душу и опору» строительства{1460}. Точинский говорит, что Орджоникидзе никогда не жалел времени, чтобы выслушать своих инженеров и вникнуть в их проблемы{1461} Слова Точинского подтверждают рассказ Серебровского: инженеры настолько привыкли идти со всеми своими бедами к Серго, вспоминает тот, и получать от него не только утешение, но и материалы, кадры и прочее, в чем испытывали нужду, что секретарь наркома Семушкин был вынужден многих просто не пускать к нему, чтобы нарком мог уделить внимание и другим делам. Однако хозяйственники и специалисты не давали так просто от себя отделаться и ловили наркома в коридоре{1462}. Посещая завод, Орджоникидзе не ограничивался маршрутом, по которому водило его заводское начальство, а инстинктивно находил дорогу туда, где имелись какие-то проблемы{1463}. Точинский сопровождал наркома во многих случаях, когда тот самостоятельно бродил по заводской территории, обнаруживал неладное и затем устраивал нагоняй виновным директорам и инженерам. Бывало, в И часов вечера нарком спрашивал: «Товарищ Точинский, вы еще не устали?» — и, услышав отрицательный ответ, решал: «Едем на завод!» Он безошибочно направлялся туда, где царил беспорядок, чтобы на основании фактов составить представление о положении производства, людей и культуры на предприятии{1464}. Орджоникидзе всегда расспрашивал рабочих, довольны ли они снабжением, заходил к ним домой, проверял столовые и подсобные хозяйства. При этом он помогал как простому рабочему, так и старому инженеру{1465}. Видя халатность и равнодушие, он чувствовал такой гнев и разочарование, что мог и снять с должности, и уволить{1466}. Гугеля и его команду назвал «обманщиками», когда те не сумели в срок достроить комбинат в Магнитогорске{1467}. По-видимому, инженеры признавали за ним прав0 на подобные обвинения, поскольку верили в искренность его разочарования и его преданность делу индустриализации. По словам Точинского, он увольнял только людей, не выказывавших такого же энтузиазма в отношении индустриализации, как у него. Он терпеть не мог дезертиров и тех, кто уходил от прямого ответа, соглашается Бардин{1468}.

Наконец, Орджоникидзе в глазах инженеров был не только их последней надеждой и прибежищем в ходе индустриализации, но и защитником от преследований со стороны органов внутренних дел. Точинский утверждает, что именно Серго добился в 1931 г. поворота в политике относительно старых инженеров{1469}. Нарком считал, что металлургические заводы «страшно пострадали» вследствие Шахтинского дела{1470}, и по мере сил старался восстановить справедливость. Он постоянно вступался за арестованных инженеров перед Генеральным прокурором Андреем Януарьевичем Вышинским (1883-1954): «Товарищ Вышинский, слушай, что твои органы на местах притесняют работников металлургии? Вот на Енакиевском какой-то нач. железнодорожного цеха, без достаточных к тому оснований, осужден на 5 лет. Я тебя прошу, пожалуйста, сделай распоряжение, проверь эти факты и напрасно людей не держи»{1471} По словам Точинского, в большинстве случаев тех, за кого ходатайствовал Орджоникидзе, отпускали, но он продолжал о них заботиться и после освобождения — устраивал на работу, при необходимости посылал на лечение, помогал деньгами. Возобновившаяся травля инженеров в конце концов привела к тому, что он утратил «веру» в Сталина. Сталин часто звонил Орджоникидзе, и до 1936 г., вспоминает Точинский, видно было, как радуется Серго этим звонкам, как сияют его глаза. Но после возвращения с юга в 1936 г. нарком заметно переменился. О делах он говорил без прежнего пыла, когда обсуждался третий пятилетний план, стало ясно, что для него это только обязанность, и не более{1472}. Незадолго до смерти Орджоникидзе сказал, что не может поверить, будто промышленность, в течение двух пятилеток выполнявшая планы, кишит «вредителями». Чернить тех, кто отдал всё ради индустриализации страны, было выше его сил, а Сталин хотел заставить его выступить на февральско-мартовском пленуме ЦК с докладом о «вредительстве»{1473}.

Этот образ ангела-хранителя инженеров — не чистый вымысел и не совсем выдает желаемое за действительное. Специалист по истории и деятельности Политбюро О.В. Хлевнюк пришел к выводу, что Орджоникидзе в самом деле «активно и агрессивно» отстаивал «своих» инженеров и поэтому в августе 1933 г. впервые поссорился со Сталиным{1474}. Наркомтяжпром постоянно вмешивался в ход процессов против инженеров, стараясь вызволить своих сотрудников. Правда, начиная с 1936 г. у него уже не получалось защищать ИТР с таким же успехом, как раньше, и, когда из 823 его сотрудников 56 были отстранены от должности, он ничего не смог с этим поделать{1475}. Меры, предпринимавшиеся Орджоникидзе, чтобы помочь оказавшимся в тяжелом положении или арестованным инженерам, также свидетельствуют, что он своих инженеров в беде не бросал{1476}.

И тем не менее инженеры реконструировали деяния Орджоникидзе некритично. Они воссоздавали портрет человека, который олицетворял для них Советский Союз до «грехопадения». Сосредоточившись на образе наркома, представляя его ключевой фигурой 1930-х гг., они могли и дальше верить, что то время было великой эпохой, когда властвовали идеалы справедливости, обязательности и честности, отзывчивости, самоотверженности и сердечности, воплощение которых все они видели в Орджоникидзе. Его образ служил оптимальной плоскостью для проекции их желаний и представлений об эпохе двух первых пятилеток. Воспользовавшись официальным портретом «сталинского» Орджоникидзе, инженеры имплантировали в него собственный идеал Серго, не принимавшего участия в чистках.

Из представленных здесь инженеров рассказывают о встречах с наркомом, рисуя описанную выше картину, А.А. Гайлит, Е.Ф. Чалых и Л.И. Логинов. Все трое восхищаются Орджоникидзе, изображают его защитником и строгим отцом, недостижимым образцом и хорошим другом. Вдобавок, судя по их воспоминаниям, складывается впечатление, будто кроме Орджоникидзе в 1930-е гг. и не было других видных партийных руководителей — за исключением Кирова, который благодаря своей насильственной смерти в 1934 г. тоже стал мучеником. Только А.С. Яковлев, регулярно встречавшийся со Сталиным, называет еще и генсека, чье имя и вообще существование все остальные обходят молчанием.

Гайлит, побывавший у наркома вместе с одним коллегой в качестве представителя Главалюминия, пишет, что любимец инженеров подробно расспросил, «какие проблемы решают исследователи, какова связь с действующими заводами и что делается для подготовки технологий строящихся предприятий, каковы нужды института и как идет пополнение молодыми специалистами»: «Беседа была исключительно теплой, доброжелательной и непринужденной. Серго подписал ряд заранее приготовленных в Главалюминии писем, столь необходимых в работе»{1477}. Соответственно и Чалых описывает наркома как спасителя, который помог ему выполнить план и тем самым уберег от подозрений в саботаже{1478}. Логинов особенно рассыпается в похвалах Серго, дававшему инженерам все, в чем те нуждались: сырье, личную безопасность, мудрые советы. Когда Логинова в 1933 г. послали в Киев сменить директора и вытащить завод из «ямы», заместитель Орджоникидзе М.М. Каганович успокаивал его: «Не беспокойся, все твои разумные мероприятия мы поддержим, а от несправедливых нападок местных товарищей тов. Серго тебя защитит»{1479}. По словам Логинова, нарком часто без предупреждения осматривал какое-нибудь из предприятий его треста, чтобы составить представление о действительном положении дел. Как-то раз он вместо главного входа явился через боковой и тут же обнаружил ящики с дорогими импортными станками, которые стояли под открытым небом и ржавели{1480}. Нарком также был совестью инженеров: Логинов вспоминает, как неловко они с коллегой чувствовали себя перед патроном, не сумев выполнить заказ для нефтяной промышленности: «Как обычно бывает, когда закончилось совещание, прения еще продолжались в кулуарах. Немов и я решили дождаться тов. Серго. Встретили мы его, когда он выходил из зала заседаний в сопровождении большой группы участников совещания. Когда он увидел нас, остановился, внимательно посмотрел и все прочитал, что было написано на наших лицах. Весело засмеялся, обнял одной рукой А.С. Немова, а другой меня и говорит: "Ну и досталось вам сегодня. Надолго вы запомните это совещание. Вам это пойдет на пользу Вы, вероятно, думаете, что я вас тоже буду ругать. Нет, я уверен, что вы все сами поняли и сумеете сделать правильные выводы и у вас дело пойдет хорошо"»{1481}. В изображении Логинова нарком — высший авторитет, исполненный мудрости, от его взгляда ничто не может укрыться. Однажды Логинов ждал перед его кабинетом до двух часов ночи, желая показать ему новый проект. Орджоникидзе после сказал ему: чем дожидаться начальника, лучше бы потратил время с толком да сходил в театр{1482}. Логинов считал наркома истинным святым заступником инженеров, смерть Орджоникидзе в его глазах послужила вехой, отмечающей начало террора: «За время моей командировки в США на родине произошло очень большое несчастье — в начале 1937 года трагически погиб тов. Г.К. Орджоникидзе. Весть о его смерти меня глубоко потрясла. На траурном собрании работников Амторга, когда мне было предоставлено слово, чтобы рассказать о моих встречах с тов. Серго, я буквально расплакался. Велика была любовь у нас, у всех работников Наркомтяжпрома, к тов. Г.К. Орджоникидзе, и очень, очень было тяжело сознавать потерю этого человека с большой буквы»{1483}.

По запискам Логинова хорошо видно, что с помощью фигуры Орджоникидзе инженеры проводили четкую грань между двумя периодами: до смерти Серго, когда еще царили закон и порядок, развивались социализм и промышленность и мир был таким, каким должен быть, и после его смерти — период «грехопадения» социализма, царство произвола и беззакония, когда людей арестовывали и расстреливали сотнями тысяч. Нарком в изображении инженеров служит знаком или символом их высоких идеалов, их невинных индустриализационных замыслов и веры в социалистическое будущее. Смерть наркома они представляют некой цезурой, отказываясь видеть, что незаконные преследования, аресты и расстрелы имели место и до 1937 года.