ПРЕДИСЛОВИЕ
ПРЕДИСЛОВИЕ
Не только книги, но и их замыслы имеют свою судьбу. Когда молодой историк из Бонна д-р Ингеборг Фляйшхауэр в середине 80-х годов задумала исследовать генезис советско-германского договора о ненападении от 23 августа 1939 года, ничто не открывало ей особых перспектив. В историографии ФРГ эта тема уже давно отзвучала; не раз свое слово сказали английские и американские ученые. Западные документальные источники, казалось, были давно освоены. Да и сама Фляйшхауэр до этого занималась совсем иной сферой отношений между Германией и Россией, интересуясь историей «русских немцев» — от эпохи Екатерины Второй до наших дней. Правда, у нее было известное преимущество: она владела русским языком и имела за плечами учебу не только в Берлине, Гамбурге, Париже и Риме, но и в Ленинграде и Москве. Конечно, д-р Фляйшхауэр могла использовать в своем трудном предприятии советские источники, но и это едва ли спасало дело: источники были довольно скудны. Со времени выхода в свет в 1971 году сборника «СССР в борьбе за мир в канун второй мировой войны» и в 1981-м — двухтомника «Документы и материалы кануна второй мировой войны» скудный ручеек советских публикаций иссяк; издание «Документов внешней политики СССР» пресеклось на 1938 годе.
Однако если вспомнить слова Фридриха Второго, не только у солдата, но и у историка может быть Фортуна. Д-ру Фляйшхауэр повезло: она смогла получить у наследников бывшего немецкого посла в СССР графа Фридриха Вернера фон дер Шуленбурга доступ к личному архиву посла. Более того: автор рискнул обратиться к владельцам куда более серьезного и обширного архива, а именно Архива внешней политики СССР с просьбой предоставить хотя бы некоторые «ключевые документы». В былые времена стучаться в ворота московского дипломатического Сезама было делом неблагодарным (впрочем, не только для иностранных, но и для отечественных историков). На этот раз врата не скажу открылись, но приоткрылись...
Я далек от мысли, что результаты того или иного исследования предопределяются внешними обстоятельствами, то есть наличием нового документального материала или уже освоенного историографического «потенциала». Если речь идет о концептуальном осмыслении и обобщении материала, вполне можно обойтись и тем, что уже найдено и опубликовано. Но в данном случае пора Ключевских или Трейчке не пришла.
Хотя с 1939 года миновало каких-нибудь полвека, этот роковой для Европы и всего человечества год нуждается в углубленном фактографическом изучении. В известном смысле мы стали свидетелями ситуации почти трагикомической: в фактах пока дефицит, а концепций было хоть отбавляй со всех сторон. Со стороны советской — концепция предопределенной в силу социалистической природы СССР целесообразности поведения Сталина, со стороны западной — концепция предопределенной своей демократической природой правоты действий Лондона, Парижа и Вашингтона перед лицом коварного Сталина (вкупе со злым Гитлером). Я намеренно «огрубляю» подходы, в которых предостаточно внутренних вариаций. В конечном счете возникло некое конфронтационное противостояние, в котором автоматически оказывался исследователь.
Ингеборг Фляйшхауэр счастливо убереглась в своем плавании между Сциллой и Харибдой. Она продемонстрировала способность соотносить свои суждения не с установившимися стандартами, давно принятыми в крупнейших странах Запада, а с выверенными фактами. Более того: не будет преувеличением сказать, что в координатах университетской западной науки труд Ингеборг Фляйшхауэр можно назвать диссидентским. Еще бы! Она решила поставить выводы своих авторитетных коллег на «испытательный стенд» исторических фактов, для чего избрала метод, который, пожалуй, ближе криминалисту, чем историку. Читатель найдет эту методологическую парафразу уже во введении, где автор ставит вопрос о генезисе пакта и предлагает четыре возможных ответа:
«1. Инициатива исходила от Сталина.
2. Инициатива исходила от Гитлера.
3. Сталин и Гитлер шли навстречу друг другу.
4. Инициатива исходила от германской дипломатии».
Все последующее содержание книги, построенное хронологически по периодам (завязывание расширенных торговых отношений — с 1.10.1938 по 31.1.1939; начало политических переговоров — 1.2 — 10.5.1939; замысел пакта о ненападении — 11.5 — 20.8.1939; заключение пакта — 21 — 23.8.1939), дает ответы — разумеется, не окончательные, но достаточно ясные — на сформулированные Фляйшхауэр вопросы. В этом главная ценность исследования.
Могут возразить: не схоластика ли это? Не все ли равно, «кто был первым»? Ведь результаты известны; как принято говорить, «печально известны»? Нет, это не схоластика: есть конкретное обстоятельство, которое заставляет видеть в подобной постановке вопроса не только «тяжбу о приоритетах».
Советско-германский договор от 23 августа 1939 года не оставался бы до сегодняшних дней столь спорным и не вызвал бы столь острых дискуссий во всем мире, если бы над ним не довлела глубочайшая неспособность государственного руководства сталинского типа — в силу присущей ему идеологии — говорить правду о своих действиях. Пакт родился в глубокой тайне — и не только от дипломатических партнеров СССР, но и от советского народа. Допустим, в 1939 году это предопределялось специфическими обстоятельствами предвоенного времени. Но в последующем, когда эти обстоятельства отпали? Увы, и тогда советское руководство пошло по пути намеренного сокрытия как мотивов, так и самих фактов своей политики. Одно зло повлекло за собой другое. Возникла роковая традиция отрицания самого факта существования секретных соглашений, достигнутых в 1939-1940 годах, и, разумеется, в первую очередь, — отрицание существования секретных дополнительных протоколов к договорам от 23 августа и 28 сентября 1939 года.
В трудные годы второй мировой войны едва ли приходило кому-нибудь в голову начинать, дискуссию о договоре и тем более о протоколах. Но даже в период своей абсолютной власти Сталин понимал взрывчатый характер этой темы и принимал специальные меры, чтобы она не получила развития. Как теперь документально установлено (материалы по этому вопросу находятся в ЦГАОР и были обнаружены Н.С.Лебедевой и Ю.Н.Зоря), в момент конституирования Международного военного трибунала в Нюрнберге был составлен специальный список вопросов, обсуждение которых считалось недопустимым. Справедливость требует отметить, что инициатива составления списка принадлежала не советской стороне, но она была немедленно подхвачена Молотовым и Вышинским (разумеется, с одобрения Сталина). Одним из пунктов был советско-германский пакт о ненападении.
Авторы списка как в воду глядели. В марте 1946 года по инициативе защитника Гесса д-ра Альфреда Зайдля (с американской подачи) тема договора и протоколов впервые появилась на свет в Нюрнберге. Правда, договоренность союзников сработала, и вопрос был свернут. Что касается советского обвинителя, он расценил акцию Зайдля как провокацию, а протокол — как фальшивку. Тем не менее раздался тревожный сигнал, и его эхом стало в апреле 1946 года изъятие оригиналов протоколов из архива МИД СССР. Они были переданы в личный архив В.М.Молотова и с тех пор бесследно исчезли.
Чисто гипотетически позволительно рассуждать: почему бы в 1945 году не сказать правду о протоколах или по меньшей мере не объяснить причины их составления? Ведь это была кульминация советского престижа в мире, и, казалось, можно было бы «рискнуть» закрыть брешь. Но это не укладывалось в стиль Сталина. Тем более уже начиналась «холодная война», и ее неумолимая логика требовала взаимных разоблачений, в том числе разоблачений «злобных происков Запада».
Заветы Сталина и Молотова перенял А.А.Громыко. Он не допускал никаких отклонений от категорического отрицания наличия протоколов. Как мне рассказывали, со стороны некоторых ученых и дипломатов (например, начальника Историко-дипломатического управления МИД СССР И.Земскова) предпринимались попытки убедить министра в ошибочности этой линии и дать возможность хотя бы «теоретически» допустить факт каких-то негласных советско-германских договоренностей. Вотще!
Вопрос о пересмотре советской позиции ставился и позже. Так, в 1987 году новое руководство МИД СССР вместе с рядом отделов ЦК КПСС предприняло попытку признать очевидные факты. Но это предложение не прошло по мотивам отсутствия оригиналов. Даже перед самой кончиной А.А.Громыко, принимая весной 1989 года корреспондента гамбургского журнала «Шпигель» Фритьофа Майера, отрицал наличие протоколов и назвал их «фальшивкой».
Можно понять наших западных коллег, которые вовсе не из-за своего «антисоветизма», а на основании аутентичных, с их точки зрения, копий документов и многочисленных косвенных свидетельств говорили о существовании протоколов. Ход их мысли был примерно таков: если Советский Союз так упорно отрицает наличие протоколов, то не следует ли предполагать, что подобное отрицание отражает глубокую безнравственность и аморальность всего внешнеполитического курса СССР тех (и последующих) лет? Достаточно логичным им казалось предположить, что отрицание наличия протоколов имеет подоплекой инициативную роль Сталина в заключении сделок 1939 года.
Иными словами: своим неадекватным поведением мы сами навлекали на себя любые подозрения и сомнения. Абсурдная позиция по протоколам лишала советскую сторону возможности более точно интерпретировать предвоенную ситуацию и мотивы действий СССР.
...Книга Ингеборг Фляйшхауэр появилась на свет, когда спор о протоколах был окончен. Решения второго Съезда народных депутатов СССР освободили советскую внешнюю политику и науку от этой роковой «ипотеки» и дали возможность дискутировать по существу вопросов. Доклад, сделанный на съезде А.Н.Яковлевым, определил основные компоненты этой дискуссии, и можно надеяться, что читатель книги знаком как с глубоким анализом, так и с высоким нравственным вердиктом, вынесенным в докладе.
Теперь о самой книге. О, как хорошо, что миновали времена, когда при оценке работы западного («буржуазного») историка советский рецензент был обязан «давать отпор», «разоблачать» и так далее. В лучшем случае надо было, оценив достоинства книги, присоединить сакраментальное «в то же время» и пожурить исследователя, что он не указал на то-то и то-то, не воспринял основополагающие принципы марксистской методологии. Не буду использовать ничего из подобного «малого джентльменского набора» и охотно уступлю сию возможность иному читателю, ежели он этого пожелает.
Но вот проблема, которую хочется затронуть вовсе не из-за стремления «возразить». Книга именуется «Пакт. Гитлер, Сталин и инициатива германской дипломатии. 1938 — 1939». Проблема отражена как в подзаголовке книги, так и в тех «вариантах», которые рассматриваются для определения инициативы в деле заключения пакта (Сталин, Гитлер, оба вместе, германская дипломатия). Я же спрашиваю себя: что такое «германская дипломатия»? Оправданно ли функциональное выделение дипломатии из общего баланса государственной политики тоталитарного нацистского государства?
Оговорюсь сразу: несостоятелен противоположный метод, давно укоренившийся в советской науке и догматически рисовавший нацистское государство единым монолитом, в котором все по отдельности и вместе взятые его элементы автоматически выполняли волю германского монополистического капитала и, следовательно, Гитлера. Конечно, необходима дифференциация. Но где ее границы? Существовала ли «дипломатия» в годы Гитлера сама по себе? Существовали ли вообще автономные политические — в первую очередь элитарные — структуры в тоталитарном государстве?
Проблема преемственности и приспособляемости элит далеко не последняя в исследовании немецкого национал-социалистского государства и для понимания того, каким образом в столь краткий срок пришедшей в 1933 году к власти политической силе удалось консолидировать ту самую верхушку веймарской Германии, которая либо снисходительно, либо презрительно относилась к «богемскому ефрейтору» (так именовал Гитлера Гинденбург). Нестор западногерманской исторической науки Фриц Фишер, снискавший себе высшую репутацию анализом германского империализма эпохи первой мировой войны, в своей вышедшей в 1979 году небольшой работе «Союз элит. К проблемам преемственности структур власти в Германии. 1871 — 1945» вскрыл секрет подобного превращения, проанализировав конечные цели, с одной стороны, НСДАП, а с другой — немецких промышленных, военных и дипломатических элит и установив у них поразительные совпадения. Да, «богемский ефрейтор» Гитлер смог показать и доказать своим скептически настроенным партнерам по власти, что именно он гарантирует им достижение политических целей, ревизующих итоги проигранной войны и ведущих Германию к европейскому, а затем и мировому господству. Генерал-полковник Вернер фон Фрич, презиравший фюрера (тот платил генералу тем же), в одном частном письме как-то вынужден был признать, что фактически Гитлер сделал то, чего хотел и сам Фрич, а именно: «выиграл битву» против рабочих и евреев. Еще важнее для генерала было то, что Гитлер вернул Германии военный суверенитет.
Две германские элиты весьма наглядно проделали путь преемственности и приспособления. Военная элита сделала это очень быстро. Если до 1933 года нацистам приходилось опираться лишь на некоторых генералов (Бломберга, Рейхенау), то к 1936 году высший генералитет уже не сомневался в своей ставке на Гитлера. Убрав с пути соперников (июнь 1934 года), генералитет в своей массе принял все, что предложил ему фюрер. Сомневающиеся же и умудренные опытом генералы типа Людвига Бека были вынуждены уйти в сторону.
А дипломаты? Пожалуй, ни в одном другом государственном ведомстве приход Гитлера не был встречен с таким скепсисом, как в старинном особняке на Вильгельмштрассе. Парвеню, крикун, экстремист да еще австриец, Гитлер не внушал доверия. Это было взаимное чувство. На первых порах Гитлер предпочитал использовать свои, «партийные инструменты» внешней политики — внешнеполитическое ведомство НСДАП Альфреда Розенберга, зарубежную организацию НСДАП Вильгельма Боле и, наконец, так называемое «бюро Риббентропа». Но медленно и верно дух нового рейха проникал в дипломатические кабинеты, а их обитатели все больше проникались нацистским духом.
К концу 30-х годов процесс слияния зашел так далеко, что Гитлер уже не боялся дипломатической «фронды». Все остатки добрых советско-германских отношений эпохи Рапалло были устранены; в германо-французских делах заправлял Отто Абетц, а Англию «взял на себя» сам Риббентроп. Он же в 1937 году сменил последнего представителя дворянской элиты Константина фон Нейрата на посту министра.
Конечно, в здании имперского министерства иностранных дел оставалось немало дальнозорких политиков, высококультурных и образованных людей. Призраки Бисмарка, Бюлова, Ратенау, Штреземана безусловно могли навещать чиновников, облачившихся в новую блестящую форму, введенную при Иоахиме фон Риббентропе. В конечном счете не случайно, что в рядах профессиональных дипломатов впоследствии оказалось немало участников заговора 20 июля. В МИДе многие видели роковую динамику гитлеровского курса на войну. Видели, но... одобряли многие действия фюрера, в особенности в отношении Чехословакии и Франции, а затем Польши и СССР. Фигура статс-секретаря Эрнста фон Вайцзеккера здесь оказалась наиболее трагичной: он до последнего момента надеялся «обуздать» фюрера, предлагая ему более умелые тактические ходы, а на практике становился соучастником в развязывании агрессии. Огромный интерес в этом плане представляют его дневники, изданные канадским историком Леонидасом Хиллом, и надо надеяться, что советский читатель когда-либо с ними познакомится.
Книга Фляйшхауэр тоже дает обширный материал для раздумий о «дуализме» души и действий как самого Вайцзеккера, так и его единомышленников. В груди многих дипломатов нацистского периода жили по «две души». Это раздвоение оказалось особенно характерным для тех, кто занимался германо-советскими отношениями. Судите сами: начиная с Рапалло и в течение начала 30-х годов германская дипломатия показала высокий класс профессионального и политического здравомыслия, поддерживая нормальные связи с Москвой. И вот приходит к власти партия, которая свою высшую цель видит в уничтожении Советского Союза! Руководство имперского министерства иностранных дел (Нейрат) довольно быстро усвоило новую максиму (в частности, убрало с поста статс-секретаря фон Бюлова, «хранителя» рапалльских традиций), но одновременно продолжало пользоваться услугами специалистов из того же круга лиц (Шуленбург, Надольный, Шнурре, Хильгер). В этом же круге и появилась в конце 1938 года идея оживления былых добрых отношений с СССР. Другое дело, что эта идея была обращена в свою противоположность, то есть не для стабилизации мира, а для подготовки войны. Здесь видим обратную метаморфозу «приспособления элиты», а именно: политическое руководство рейха приспособило для своих целей концепции, казалось бы, неприемлемые для него!
Это не означает, что мы должны отрицать честность и внутреннюю порядочность таких людей, как Шуленбург и другие его единомышленники. Фигура последнего довоенного посла в Москве заслуживает всяческого уважения и даже удивления. Ведь многое должно было свершиться в душе графа фон Шуленбурга, чтобы он 5 мая 1941 года предупредил заместителя наркома по иностранным делам Деканозова о предстоящем нападении Германии на СССР! Насколько мне известно, д-р Фляйшхауэр продолжает работу над архивом Шуленбурга и готовит новую книгу, посвященную периоду от 23 августа 1939 года до 22 июня 1941 года. Будем с нетерпением ждать публикации.
Сейчас пришло время, когда с созданием единого германского государства складываются предпосылки для углубленного изучения богатой и противоречивой истории советско-германских отношений. Этому должно помочь распространение принципа гласности на советские архивы. Объединенные усилия историков, архивных работников, политологов, философов обеих стран должны дать нам не искаженную политическими предрассудками, фактически полную и концептуально целостную картину. Книга д-ра Фляйшхауэр — добрый предвестник в этом большом деле.
Лев Безыменский