Германия отказывается от Закарпатской Украины
Германия отказывается от Закарпатской Украины
В конце февраля — начале марта 1939 г. Советское правительство по-новому подошло к оценке опасности в обозримом будущем со стороны Германии. Именно тогда оно пришло к выводу, что колебания Гитлера окончились и он решил нанести первый удар не на востоке, в направлении сырьевой базы Украины (то есть против СССР), а на западе[342]. Чрезвычайно важную роль в этой оценке очередности германских намерений сыграл «отказ Гитлера от украинской идеи»[343].
В феврале 1939 г. Гитлер, как видно, временно оставил намерение использовать так называемую Закарпатскую Украину в качестве пропагандистского и военного средства завоевания Советской Украины[344]. В марте он открыто уступил ее в награду за присоединение к антикоминтерновскому пакту венгерскому регенту Хорти. 13 марта немецкий посланник в Бухаресте фон Эрдмансдорф известил Хорти и премьер-министра Телеки о том, что Гитлер хочет, чтобы венгерские войска захватили Закарпатскую Украину одним ударом и по согласованию с немецкими войсками, расположенными в Богемии и Моравии. Со своей стороны Хорти с согласия Гитлера потребовал в ультимативной форме отторжения Закарпатской Украины от Чехословакии. 14 марта, задень до вступления германских войск в Прагу, венгерские войска оккупировали эту восточную, граничащую с СССР часть Чехословакии[345].
Очевидный отказ Гитлера от планов создания «Великой Украины» содержал в себе, с точки зрения англичан, все признаки опасного шага к сближению Германии с Советским Союзом[346]. По мнению советской стороны, он означал сокрушительный удар по английским надеждам побудить Гитлера напасть на Украину и таким образом столкнуть Германию с СССР[347].
Разведывательная информация, должно быть, подтвердила Советскому правительству правильность этой оценки. Учитывая проникновение советской агентуры через группу Шульце-Бойзен/Харнака в сферу военного планирования, вполне вероятно, что Москва уже тогда узнала о речи Гитлера, произнесенной 8 марта 1939 г.; в ней канцлер перед широкой аудиторией изложил свои планы на ближайшее время[348]. Он объявил о предстоящей оккупации остальной территории Чехословакии германскими войсками «не позднее 15 марта» и уточнил дальнейший ход действий: «на очереди» была Польша. Ее военный разгром не представлял-де для германской армии больших трудностей. К 1940 г. польские сырьевые запасы дополнятся ресурсами Венгрии и Румынии, и тогда, дескать, «Германия... непобедима». С обеспеченным тылом, обладая польским углем, румынской нефтью и сельскохозяйственными продуктами трех богатых государств Центральной Европы, германский вермахт в 1940 — 1941 гг. мог бы окончательно разделаться с Францией и Англией. СССР пока остался за рамками планирования.
Отчет Мерекалова из Берлина от 11 марта[349] подтвердил намеченный Гитлером в его речи 8 марта ход предстоящих военных событий. Едва ли можно предположить, писал Мерекалов, что Гитлер сделал Польше сколько-нибудь серьезные предложения на ближайшее будущее в отношении Советской Украины, «скорее всего, тут было желание французской стороны видеть экспансию Германии, направленной на восток». Между тем, по словам Мерекалова, форсированное строительство укреплений на «западной границе» свидетельствовали о «заострении германской политики в западном направлении».
Сведения Петера Клейста, переданные советской разведке 13 марта[350], подтвердили отчет Мерекалова. Согласно этим сообщениям, Гитлер 6 марта[351] принял решение полностью разделаться с Чехословакией. После ликвидации этого очага беспокойства он намеревался приступить к устранению подходящими средствами таких факторов неопределенности, какими являлись Польша, Венгрия и Румыния, чтобы обезопасить тыл для намеченной уже на май 1939 г. германо-итальянской акции на западе. Даже аннексия Мемельской области и усиленная германская активность в Прибалтике имели, по словам Клейста, целью создать «прикрытый тыл для столкновения на западе». Все запланированные на востоке и юго-востоке меры якобы служили «подготовке акции против Запада». А вот более поздние планы Гитлера включали войну с Советским Союзом как «последнюю и решающую задачу германской политики». Для этого, возможно, несколько позже можно было бы использовать и Польшу. В своем нынешнем состоянии она для борьбы против СССР якобы не подходила. Ее следовало сперва «территориально разделить»[352], а затем заново политически организовать.
В связи с подготовкой оккупации Чехословакии, сообщал Клейст далее, затрагивался и украинский вопрос. Однако все представленные Риббентропом Гитлеру на этот счет соображения были последним отвергнуты. Он заметил, что все это «пока еще мечты». Первая часть сообщений Клейста, касавшаяся прогноза предстоявшей оккупации Чехословакии, нашла, с точки зрения Москвы, подтверждение в телеграмме Мерекалова от 14 марта[353] и в событиях 15 марта, что дало основание считать и остальные его сообщения достоверными.
Как видно, на рубеже февраля — марта 1939 г. тревога Москвы по поводу непосредственной угрозы со стороны Германии внезапно улетучилась. 1 марта Шуленбург сообщил Эмилю Вилю, что после последнего визита к наркому внешней торговли Микояну он и Хильгер были еще «довольно пессимистично» настроены. «Мы посчитали, — писал Шуленбург, — что дальнейшие усилия бесполезны. Но на следующий день картина изменилась. Микоян выразил готовность поставить сырья на 200 миллионов марок»[354]. 3 марта итальянский посол Аугусто Россо писал министру иностранных дел Италии графу Чиано, что сейчас в советских правительственных кругах отмечается «чувство возросшей самоуверенности и оптимизм относительно международного положения СССР». Далее Россо добавил: «У меня создалось впечатление, что Советское правительство сегодня действительно имеет достоверные данные о том, что ему, по крайней мере на определенный срок, не угрожают ни Польша, ни Германия»[355].
В тот момент, когда казалось, что Советское правительство преодолело свои сомнения, дипломатические попытки начать широкие экономические переговоры вновь потерпели фиаско. 8 марта 1939 г., когда Гитлер приказал оккупировать Польшу и «решить» польский вопрос военными средствами, министериаль-директору Вилю пришлось сообщить послу Шуленбургу, что на пути германских поставок в СССР возникли «существенные препятствия» и что в настоящее время изучается вопрос о целесообразности продолжения переговоров[356]. На решающем заседании торгово-политической комиссии, состоявшемся 11 марта 1939 г. в министерстве иностранных дел, чиновник центрального аппарата имперского министерства экономики Шлоттер огласил мнение своего ведомства, согласно которому при сложившемся военном положении «незаконченные переговоры с русскими о кредитах должны быть в подходящей форме прекращены»[357]. В связи с новыми указаниями нагрузка на военную экономику Германии в последующие два года не позволяла организовать поставки в таком объеме, что, учитывая положение в Германии с сырьем, было «чрезвычайно досадно». Переговоры, однако, следовало не «прерывать полностью, а оттягивать» до тех пор, пока не представится возможность их возобновить. Это решение германского правительства, как справедливо заметил Карл Шорске[358], определялось не политической, а военной и экономической необходимостью. Усилия германской дипломатии в России, направленные на создание прочного базиса для дальнейшего политического сближения, вторично оказались напрасными. Говоря словами Шорске, «конструктивная» дипломатическая деятельность... была прервана государством, которое в тот момент потеряло всякий интерес к дипломатии как инструменту международной политики».