а) Детство рабочего: бедность и эксплуатация
а) Детство рабочего: бедность и эксплуатация
Мужчины и женщины, из которых советская власть намеревалась делать новых людей, происходили из беднейших слоев населения России. Они, как правило, родились около 1905-1906 гг., и первые десять лет их жизни прошли при царе: этот период до 1917 г. был для них беспросветным, печальным временем. В их воспоминаниях он занимает центральное место{399}. Едва ли можно найти инженера, будь то мужчина или женщина, который не рассказывал бы обстоятельно о детских годах, прожитых в царское время. Описание детства превращается при этом в своего рода негатив, на фоне которого позднейшая жизнь при советской власти выделяется как светлое будущее. 1917-й год отмечается как несомненно судьбоносная веха, разделяющая биографию на два отрезка: жалкое существование до революции и прекрасную эпоху после нее.
Такая повествовательная стратегия представляет собой не только художественное средство, позволяющее создать нарастающее напряжение; она свидетельствует о свойственном авторам диалектическом мировоззрении и показывает, насколько они идентифицировали себя с Советским Союзом. Эти инженеры не оставляют никаких сомнений по поводу того, что означало для них социальное восхождение, связанное с превращением из батрака, посыльного или фабричного подсобного рабочего в инженера, партийного работника, заместителя наркома{400}.
Инженер Леонид Игнатьевич Логинов (р. 1902), поставивший себе целью записать воспоминания, «которые стойко сохранились в моей памяти, как очень важные вехи на моем жизненном пути»{401}, начинает свои записки со следующих рассуждений: «В воспоминаниях отдельных авторов нередко встречается такая фраза: "У него не было детства". Мне кажется, говорить так неправильно. Детство было у каждого, но другое дело, какое оно было, плохое или хорошее и какие остались воспоминания от прошедшего детства»{402}.
Логинов понимает, что стоит в ряду многих мемуаристов, и тем не менее считает нужным рассказать именно о своем личном детстве. Он рос вместе с двумя братьями в городе Вязники Владимирской губернии. Его отец служил приказчиком в маленькой лавке, так что семья скромно, но неплохо жила в крошечном домике с садом до тех пор, пока ее глава не заболел туберкулезом. Смерть отца в 1908 г., когда Логинову было семь лет, коренным образом изменила положение: мать с тремя маленькими детьми осталась без средств к существованию. Их приютил дед в селе Никологоры, где мать поначалу зарабатывала в качестве кустаря-надомницы, а позже устроилась ткачихой на текстильную фабрику. Логинов ходил в школу только четыре года, потом и ему пришлось вносить свой вклад в содержание семьи. Он работал на фабрике по двенадцать часов в день, пока в 1913 г. не сбежал от побоев мастера; служил у одного купца, у которого вместе с другими слугами и посыльными ютился на кухне. Затем в 1917 г. будущий инженер нашел работу у своего дяди в вагоноремонтной мастерской в качестве ученика столяра. Логинов на собственном опыте изведал крушение всех основ бытия, наступившее с болезнью и смертью отца. Не имея возможности получить достаточное школьное образование, он не усматривал перспективы когда-нибудь покончить с зависимостью от хозяев-эксплуататоров. Его отец придавал большое значение образованию; он был атеистом, выписывал журналы и оставил детям ящик книг{403}. Логинов видел два выхода из своего положения — образование и революцию. Многие инженеры, подобно ему, подчеркивают, что чтение становилось для них первым шагом на пути к лучшей жизни: «В детстве я очень любил читать книги»{404}.
Логинов читал Некрасова, Крылова и Толстого и надеялся хотя бы у одного из хозяев все же получить настоящее образование. Одновременно он интересовался «революционерами», пытался установить с ними контакт: он восхищался дочерью своего работодателя, которая училась в Петербурге и выглядела «как типичная революцией нерка», и просил дядю познакомить его с революционными идеями{405}
Никита Захарович Поздняк (1906-1982) уделил тернистому пути, по которому он шел ребенком и подростком, значительно больше места, чем Логинов. Поздняк ставит своей главной целью показать, какой жалкой судьбы он избежал благодаря большевикам: «В этих записках описана тяжелая жизнь батрака подростка в наймах на Каховских хуторах, затем радостная встреча бедняками Октябрьской революции, жизнь и учеба беспризорников, детей бедняков в трудовой сельскохозяйственной школе "Червоный казак" в первые годы Советской власти, дальнейшая учеба автора на рабфаке и в столичных вузах»{406}.
Поздняк родился в 1906 г. в селе Агайманы (позднее Фрунзе) близ города Каховка Херсонской губернии, в семье кровельщика и дочери местного церковного старосты. Семья с пятью детьми жила в скромном достатке, пока отца в 1905 г. не арестовали за участие в революционных выступлениях и не подвергли публичной порке. С того времени дома его не видели: до 1914 г. он сидел в тюрьме, а с началом войны был немедленно мобилизован. Мать, с 1905 г. заботившаяся о пропитании семьи, заболела и умерла в 1916 г. В таких условиях Поздняк, как и Логинов, смог посещать школу только четыре года{407}. Он описывает в первую очередь свое бессилие и беспомощность. Если у Логинова все-таки была мать, служившая ему какой-то опорой, то Поздняк чувствовал себя совершенно беззащитным и брошенным на произвол судьбы. Первыми, кто позаботился о нем вместо родителей, по его ощущениям, стали большевики.
Поздняк, так же как Логинов, испытал сильное влияние отца-революционера. Он пишет, что в 1918 г., стоя у его смертного одра, поклялся совершить все, что тот задумал: «В нашей тяжелой жизни я его не винил. Я видел, как он бился для нас, но не его вина, что нам жилось плохо; я боролся за дело, начатое нашими отцами»{408}.
Мемуары Логинова и Поздняка — типичные примеры автобиографических текстов, которые можно найти в Российском государственном архиве экономики. Точно в таком же свете показывает свое бедное детство и выдвижение в советское время Евгений Федорович Чалых (р. 1901), хотя он написал воспоминания только после распада Советского Союза. Это, однако, не заставило его пересмотреть историю своей жизни. Напротив, именно в новых условиях он счел своим долгом подчеркнуть положительные стороны советского строя, которые мемуарист, подобно Логинову и Поздняку, видел в избавлении от бедности: «Советская власть создала условия для получения мной высшего образования, и весь советский период я проработал инженером, активно участвуя в создании и развитии электродной промышленности нашей страны. Теперь… я не могу быть пассивным наблюдателем происходящих в стране политических и экономических перемен, мне хочется продемонстрировать свои инженерные знания и позиции»{409}.
Чалых представляет себя как типичный пример человека, сформировавшегося в советское время, «чистого листа», на котором оставила отметки история его страны. Излагая историю своей жизни, он пытается показать непреходящую ценность культурного наследия Советского Союза. Движимый намерением защитить заветы советского прошлого, а тем самым и собственный жизненный путь, Чалых подчеркивает, как его до сих пор поражает то, что он сумел выбраться из нищеты: «Меня постоянно занимает мысль, как мог деревенский паренек из бедной семьи получить высшее образование, занимать высокие инженерные должности и, наконец, стать доцентом, автором многих монографий и учебников»{410}.
Единственный сын объездчика и прачки, Чалых родился в 1901 г. в Перовске в Сыр-Дарьинской области Туркестана (в Советском Союзе Кзыл-Ординская область Казахстана). Его родители были неграмотны и столь бедны, что соседи говорили о них: «На троих — одна рубашка»{411}.
С 1909 по 1915 г. Чалых ходил в школу, где научился тачать обувь и столярничать, а также читал Пушкина, Тургенева, Толстого и Крылова. За это пришлось внести плату в размере четырех рублей — в довоенное время на эту сумму можно было купить 160 килограммов баранины. Чалых рисует картину крайней бедности, от которой, однако, он сумел избавиться еще до революции. В отличие от Логинова и Поздняка, он не лишился отца, и тот сумел финансировать образование сына. В 1915 г. Чалых решил поступить в учительскую семинарию, тем самым окончательно оставив позади нищету и невежество; «Семинарский период жизни сыграл, как мне теперь представляется, решающую роль в формировании человеческих и моральных качеств… Я любил и люблю свою семинарию». Он научился играть на скрипке и даже имел собственный инструмент — тогда как в родительском доме у него и книг-то ни одной не было{412}.
Мемуары Чалых показывают, что старый стандарт повествования и толкования собственной истории после гибели Советского Союза отнюдь не утратил силу и не сменился новой парадигмой. Точно так же, как Логинов и Поздняк в 1970-х гг., Чалых в 1990-е гг. интерпретирует свою жизнь в Советском Союзе как историю успеха, освобождения от тисков бедности и невежества. И для него Российская империя означала нищету и неграмотность, а советская власть воплощала социальное восхождение.
Такого рода периодизация истории собственной жизни обычно не встречается в воспоминаниях женщин-инженеров. Женщины, которые в массовом порядке пошли в технические вузы позже мужчин, в конце 1930-х гг., принадлежали к поколению, родившемуся около 1915 г., так что у них не было воспоминаний о царском времени. Роль оставленного позади ужасного прошлого играла для женщин-инженеров Гражданская война, заставившая их скитаться и голодать. Поэтому противопоставление «до» и «после» выглядит не столь резко, как в рассказах мужчин, но и женские повествования ясно дают понять, что жизнь вошла в нормальную колею лишь после того, как большевики навели в стране порядок.
Татьяна Викторовна Федорова (р. 1915) вспоминает: «Детство и юность моего поколения — голодное, босоногое…» Она родилась в 1915 г. в Москве и малолетним ребенком пережила голод во время Гражданской войны. Отец рано умер, мать с тремя детьми бежала от голода в провинцию — на Дон. Там она работала в сельской больнице, в комнате при которой вся семья и жила. Топили печь шелухой от семечек с близлежащего маслобойного завода, шили пальто из старых одеял, пекли лепешки из картофельных очистков: «Что такое сахар — мы не знали, но зато как вкусна и сладка печеная свекла!»{413}
Бедность не позволила семье даже справить старшей сестре Татьяны приданое. Зато будущий инженер Федорова имела возможность посещать школу в деревне и продолжить учебу по возвращении в Москву в середине 1920-х гг. Она очень четко отделяет свою собственную судьбу от участи матери и сестры: мать была талантлива, любила книги и театр, но не имела возможности свои таланты реализовать. И старшей сестре не выпало никакого другого шанса, кроме замужества и превращения в домохозяйку и мать. Сама же Татьяна Викторовна стала первой женщиной в семье, перед которой открылась возможность получить образование{414}.
О голоде, холоде и тифе во время Гражданской войны, с одной стороны, и получении образования — с другой, рассказывает также Тамара Богдановна Кожевникова, урожденная Оденова (р. 1917). Ее отец завершил обучение на врача после Октябрьской революции; она не дает информации о своем социальном происхождении, но описывает жизнь в бедности, свойственную детям рабочих. Кожевникова родилась в 1917 г. в Кахетии, была единственным ребенком и пережила Гражданскую войну в Одессе, где дом ее родителей подвергся обстрелу, так что им пришлось бежать в Батуми. В детстве она даже представить себе не могла, что когда-нибудь сможет наесться досыта. Отец утром приносил с работы мешочек кукурузной муки, которой должно было хватить на весь день на семью из трех человек. Тамара все время бегала босиком и свою первую пару туфель не решалась надеть: ей казалось, что они слишком хороши для этого. Начало учебы в школе в 1925 г., которое долго откладывалось из-за смут Гражданской войны, она описывает как желанное событие, знаменовавшее окончание нищеты: «И вот наступил долгожданный день, когда я пошла в школу…»{415}
Федорова повествует, как ей удалось избежать типичной для женщины судьбы, Кожевникова рассказывает, что всегда вела себя по-мальчишески: ей было скучно играть с другими девочками, и больше всего она любила бродить по горам со своей собакой. Но и ей пришлось сопротивляться предлагавшемуся стереотипному выбору: вопреки желанию родителей, она отказалась стать врачом, решив, что будет строить самолеты{416}. Обе женщины подчеркивают тем самым, что преодолевали наследие прошлого в двойном плане: с одной стороны, бедность и неграмотность, с другой — традиционное представление о роли женщины.
К этой группе инженеров из рабочего класса можно причислить еще двух человек, хотя они и не являются выходцами из непривилегированных слоев. Но, как ни удивительно, будучи детьми тех, кого называли «трудовой интеллигенцией», они в повествованиях о своей жизни следуют той же схеме, что и Логинов или Чалых, дают те же оценки и приходят к тем же выводам. Инженеры Гайлит и Яковлев принадлежат к представителям старой буржуазии, которые примкнули к большевикам, стали (или уже были) убежденными коммунистами и приняли участие в строительстве советского государства. Такая позиция, отражающаяся в их биографии, имела решающее значение для изображения и интерпретации собственной истории: Яковлев и Гайлит не только повторяли этапы жизненного пути своих коллег из рабочих, но и писали свои воспоминания по одинаковому с ними образцу. Хотя они не терпели материальной нужды, царское время под их пером предстает, во всяком случае, некой доисторической, отжившей, седой древностью, после преодоления которой только и началась по-настоящему их жизнь.
Андрей Андреевич Гайлит (р. 1905) был сыном латышского техника-транспортника. Его отец рано умер, оставив мать с двумя детьми. Правда, эта женщина, дипломированная медсестра, имела меньше проблем с пропитанием детей, чем матери Логинова, Поздняка или Федоровой. Семья переехала в Гатчину под Петербургом, где Гайлит провел безоблачное детство с мальчишескими шалостями, игрой в футбол и чтением книг{417}.
Отец Александра Сергеевича Яковлева (1906-1989) окончил Александровское коммерческое училище и до 1917 г. работал в нефтяной фирме «Товарищество братьев Нобель» в Москве. Хотя у Яковлева были дорогие игрушки и возможность учиться в одной из лучших частных гимназий Москвы, он уверяет, что семья, состоявшая из пяти человек, жила очень стесненно и страдала от постоянного шума толкучки, находившейся поблизости. Он подчеркивает свою близость к рабочему классу, ссылаясь на прадеда, волжского крепостного, упоминает деда, державшего маленькую свечную лавку у Ильинских ворот в Москве. Тем не менее у него имелись совершенно другие перспективы на будущее, чем, например, у Логинова, Поздняка или Федоровой, об этом говорят хотя бы слова его матери, не сомневавшейся, что ее сын когда-нибудь станет техником{418}.
Записки Яковлева и Гайлита свидетельствуют, что инженеры усвоили общепринятый стиль жизнеописания. Хотя в основе жанра лежал образ бедного рабочего в качестве героя, его можно было приспособить и для нужд инженеров, обладавших совершенно другой родословной. Решающее значение имели в конечном счете не события и родословные, а лишь их оценка и классификация.