Ашока и греки

Одним из наиболее ярких примеров новых отношений является деятельность Ашоки (273–236) – самого могущественного властителя из династии Маурьев. Эта династия, основанная в 313 г. до н. э. Чандрагуптой (Сандра-коттом греков), изгнавшим стратегов Александра, распространяла свою власть на территорию от Арахосии до Бенгалии и от Афганистана до Майсора. Ашока хорошо известен благодаря надписям, которые очень часто встречаются по всей Империи. Этот великолепный эпиграфический комплекс, буддийский по своей религиозной направленности, является одновременно и исповедью и клятвой: новообращенный владыка принял «дхарму» (благой порядок, закон), предписывавшую основные добродетели. Настоящая пропаганда заключалась в «даре дхармы» – милосердном подарке, вдохновленном любовью к человечеству, требовавшей тяжелых и постоянных усилий.

«Надписи Ашоки» выражают идеал царской власти, который можно сблизить с идеалом эллинистического властителя. Титулатуры похожи, часто встречающаяся формула: «друг богов, царь с дружеским лицом» – напоминает формулу Птолемеев и Селевкидов. Ашока заявляет о своей любви к людям, как и эллинистические монархи, объявлявшие себя филантропами (друзьями человечества). Сущность «доброй власти» в обоих случаях заключалась в справедливости, которая внушала властелину мысль о необходимости самому рассматривать все споры. Одно и то же понимание утверждалось в обоих мирах, отныне неотделимых друг от друга. <207>

Осталось главное различие: греческий царь был ведом только разумом, Ашока – верой, которую он не переставал распространять, пропагандируя Закон. Подобные устремления были чужды эллинистическим властителям. В то же время Ашоку вдохновляли неземные идеалы. «Достичь неба – что может быть важнее!» – восклицает он. Однако временами его мучили угрызения совести, например после завоевания Калинги, за которым последовала резня. Это чувство трудно представить себе у властителей Средиземноморья той эпохи.

В «Надписях Ашоки» содержатся также сведения о дипломатических отношениях с эллинистическими царями [27]* – Антиохом II, Птолемеем II, Магасом Киренским и Александром (Эпирским?). Они свидетельствуют о некотором знании западного мира, называемого «йона» (ионийским) – слово, обозначающее и иранцев и эллинов. Ашок знал, что там нет брахманов. Он отмечал распространение буддизма среди греков – речь, конечно, идет о колонистах на восточных окраинах эллинистического мира.

Довольно загадочное указание на посольства Ашоки теперь может быть разгадано благодаря открытию в 1958 и 1964 гг. двух греческих надписей в Афганистане около Кандагара, на месте Александрии Арахосийской. Первая из них – двуязычная, на греческом и арамейском языках. Она свидетельствует о пылком прозелитизме царя, озабоченного распространением веры до самых границ Империи, среди греков и иранцев – среди последних арамейский был языком культурного общения. «Царь,– сказано, в частности, в первой надписи, – воздерживается от употребления животной пищи, так же как и другие люди, и все охотники и рыбаки царя перестали грешить. И все те, кто был невоздержан, перестали быть невоздержанными по мере своих возможностей. И стали они послушны отцу, и матери, и старым людям в противоположность тому, что было раньше». Оба текста несколько отличаются друг от друга, заметны усилия сделать откровение доступным для каждого народа, чтобы дхарма была более понятной. Так, греки в формуле, призывающей к <208> воздержанию от употребления в пищу мяса животных, выражающей основной принцип буддизма, могли узнать предписания пифагореизма. Этим текстом открывается новая захватывающая страница в истории воздействия восточных культов на греков диаспоры.

Вторая надпись была вырезана на степе здания, а не на скале, как первая. Этот фрагмент перевода двенадцатого эдикта Ашоки о сектах проповедует милосердие и скромность в отношениях с другими религиозными течениями. Но и здесь есть некоторая замена смысла: индийское слово, обозначающее секты (в смысле религиозных группировок), передано на греческом языке словом «диатриба» (философская школа). Греческие философы Арахосии адаптировали послание Ашоки для греческой аудитории, перевели его и, очевидно, объяснили, когда участвовали в посольствах к средиземноморским монархам, посланных их царем. «Обе греческие надписи Кандагара, – отмечал Л. Робер, – проливают свет на эти знаменитые посольства. Теперь их нельзя рассматривать только как из ряда вон выходящую деталь, а также напрасную и экзотическую демонстрацию экзотического монарха. Эти надписи – связь между Индией и философами дворов Пеллы, Кирены и др., это посредничество, способ рассказывать, спорить, понимать». Целый интеллектуальный мир открывается перед нами в этой далекой колонии, подчиненной Ашоке. Целый мир со своими философами и камнерезами (верными проводниками эллинизма – цивилизации надписей на камнях) и, конечно, со своими художниками, музыкантами, артистами.