а) Выдвижение детей рабочих

а) Выдвижение детей рабочих

«Одно из самых сильных впечатлений производит на нерусского человека огромная тяга к образованию, ненасытная жажда знаний… у русской молодежи. Кому-то из немцев, возможно, не понравится, что речь идет в первую очередь о технических знаниях, о цивилизаторском образовании, но так проявляется начало пробуждения народа, так он впервые открывает глаза и потягивается спросонья… Никогда не забуду картину, которая открылась мне во время долгой поездки экспрессом по Сибири… русские… читали всевозможные технические и экономические учебники, протоколы партийных съездов, агитационные брошюры, пособия по сельскому хозяйству»^{496}, — пишет Клаус Менерт о восторженном рвении, с каким русские принялись учиться. Мемуары тоже отражают былое стремление их авторов безраздельно посвятить себя учебе, с головой погрузиться в море знаний и выйти из стен учебного заведения новыми людьми. Для юношей и девушек из бедных семей, чьи родители вообще не знали грамоты, пойти учиться означало получить доступ в совершенно новый, удивительный мир, внушавший им благоговение. Инженер Михаил Самойлович Нейман (1905-1975) вспоминает, какие мысли владели им, когда он, студент основанного знаменитым физиком А.Ф. Иоффе физико-механического факультета Ленинградского политехнического института, в 1926 г. пришел работать в Центральную радиолабораторию: «У меня было тревожное чувство, что мне доверено большое наследство, высокая культура рабочих, техников и ученых, работавших до меня. Необходимо было… не жалеть своего труда и усилий, чтобы оказаться достойным его. "Смогу ли я быть таким достойным?" — не раз приходило мне в голову»^{497}. «Хозяин» «дорогих и роскошных» приборов лаборатории, заключавших в себе «большой ранее затраченный человеческий труд, усилия, ум и гений многих талантливых и умелых людей», профессор Дмитрий Аполлинариевич Рожанский, и его помощники произвели на Неймана не менее сильное впечатление: «Помню, насколько меня поразило и ободрило то, как тепло и приветливо встретил меня сотрудник лаборатории Александр Николаевич Щукин, тогда еще совсем молодой человек, на четыре-пять лет старше меня. Он с первого же слова назвал меня по имени и отчеству, что было для меня совсем непривычным»^{498}. Нейман отмечает, что в обществе работников лаборатории, потомственных интеллигентов, «невольно чувствовал себя в первое время провинциалом»: они не только являли собой олицетворение науки, повелителей приборов и книг, но и обращались друг к другу по имени-отчеству вместо привычного «товарищ», и держались иначе, непринужденно и вместе с тем с чувством собственного достоинства^{499}. Н.З. Поздняк очень похоже описывает восхищение, охватившее его, когда он, сирота и бывший батрак, в 1927 г. пришел на рабфак, который размещался в самых красивых помещениях институтского здания. Впервые оказавшись там, Поздняк с товарищами долго не могли собраться с мыслями и только ахали и охали при виде этого «храма науки»^{500}. Даже вступительный экзамен казался Поздняку таким торжественным событием, что он явился на него в выходной одежде: черных брюках и белой рубашке с отложным воротничком^{501}. Он считал подготовку к поступлению в вуз чрезвычайно важным, решающим шагом в своей жизни и был разочарован, когда окончание рабфака в 1929 г. прошло без всяких торжественных церемоний и выпускникам даже не дали сколько-нибудь внушительного документа^{502} Разочаровало его и направление на химический факультет Ленинградского университета. Он-то хотел стать специалистом-доменщиком, так как, учась на рабфаке, на каникулах работал в доменном цеху на днепропетровском заводе и обещал вернуться туда инженером. Ленинград ему не понравился, он поехал в Москву и обратился там к землячеству украинских студентов, которое предложило ему на выбор несколько путевок в вузы. Поздняк с радостью, как предел своих мечтаний, выбрал место на факультете металлургии Московской горной академии^{503}. Е.Ф. Чалых столь же сильно ощущал величие момента, когда выходец из обездоленных прежде слоев приобщался к высокому кругу посвященных: «Я никогда не мечтал о высшем образовании, ведь оно бедным людям было недоступно»^{504}. Он сначала, в 1920 г., учился в Томском университете на агронома и, только проходя практику, понял, что работать агрономом ему скучно. Хотя ни Чалых, ни Поздняк не говорят этого прямо, однако можно догадаться, что оба стремились в инженерную науку, потому что считали профессию инженера самой увлекательной и к тому же наиболее соответствующей эпохе. Это стремление привело Чалых, так же как и Поздняка, из провинции в центр. Весной 1922 г. он наконец получил разрешение перевестись в Петроград на электрохимический факультет политехнического института^{505}. Л.И. Логинов в одно время с Чалых учился в Ленинградском политехническом институте. Он тоже сменил первоначально избранную специальность на инженерную, не мотивируя подробно свой выбор: «Из разговоров с товарищами по факультету мне удалось выяснить, что, наиболее вероятно, после окончания и получения диплома нас будут направлять в разные уездные города для работы в качестве прокуроров, что мне было не по душе… Получив соответствующее решение бюро Губкома и все необходимые партийные документы, я уехал в Ленинград, где и поступил на III курс промышленного отделения Ленинградского Политехнического института им. М.И. Калинина, предварительно сдав ряд необходимых зачетов»^{506}. А.А. Гайлит в 1924 г. поступил в ленинградскую «Техноложку»; один К.Д. Лаврененко остался на родине и в начале первой пятилетки пошел учиться в Киевский политехнический институт^{507}. Д.И. Малиованов отличается от всех этих людей, для которых начало учебы на инженера представляло собой особый, судьбоносный шаг, тем, что не испытывал большого желания учиться. Он был вполне доволен жизнью в качестве рабочего и бригадира, полагая, что уже достиг своей цели. Однако его будущая жена, совсем как Поздняк, Чалых и Логинов, прониклась духом первой пятилетки с ее лозунгом «Учиться, учиться и учиться!». Прежде чем дать согласие выйти за Малиованова замуж, она настояла, чтобы они оба поступили в вуз. В результате Малиованов восемь месяцев посещал рабфак, а затем профсоюз в 1930 г. послал его «профтысячником» в горный институт в Сталино. Поскольку профсоюз включил его в число избранных и привилегированных, Малиованов явно прекрасно вписался в существующую систему, приноровился к ее правилам и демонстрировал именно такое поведение, которое заслуживало награды от профсоюза и партии^{508}. Он, судя по всему, стал коммунистом не по идейным убеждениям, а в силу ревностного прагматизма. Т.В. Федорова, подобно Малиованову, попала в студентки из работниц: в 1937 г. партия послала ее, как стахановку в Московский институт инженеров транспорта (МИИТ)^{509}. А.С. Яковлев и Т.Б. Кожевникова пришли в вуз особыми путями. Они оба вбили себе в голову, что будут учиться строить самолеты, и долгое время не находили возможности осуществить свою мечту. Самолетостроение тогда изучали только в московской Военно-воздушной академии им. Жуковского, а для них обоих поначалу двери туда были закрыты: для Яковлева — потому что он не служил в Красной армии, для Кожевниковой — потому что она женщина.

^{Рис. 10. А.С. Яковлев (1906-1989) — курсант московской Военно-воздушной академии рядом со сконструированным им спортивным самолетом, 1930. Источник: Яковлев А.С. Цель жизни. Записки авиаконструктора. М., 2000} 

Поскольку Яковлев не сражался за большевиков в Гражданскую войну, то и не имел связанных с этим преимуществ. Свой путь к учебе он описывает как годы превращения из интеллигентского сынка со средним образованием, которому не довелось побывать в рядах красноармейцев, в рабочего и бойца. К великой досаде отца, желавшего, чтобы сын нашел «хорошую» работу Яковлев, окончив школу в 1922 г., полностью посвятил себя самолетам. «…Кем быть? Решение принято: авиаконструктором. Но с чего начать, к кому обратиться? Никаких знакомств среди авиаторов я не имел»^{510}, — пишет он. Начал Яковлев с того, что самоучкой построил планер и поехал с ним на соревнования планеристов в Крым. Его творение не смогло взлететь, зато он познакомился Ильюшиным, Пышновым и Горощенко, такими же страстными авиалюбителями, которые впоследствии вошли в плеяду великих советских авиаконструкторов. От них он узнал, что на авиаконструктора можно выучиться только в недоступной для него академии^{511}. Но Яковлева это не обескуражило: уже год спустя второй его планер получил на соревнованиях приз. В 1924 г. он устроился в учебные мастерские Военно-воздушной академии, трудился подсобным рабочим на аэродроме, поднялся до должностей «хозяина ангара» и младшего моториста. Знаменитый в 1930-е гг. летчик Пионтковский брал его с собой в полеты. В конце концов, Яковлев спроектировал свой первый двухместный самолет, который сумел построить с помощью таких организаций, как Общество друзей воздушного флота (ОДВФ) и Общество содействия обороне, авиационному и химическому строительству (ОСОАВИАХИМ). Пробный перелет на этом самолете, совершенный в июне 1927 г., принес Яковлеву премию, грамоту и, наконец-то, долгожданный допуск в Военно-воздушную академию.^{512} К тому времени, рассказывает он, с ним произошли немалые перемены. На встречу с бывшими одноклассниками в 1926 г. он гордо явился новым человеком: «…Меня сперва и не узнали в загорелом красноармейце в сапогах, солдатской шинели и буденовке с голубой авиационной звездой»^{513}. Таким образом, Яковлеву понадобился год, чтобы понять, какой вуз ему нужен, и четыре — чтобы его туда приняли. Но в итоге он своего добился: стал красноармейцем, завоевал признание среди авиаторов и избавился от клейма «интеллигента со средним образованием».

Кожевникова, окончившая школу в 1931 г., сумела попасть в Военно-воздушную академию только через три года — в 1934-м. Ее тоже так воодушевила возможность открыть новый мир, что она упорно шла к цели и сначала усердно занималась самостоятельно^{514}. ОСОАВИАХИМ помог и ей: после того как в ноябре 1932 г. Кожевникова сделала доклад об устройстве спроектированного ею реактивного двигателя, направил ее из техникума, где она до тех пор училась, на подготовительные курсы Азербайджанского политехнического института. Но она скоро увидела, что там готовят инженеров только для нефтяной промышленности, и решила ехать в Москву, не зная, куда именно податься. Поступила было в энергетический институт, потому что кто-то сказал ей, что он «самый трудный»: «…Мне казалось, что он-то и приведет меня в авиацию»^{515}. Однако и этот путь оказался тупиковым. Не видя иного выхода, Кожевникова осенью 1933 г. обратилась лично к родоначальнику советского воздухоплавания К.Э. Циолковскому (1857-1937). Тот, посмотрев ее проекты реактивных двигателей, написал ей рекомендацию в Военно-воздушную академию на имя наркома обороны К.Е. Ворошилова (1881-1969). Рекомендация не помогла, и в 1934 г. Кожевникова, вновь решившись прибегнуть к помощи влиятельного человека, пришла к главнокомандующему Военно-воздушными силами Я.И. Алкснису, который допустил ее к вступительным экзаменам в академии. Извещение о приеме она и еще две женщины получили, когда уже начался семестр^{516}. Кожевникова рассказывает свою одиссею как историю эмансипации: во-первых, она одержала верх над родителями, не отпускавшими ее из Баку; во-вторых — преодолела расхожее мнение, что женщине не место в военной академии. Мир, который она покорила, «в буквальном смысле» представлялся ей «волшебным»^{517}.

Почти все инженеры, самое позднее — после поступления в ву3 покидали провинцию, чтобы начать новую жизнь в крупных центрах — Москве, Ленинграде, Харькове, окончательно оставляя в прошлом родительский дом и прежние времена. В эпоху восстановления хозяйства и строительства социализма выбор профессии инженера напрашивался сам собой. Решающую роль играло не только то, что юноши и девушки из рабочей среды лучше всего были знакомы с этой профессией по собственному опыту, как заметила Шейла Фицпатрик^{518}. Главное влияние на них оказывала атмосфера тех лет, когда кругом только и говорили о технике, промышленности, реконструкции экономики. Молодежь, и коммунистически, и прагматически настроенная, жаждала знаний, которые партия предоставляла ей в первую очередь в технических вузах. Большевики развернули кампанию за создание новой технической интеллигенции, и такие люди, как Логинов, Чалых или Кожевникова, «охваченные непонятным восторгом»^{519}, следовали их призыву, потому что давно мечтали учиться.