а) Арестная конъюнктура

а) Арестная конъюнктура

Угроза ареста в 1930-е гг. составляла для советского инженера такую же неотъемлемую часть профессионального риска, как для кровельщика — опасность упасть с лестницы, а для плотника — отрубить себе палец, цинично замечает Николас Лэмперт^{1484}. Одна из величайших проблем инженеров в эти годы заключалась в том, что ошибка на производстве могла немедленно повлечь за собой подозрения в умышленном вредительстве. По сути, от официальной точки зрения на повседневные аварии, без которых не обходилась работа инженера, зависело, будут ли ИТР жить относительно спокойно или станут жертвами произвола и террора. С этой стороны они по большей части находились во власти партийно-правительственных дефиниций. В 1936 г. снова был дан сигнал видеть в невыполнении планов и выпуске некачественной продукции злостный саботаж, а не «честную ошибку». В ноябре 1936 г. Вышинский велел прокуратуре квалифицировать любой несчастный случай, любые производственные неполадки и брак как контрреволюционную деятельность и саботаж^{1485}. Риторика по поводу того, что инженеры принимают недостаточное участие в стахановском движении, тут же превратилась в дискурс о вредителях, изображавший огульно всех инженеров «шарлатанами», «тунеядцами» и «вредителями»^{1486}. В первую очередь их постоянно упрекали в том, что они, дескать, недостаточно заботятся о мерах по технике безопасности либо сознательно их саботируют. Стахановский метод, в самой основе которого лежали несоблюдение правил техники безопасности, а также торопливость и небрежность в работе, поскольку стахановцев вечно поджимало время, приводил к неисчислимым авариям и несчастным случаям, ответственность за них теперь возложили на ИТР: «Стремясь вызвать недовольство масс, враги народа "особое внимание" уделяли технике безопасности»^{1487}. Оправдания инженеров, что в авариях виноваты сами рабочие, в принципе трактовались как «вредительская» «клевета на рабочих»^{1488}. Инженерам ставили на вид, что «большие суммы», отпускаемые государством на технику безопасности, утекают неизвестно куда, а число несчастных случаев неуклонно растет, хотя государство все возможное сделало и обо всем подумало^{1489}. Ужесточались нападки на крупных хозяйственников. По сообщениям в прессе складывалось впечатление, будто вся промышленность безнадежно отстала, дезорганизована и совершенно не справляется с планами. Инженеры сделались козлами отпущения, которым предстояло расплачиваться за недостаток электричества и угля, машин и станков, за дефицит автомобилей и товаров широкого потребления, за то, что еще не каждому советскому гражданину построили отдельную квартиру. Невыполнение обещаний второй пятилетки вменялось в вину руководителям главков промышленных отраслей, директорам и главным инженерам предприятий, а также всем ИТР в целом.^{1490} Первую атаку газета «За индустриализацию» повела на начальника Главного управления энергоснабжения (Главэнерго) Казимира Петровича Ловина 8 августа 1936 г. Она в самых резких выражениях критиковала его за отсталость, консерватизм, инертность и неподчинение распоряжениям Орджоникидзе. Ловин воспрепятствовал внедрению нового котла, спроектированного Рамзиным: «Начальник Главэнерго, который, кстати сказать, не ударил палец о палец, чтобы организовать борьбу за экономию электроэнергии, который, кстати сказать, из рук вон плохо ведет строительство электростанций, наказан наркомом по заслугам. Начальник Главэнерго совершил тяжелое преступление. Он проявил "косность и консерватизм в деле внедрения передовой техники" Нельзя быть руководителем энергохозяйства, отказываясь от технически более совершенных котлов»^{1491}. Орджоникидзе объявил Ловину выговор, но это было только начало: в 1937 г. того арестовали, и в 1938 г. он погиб в лагере^{1492}. В марте 1937 г. ожесточенным нападкам подвергся и начальник Главного управления промышленного строительства (Главстройпрома) С. 3. Гинзбург: «Очковтиратели и преступники. Товарищ Гинзбург, кто несет ответственность?» Ответственность ему надлежало понести за то, что директор «Азов-стали» Гугель и руководитель «Югжилстроя» Познанский сообщали абсолютно неверные сведения о своей работе. Их сгубила привычка рапортовать об успехах, несмотря на то что планы не выполнялись, — дабы не прослыть саботажниками^{1493}. Гугель и Познанский объявили, что в 1936 г. удешевили строительство на 20% по сравнению с предыдущим годом. В действительности же они израсходовали на 771 000 руб. больше. Показанная ими чистая прибыль в размере 637 000 руб. также, по словам газеты, являлась чистой выдумкой. Зато руководящим кадрам были выплачены крупные премии. Сам Познанский положил в карман 27 500 руб.^{1494} Гинзбург во второй раз стал мишенью критики в апреле 1937 г., когда газета «За индустриализацию» потребовала, чтобы он объяснил, как собирается наводить порядок в своей отрасли^{1495}. Обличения и разоблачения сыпались одно за другим. «Почему вы молчите, товарищ Максимов?»^{1496} — атаковала газета директора завода текстильного машиностроения, который в феврале также не смог выполнить план. Инженеров Московского трансформаторного завода она упрекала в том, что государство затратило на их обучение в США много денег, а они, вместо того чтобы отплатить ему выпуском хорошей продукции, демонстрируют привычку к рутине и консерватизм^{1497}. Г.В. Гвахария, ведавший финансами в Макеевке, разоблачался как «троцкистский вредитель» в черной металлургии, вообще сильно зараженной «троцкистами и зиновьевцами»^{1498}. На заводе «Динамо» технический директор Точинский, оказывается, годами вел «пагубную разлагающую работу», тормозил технический прогресс и препятствовал устранению недостатков^{1499}. Начальник Главэнергопрома Николай Александрович Филимонов небрежно относился к своей корреспонденции и в день оставлял без внимания от 100 до 150 бумаг. Вместо того чтобы заниматься срочно требующими решения вопросами, он уехал в отпуск^{1500} Весной 1937 г. газета завела рубрику «Письма в редакцию», чтобы легитимировать нападки на инженеров с помощью гласа народа^{1501}. Заголовки хотя бы одного номера дают представление о напряженной, накаленной атмосфере, в которой подозрения мог навлечь на себя каждый: «На заводе "Красный треугольник" дела плохи», «Поставщики станкостроительства работают плохо», «Скандальная история в Макстрое», «Главное управление товаров массового потребления верно старым традициям»^{1502}. Еще в середине 1936 г. пресса заговорила о снятии с должностей и увольнениях^{1503}. Аресты в широких масштабах начались в конце года, в том числе на строительстве вагоностроительного завода в Нижнем Тагиле; затем в январе 1937 г. последовал один из первых крупных процессов — против руководителей строительства химкомбината в Кемерово^{1504}: «Кемеровский процесс и процесс антисоветского троцкистского центра со всей ясностью вскрыли, что охрана труда и техника безопасности явились одним из участков обостренной классовой борьбы. Поджоги, взрывы, аварии, отравления и т. д. озверевшие враги народа широко использовали для своих преступных целей».^{1505}

В том же январе состоялся второй московский показательный процесс против «антисоветского троцкистского центра», на котором в роли главного обвиняемого выступал заместитель Орджоникидзе Георгий Леонидович Пятаков (1890-1937). В некоторых исследованиях встречаются утверждения, что второй московский процесс не слишком интересен, поскольку там на скамье подсудимых не сидели высокопоставленные партийные деятели, а кое-кто из историков полагает, будто после 1931 г. гонений на инженеров как таковых не было, однако на самом деле все как раз наоборот: январский процесс 1937 г. представляет большой интерес именно потому, что он послужил сигналом к массовым арестам среди технической интеллигенции^{1506}. Дж. Азраэль назвал его «процессом над всей коммунистической управленческой элитой», а О.В. Хлевнюк конкретизировал этот вывод, указав, что здесь был устроен суд над Наркоматом тяжелой промышленности^{1507}. В числе 17 обвиняемых находились. И видных директоров и главных инженеров крупных промышленных организаций и трестов. Помимо «обычного набора» — участие в убийстве Кирова, шпионаж и антисоветский заговор — им главным образом вменялся в вину саботаж. Р. Конквест пишет: «Это было в традициях прежнего Шахтинского дела — и в показаниях действительно четко заявлялось, что прежние саботажники имели связь с новыми»^{1508}. Процесс продолжался 8 дней, всех подсудимых приговорили к смерти. Через 19 дней, 18 февраля 1937 г., совершил самоубийство Орджоникидзе^{1509}.