е) Нехватка всего на свете
е) Нехватка всего на свете
Амбициозные планы и жесткие сроки заставляли инженеров не только самостоятельно добывать знания и отказываться от фундаментальных исследований. Им приходилось вести строительство, не имея ни законченных проектов, ни достаточного машинного парка ни адекватного материально-технического снабжения{941}. При этом как и в случае призывов не бояться производственного риска, с одной стороны, и требований отдавать под суд виновников производственного брака — с другой, развивались два параллельных дискурса. Один из них прославлял людей, которые без помощи тяжелой техники, вооруженные одной лопатой, возводили в голой степи целые металлургические комбинаты{942}. Он превозносил «энтузиазм» как советское чудо-оружие, заменяющее экскаваторы, краны и машины. Другой дискурс атаковал тех, кто, по всей видимости, нес ответственность за подобное положение.
Газеты постоянно писали об энтузиазме и героизме советских людей, совершавших чудеса и строивших «свои» домны голыми руками. Журнал «СССР на стройке» печатал фоторепортажи, демонстрировавшие гигантские котлованы Магнитогорска и Кузнецка, где сотни людей работали кирками и лопатами без единого экскаватора. В комментариях сообщалось, что строителям не хватало леса, арматуры, свай и бетона, зато инженер Дмитриев разработал замечательный проект, стоивший всего 50 000 руб. и реализованный за месяц. Французские инженеры хотели выписать материалы, технику и специалистов из Франции, что заняло бы пять месяцев и обошлось в полмиллиона золотых рублей: «Но мы хотели сэкономить советское золото и не могли ждать пять месяцев: это означало смерть начатых сооружений, голодную смерть для домен»{943}.
В романе-репортаже И.Г. Эренбурга о Кузнецкстрое «День второй» начальник строительства Шор объясняет немецкому инженеру, почему здесь все делают вручную, вместо того чтобы закупить машины: «В Германии мы должны расплачиваться валютой. У нас другая экономика. Да и нервы другие. А главное, помимо расчета, у нас имеется… Как бы вам это объяснить?.. Официально это называется "энтузиазмом" Одним словом, замечательная страна! Поживете еще год-другой, тогда и поймете!»{944}
Наличие подобного энтузиазма, горячего стремления сэкономить л доказать, что все можно сделать с помощью собственных рук и железной воли, подтверждают такие крупные инженеры, как В.А. Захарьевский и В.Д. Ястребова. И они, не желая полгода ждать, пока на Днепр прибудут из-за границы краны и экскаваторы, прибегли к «нашим старым русско-украинским методам», обходясь лошадью, киркой и лопатой. Когда понадобилось опускать в воду ряжи для фундаментов, Захарьевский за неимением кранов придумал собственный механический способ, успех которого поразил и его самого, и американцев{945}. Начальник Магнитостроя Гугель и инженер Джапаридзе также с гордостью рассказывают об исключительных достижениях строителей моста, у которых не было крана. Они без помощи механизмов устанавливали 260-тонные блоки. Гугель пишет: «Опыт "американской практики" бит опытом "большевистской воли"»{946}.
Воспевая ручной труд, пресса в то же время с началом второй пятилетки стала ругать заводы и фабрики, не желавшие механизировать производство: их руководство, дескать, думает и дальше эксплуатировать человеческие руки вместо машин. Заголовки в газете «За индустриализацию» в марте 1933 г. гласили: «Вот они, корни низкой производительности. Доменные цехи юга саботируют механизацию трудоемких работ. К ответу могильщиков ценных механизмов, героев ориентации "только на каталя"! Доменщики Дзержинки упорно не хотят механизировать погрузку и подачу сырья»{947}. «Инженерный труд» выявил «антимеханизационные настроения» на угольных шахтах под Баку. Там, писал он, есть коммунисты, которые упорно сопротивляются применению машин и пневматических отбойных молотков{948}. Печать искала виновных в дефиците материалов и техники и находила их в управленческом аппарате и на предприятиях: «Московские заводы — кандидаты в саботажники… Из 34 договоров на снабжение едва заключен один»{949}. «Раз и навсегда решить проблему лесоснабжения»{950}. «У семи главков комбинат без средств, без снабжения»{951}. Л.М. Каганович позже в своих воспоминаниях написал о тех, кого считал ответственными: «Эти люди хотели только брать и брать. Но я понимал, что дело в бесхозяйственной организации»{952}. В действительности просто не существовало организованной системы заказов и поставок, например запчастей. Отсутствовало центральное распределительное ведомство, которое устанавливало бы, какому предприятию на каком заводе заказывать запчасти, сами же предприятия были не в состоянии решить эту проблему. Кто-то получал один и тот же товар дважды или трижды, а кто-то оставался с пустыми руками. Заводы часто даже не вели документации по принятым заказам. В качестве типичного приводился пример администрации завода «Автозапчасти», которая уверяла, будто получила три заказа на 374 000 руб., в то время как заказчик настаивал, что ему должны поставить 21 наименование общей стоимостью свыше 1 млн. руб. Директоров четырех заводов запчастей для тракторов, обвинявшихся в том, что, не выполнив заказ, они срывают посевную, газеты обличали поименно, печатая их фотографии{953}.
Литература и кино показывали, что именно инженеры мешают производству и постоянно саботируют в целом функционирующую систему. В фильме «Три товарища» инженер Михаил Зайцев сбивается с праведного пути, крадет с другого завода несколько вагонов леса и вообще добывает себе сырье незаконно, у «шакалов» — воров и спекулянтов. Его за это увольняют и исключают из партии. В романе Патреева «Инженеры» суровый урок получает молодой инженер Дынников, который пытается незаконным путем достать остро необходимый на стройке мотор и нарывается на обманщика{954}.
Оба дискурса — прославление особого советского стиля работы и энтузиазма людей, с одной стороны, и обвинения в адрес инженеров, с другой стороны, — задают рамки опыта и восприятия инженеров. При этом наблюдается и третий элемент: инженеры рассказывают, что снабжение строек и заводов шло бесперебойно лишь в том случае, если им удавалось установить хорошие отношения с партийными и государственными руководителями или обзавестись иными полезными связями. У Федоровой советские методы строительства вызывают пылкий восторг. Когда она в 1932 г. пришла на Метрострой, там не было не только тяжелой техники, но даже простейших инструментов. Бригады дрались из-за «козы» — единственной тачки для перевозки бревен и досок. Голыми руками и самыми примитивными орудиями они расчищали строительную площадку: вскрывали мостовую, сносили старые домишки, перекладывали канализационные трубы и снимали трамвайные рельсы. Осенью 1933 г., когда кончились лесоматериалы, их недолго думая отправили на север, в Архангельск, валить лес на сорокаградусном морозе — и снова с одним топором на бригаду{955} Все это Федорова описывает с полной безмятежностью: они взялись за дело с таким задором, что не обращали внимания на окружающие условия. В сильные холода просто старались работать быстрее.
Рис. 12. Т.В. Федорова (р. 1915) — работница Метростроя с отбойным молотком, сер. 1930-х гг. Источник: Федорова Т.В. Наверху — Москва. М, 1986
Яковлев так же относился к условиям работы и так же гордился умением импровизировать. Он и еще 20 «энтузиастов» из его конструкторской группы собирали самолеты полукустарными методами, ютясь по углам на территории завода им. Менжинского, пока не добились собственного помещения весьма необычным способом: сконструированный ими легкий самолетик — «воздушный автомобиль» — приземлился на лугу перед дачей председателя ЦКК Я.Э. Рудзутака (1887-1938), убедив его в способностях молодых конструкторов{956}. Им отвели половину здания кроватной мастерской, которую сначала пришлось вычистить и оштукатурить, а потом защищать от начальства: только благодаря визиту Яковлева в редакцию «Правды» у его группы не отобрали приведенное в порядок помещение. И оборудование у них было импровизированное: для изготовления механических деталей самолетов они пользовались древним, разбитым токарным станком, на котором раньше делались кровати. Потом, наконец, начальник Метростроя П.П. Роттерт подарил им новый токарный станок{957}. Яковлев поясняет: «Лишь энтузиазм и желание во что бы то ни стало иметь хоть какой-нибудь, но свой уголок решили исход наших сомнений. Мы были молоды, полны жажды деятельности и страстно любили авиацию»{958}. Яковлев и Федорова видели в речах о героическом строительстве адекватную оценку собственного опыта. Подобно Поздняку и Чалых, мирившимся с браком как с временным феноменом первой пятилетки, и Яковлев, и Федорова с готовностью рассматривали нехватку техники как преходящее явление, которое добавляло их труду авантюрного духа.
Чалых, Малиованов и Лаврененко не героизируют подобный трудовой опыт, однако и они все-таки отражают два аспекта: с одной стороны, суровую необходимость находить решение проблем, с другой — известную гордость оттого, что ухитрялись справляться с ситуацией. Чалых пишет: «Современному человеку трудно представить себе условия, в которых тогда строились заводы. Не было ни экскаваторов, ни самосвалов, никакого источника механической энергии»{959} -На челябинском заводе под фундаменты обжиговых печей пришлось вручную вынуть 2 400 кубометров земли. Специальность «земляника», впоследствии отмершая, пользовалась тогда большим спросом.
Работали круглые сутки{960}. В 1934 г. Чалых стал начальником строительства Челябинского электродного завода (ЧЭЗ), для которого не существовало ни рационального планирования, ни необходимых средств. Местные предприятия не имели потребности в электродах, оправдывающей сооружение в регионе подобного завода, однако в 1931 г. решение о строительстве было принято: «Подобное положение предвещало электродному заводу жалкое существование. Судьба ЧЭЗ сложилась неудачно, в 1937 году ферросплавщики вообще отказались от электродов, которые он выпускал»{961}. Перед Чалых стояла задача приспособить план, составленный в Москве без учета местных условий, к реальной действительности. Это оказалось очень трудно, так как приходилось конкурировать с уже существующими предприятиями за весьма скудные водные и энергетические ресурсы: «Я оказался на положении пловца, которого обучали плаванию, бросив в глубокую воду и предоставив возможность самому выбраться на берег. До ввода завода в эксплуатацию оставалось немногим более года, и я стремился использовать это время для возможной корректировки проекта. Я не видел выхода из создавшегося тяжелого положения»{962}. Спасение пришло к Чалых в облике наркома Орджоникидзе. Посетив строительство, тот убедился в катастрофичности ситуации и велел И.Ф. Тевосяну (1902-1958) удовлетворить все требования Чалых. Благодаря этому последний смог заказать большую партию бетономешалок, электрического кабеля и газовых труб{963}Чалых и после распада Советского Союза продолжал считать, что строить в 1930-е гг., конечно, было тяжело, но людей переполняли оптимизм и жажда деятельности.
Такого же мнения придерживается Малиованов. Ему, как и Чалых, в 1938 г. довелось «поднимать» безнадежно запущенное предприятие. Он сменил своего предшественника в «пожарном» порядке. Тот, дрожа от страха перед наркомом В.В. Вахрушевым (1902-1947), требовавшим от него отчета, оказался не в состоянии внятно объяснить, что производственные проблемы обусловлены недостаточным снабжением предприятия. Вахрушев тут же решил передать бразды правления ошарашенному Малиованову, тщетно доказывавшему, что он инженер, а не хозяйственник. Нарком дал ему два дня на то, чтобы составить список вещей, безусловно необходимых для нормальной работы. Малиованов в этой щекотливой ситуации оказался на высоте. С предоставленными ему средствами он без труда наладил производство на своем комбинате{964}.
Лаврененко пришлось искать выход из ситуации, когда на него взвалили вину за чужие огрехи. Он изо всех сил старался обеспечить безупречную работу на своем участке, но ему изначально не создали соответствующих условий. Лаврененко с 1936 г. трудился на строительстве Закамской ТЭЦ в г. Краснокамск на Урале и никак не мог получить настоятельно необходимую для нее турбину Ответственность за это нес директор, однако в задержке пуска электростанции он обвинял инженера, то есть Лаврененко: «У меня с Хорошевым сложились совершенно нетерпимые отношения. Электростанция не принимала в эксплуатацию все, что он предъявлял незаконченным. Он же, где только можно, заявлял, что я этим торможу пуск электростанции, что я вредитель и меня нужно арестовать. Напомню — наступал уже 1936 год…»{965} Московский главк прислал представителя, который потребовал срочно принять меры. Лаврененко был вынужден прибегнуть к нетрадиционным методам. Поскольку изготовленный котел генерировал пар со 100 тонн угля, а электростанция пока могла принять для переработки в энергию только половину, он решил сбрасывать лишний пар через отводную трубу: «Мое "невероятное" предложение было принято, шайба установлена, чтобы возможно уменьшить рев от вырывающегося парового потока. Два месяца непрерывно звучал очень неприятный, хриплый гудок, оглашавший окрестность, — свидетельство нерадивости хозяев. Народ нервно, с большим трудом переносил это. Люди уходили с предприятия»{966}. В конце концов ему удалось самостоятельно добыть турбину полулегальным путем, через знакомого ленинградского инженера. Лаврененко отнюдь не превозносит и не оправдывает трудности с оборудованием. Но пережитые мытарства не заставили его критически взглянуть на систему в целом. В бедственном положении на ТЭЦ он винит неумелого директора, следуя тем самым официальным заявлениям, которые ежедневно мог прочесть в газетах. Таким образом, нападки на заводское руководство в печати помогали направить недовольство не против правительства, а против отдельных лиц и учреждений.
Чалых, Малиованов и Лаврененко, описывая подстерегавшие их опасности, тяготы и неудачи, не теряют своего оптимизма или прагматизма, а вот Поздняк и Федосеев пережили ситуации, которые им гораздо труднее было согласовать с положительной в целом картиной социалистического строительства. Поздняка летом 1932 г. начальство послало с проверкой на строительство медеплавильного комбината на озере Балхаш, в казахской пустыне. Он с ужасом увидел, что из-за просчетов планирования и нехватки материалов строительство практически остановилось. Но самое худшее заключалось в том, что никто не подумал о водоочистных сооружениях. Рабочие, пившие сырую воду, болели и умирали. Каждое утро специальная команда объезжала стройплощадку, собирая больных и погибших, причем для больных не хватало ни коек, ни сиделок, ни медикаментов, ни питания{967}. Поскольку на стройке находились десятки тысяч рабочих, а право на снабжение имели только те, кто действительно работал, большинство из них голодало. Руководство опустило руки. Начальник строительства А.М. Трепалов Поздняка вообще не принял, главный инженер А.А. Войков вел себя как сомнамбула, не отвечал на вопросы и вообще дал понять визитеру, что лучше бы тот поскорее проваливал{968}. Худо-бедно выполнив поручение, Поздняк кое-как пристроился в открытом кузове грузовика, который вывез его через пустыню обратно к цивилизации. Он был так рад убраться из этого жуткого места, что почел за счастье ехать в поезде до Москвы стоя: «В дороге снова и снова продумывал страшные впечатления о Прибалхашстрое, о суровой созидательной работе по освоению жаркой пустыни. Вот какой ценой приходится расплачиваться за освоение пустыни. Но нет таких крепостей…»{969} По докладу Поздняка начальника строительства и руководителей местной парторганизации сняли с должностей, большинство рабочих эвакуировали и занялись в первую очередь строительством очистных сооружений и железнодорожной ветки{970}. В рассказе Поздняка довольно явственно проглядывает смятение человека, разрывающегося между признанием очевидных просчетов общего управления экономикой и официальной точкой зрения на подобные явления. Ему, однако, в конце концов удается вписать увиденное в привычную схему оценок и суждений, напомнив себе, что нет таких крепостей, которые не могут взять большевики. В повествовании наблюдается резкая «смена стиля»: после подробного описания обнаруженных ужасов и ошибок планирования автор внезапно сам себя одергивает и поясняет, что высокие цели советской власти оправдывали любые средства.
Федосеев осмысливал встретившиеся ему недостатки иначе, не подчиняя их толкование определенной стратегии. Для него этот опыт стал одним из многих разочарований, в конце концов полностью оттолкнувших его от Советского Союза. Чтобы разрабатывать новые типы ламп, он и его коллеги на заводе «Светлана» в 1936 г. крайне нуждались в новом лабораторном оборудовании, однако наркомат, по словам Федосеева, не мог или не хотел решить этот вопрос. Стоимость оборудования была столь велика, что никто не осмеливался взять на себя ответственность. Инженеры завода обратились прямо в ЦК с письмом, где рассказывали о своем положении и жаловались на дирекцию и пассивную позицию наркомата. Федосеева совершенно обескуражило то, что на письмо не последовало никакой реакции — его просто передали в ту самую инстанцию, которая служила объектом жалоб, то есть в дирекцию завода, с пометкой: «Проверить»{971}. Так Федосееву впервые открылась его беспомощность. Если прежде он верил лозунгам, то теперь увидел, что правительство, постоянно бичующее «пассивное» руководство предприятий, на самом деле не интересуется положением дел на заводах.
Плохие условия труда и нехватка всего на свете — широко распространенная тема в 1930-е гг. Ее использовали и для прославления социалистического строительства, и для обличения якобы ответственных за недостатки лиц. Большинство инженеров находили адекватное толкование и логичное объяснение происходящего в создаваемом печатью дискурсе о героическом строительстве без машин, с одной стороны, и выпадах в адрес отдельных лиц или учреждений — с другой. Яковлев винил руководство завода, Чалых — московское проектное бюро, Лаврененко — директора. Даже Поздняк, вопреки собственным глазам, был готов оправдать увиденное амбициозной программой строительства. В конечном счете все они так или иначе гордились тем, что выполняли поставленные задачи, несмотря на нехватку оборудования и техники. Эта гордость отразилась в словах начальника Т.Б. Кожевниковой, внушавшего ей: «Ты знаешь, какие у нас инженеры? Да они из консервных банок мотор сделают!»{972}