Подписание
Подписание
К моменту подписания пакта Гитлер еще не полностью «обвел» Сталина «вокруг пальца»[1269]. Этот последний — несмотря на эйфорию Риббентропа, которая после его возвращения в посольство распространилась на всю его свиту[1270], — оставался трезвым и спокойным. Более того, «хозяин Кремля» стал даже несколько более любезным: он выглядел теперь победителем в этой поначалу столь неравной игре и излучал вновь обретенную — за признанной за ним демаркационной линией — безопасность. Между тем стиль этой встречи по-прежнему оставался явно далеким от характера государственного акта (картина изменилась лишь при заключении договора о границе и дружбе от 28 сентября 1939 г.). Сначала Сталин дал ясно понять, что речь идет, говоря словами Хильгера о браке не «по любви», а «по расчету»[1271] — толкование, которое с обнародованием текста пакта о ненападении в «Правде» от 24 августа 1939 г. получило широкое распространение в стране и оставалось в силе на протяжении всего периода его действия. Оно прозвучало уже в опубликованном на страницах «Правды» коммюнике от 24 августа[1272] и — что осталось не замеченным многими интерпретаторами — в речи Молотова на внеочередной четвертой сессии Верховного Совета СССР, созванной для ратификации договора 31 августа 1939 г.[1273] А после разрыва немецкой стороной германо-советского союза толкование это позволило Сталину дать в драматической речи по радио от 3 июля 1941 г. в определенной мере достоверное разъяснение по поводу заключения пакта 1939 г. и тем самым одновременно восстановить преемственность своей прежней внешнеполитической концепции и концепции союзов[1274].
Чисто прагматический характер пакта отчетливее всего проявился в эти ночные и утренние часы 24 августа 1939 г. в том, что советские хозяева даже церемонию подписания договора провели не в подобающем случаю зале и не в присутствии сколько-нибудь широкого круга лиц. Более того, они предложили гостям в течение того времени, пока готовился чистовой экземпляр текста договора, который должен был быть подписан, перекусить прямо тут же в кабинете, в котором велись переговоры[1275].
Во время этой импровизированной трапезы Риббентроп — среди прочих льстивых излияний вроде того, что Гитлер нашел Сталина «очень симпатичным», — повторил свою ссылку на выступление Сталина на XVIII съезде партии 10 марта 1939 г., подчеркнув, что это выступление «содержало фразу, которая, хотя Германия в ней и не упоминалась, была воспринята Гитлером в том смысле, что господин Сталин хотел ею намекнуть, что Советское правительство считает возможным или желательным добиться лучших отношений и с Германией». Сталин, который в начале этих переговоров намеренно пропустил мимо ушей первую ссылку Риббентропа на его речь, произнесенную на съезде, теперь, видимо, счел себя обязанным проявить подобающую хозяину вежливость по отношению к гостю и «ответил на это коротким замечанием, которое в передаче переводчика Павлова прозвучало так: "Это как раз и входило в наши намерения"»[1276]. Характер этой реплики указывал на то, что теперь, после того как дело сделано, Сталин решил поставить себе в заслугу эту прямо-таки навязанную ему Риббентропом идею, которая в свое время никак не значилась в числе главных его приоритетов.
Молотов в лакейском сверхусердии еще раз подхватил это утверждение Сталина в своем заключительном тосте, приписав своему «вождю» честь авторства идеи: поднимая бокал, он заметил, что «именно Сталин своим мартовским выступлением, которое правильно было понято в Германии, положил начало перелому в политических отношениях»[1277]. Сталин был польщен, и Молотов, выступая 31 августа в связи с обсуждением вопроса о ратификации пакта, еще раз намекнул на эту взаимосвязь.
Около двух часов утра оба министра иностранных дел в том же малопривлекательном рабочем кабинете в Кремле подписали датированные предыдущим днем документы. По желанию Риббентропа на церемонию подписания были допущены несколько немецких журналистов и — на правах протоколиста последующей беседы — исполняющий обязанности легационного советника посольства Андор Хенке, хорошо знавший Россию и русский язык. С бокалом русского шампанского в руке Риббентроп, испытывая «чувство упоения от сознания удачного завершения авантюры»[1278], начал разговор в духе политического обзора событий, призванного содействовать прояснению намерений сторон. Сталин держал себя подчеркнуто приветливо, но его не покидали трезвость суждений и самообладание, и он — незаметно для предельно самоуверенного Риббентропа — проявил в немногочисленных своих высказываниях достаточно твердую уверенность.
Вопрос о смягчающем германском воздействии на Японию, который, по первоначальным советским представлениям, должен был быть частью протокола, судя по всему, в двух предшествующих раундах переговоров не затрагивался либо же был перенесен на этот неофициальный уровень переговоров. Причина была двоякая: с одной стороны, антикоминтерновский пакт был обесценен договором о ненападении и Советский Союз благодаря секретному дополнительному протоколу рассчитывал на безопасность по крайней мере своей западной границы. С другой стороны, начиная с 20 августа советское контрнаступление протекало успешно. Тем самым японская агрессия теряла свое значение, и Сталин в этом разговоре настойчиво давал понять, что его заинтересованность в германском посредничестве ослабла. Предложенные Риббентропом добрые услуги он назвал полезными, но стремился не допустить, чтобы возникло впечатление, будто соответствующая инициатива исходила от советской стороны. В отношении Японии Сталин применил классическую формулу советского образа действий: выразил пожелание об улучшении отношений, но подчеркнул, что его терпение имеет предел. Выразил он это так: «Если Япония хочет войны, она может ее получить. Советский Союз не боится ее и готов к конфронтации. Если же Япония желает мира, то тем лучше!»[1279] Здесь Сталин — дабы произвести впечатление на Риббентропа — со своего рода «садистским удовлетворением» добавил, что его красноармейцы «переколошматили не меньше 20 тысяч японцев» и что это «единственный язык, который эти азиаты понимают»[1280]. Такая форма выражения представляла собой нечто новое. Она призвана была наглядно продемонстрировать прежде всего Германии — союзнице Японии — военную силу и обороноспособность Советского Союза. По этой причине со стороны Риббентропа не было недостатка и в стереотипных заверениях в том, что антикоминтерновский пакт направлен не против СССР, а исключительно против западных демократий.
Об Англии Сталин говорил «с открытой враждебностью и презрением» (Хильгер), а об английской военной миссии высказывался «пренебрежительно» (Хенке). Здесь еще раз косвенно подтвердилось то, как велики были надежды, которые он связывал с Англией, и насколько сильным оказалось его ожесточение, вызванное английской позицией. Риббентроп с радостью разделил это мнение Сталина, настойчиво подчеркивая военную слабость Англии. Он не забывал при этом подогревать советское недоверие в отношении Англии, перефразируя выступление Сталина на XVIII съезде партии, где говорилось, что Англия хочет «заставить других бороться» ради ее собственного притязания на мировое господство.
В этом месте обмена мнениями произошел характерный эпизод, оставшийся не замеченным германской стороной: Риббентроп, настроенный под воздействием винных паров на благодушный лад, доверительно намекнул на то, что Англия в эти дни предприняла новую попытку зондажа в отношении германских намерений. «Типично английский глупый маневр», — добавил он. В ответ на это Сталин тоном всеведущего ясновидца заметил, что «речь, видимо, идет о письме Чемберлена, которое посол Гендерсон 23 августа вручил в Оберзальцберге фюреру»[1281]. Тем самым он дал Риббентропу понять, что информирован о подноготной британо-германских отношений точнее, детальнее и оперативнее, чем германский министр иностранных дел!
К легковесной недооценке Риббентропом военных возможностей английской и французской армий Сталин отнесся «очень скептически»[1282]. По сообщению Хенке, Сталин намекнул, что Англия будет «вести войну умело и настойчиво», а у Франции «по крайней мере крупная армия». Те неубедительные цифры, которые Риббентроп в ответ на это привел в доказательство незначительности английской и французской военной мощи, не произвели на Сталина должного впечатления: его трезвый реализм подсказывал ему другое. Далее Сталин стал обстоятельно расспрашивать о намерениях Италии на Балканах и Германии в Турции. Разъяснения Риббентропа были в первом случае уклончивыми, а во втором — дилетантскими. И здесь Сталин тоже дал понять, что он осведомлен лучше собеседника.
Одобрение Сталина встретили высказывания Риббентропа о том, что немецкий народ приветствует взаимопонимание с Советским Союзом. Сталин сказал, что охотно верит этому: «Немцы хотят мира и поэтому приветствуют установление дружественных отношений между рейхом и Советским Союзом». Затем Сталин, как явствует из записи разговора, сделанной Андором Хенке, «спонтанно» провозгласил тост в честь Гитлера, сказав при этом: «Зная, как сильно немецкий народ любит своего фюрера, я хотел бы выпить за его здоровье». Эта здравица, произведшая сильнейшее впечатление на немецких гостей, в действительности, если соразмерить ее с обычным русским и особенно кавказским церемониалом, представляла собой скромный и скупой на слова жест признания по адресу противной стороны[1283]. Он не содержал даже видимости выражения личного уважения. Напротив, когда Молотов поднял бокал за здоровье рейхсминистра иностранных дел и посла графа фон Шуленбурга, то этот жест имел конкретный, обогащенный совместным опытом смысл.
Наконец, в конце этой встречи Сталин в виде напутствия со всей отчетливостью изложил Риббентропу свою действительную оценку пакта и всего связанного с ним, заявив при прощании, что «Советский Союз воспринимает пакт очень серьезно» и что он, Сталин, «может под честное слово заверить, что Советский Союз не обманет своего партнера»[1284]. Не было случайным и, видимо, не осталось незамеченным то, что гость не ответил хозяину сопоставимым заверением.
Тонкие ноты, звучавшие в высказываниях Сталина, ускользнули от германского министра иностранных дел. Он увидел в Сталине «человека необычного формата. Его трезвая, почти сухая и тем не менее столь меткая манера выражения, его жесткость и в то же время широта мышления при ведении переговоров показывали, что он не зря носил свое имя». В германском посольстве, где по случаю подписания договора было устроено еще одно импровизированное торжество, Риббентроп выглядел сверх всякой меры упоенным в конечном счете все же столь неожиданно большим успехом. По его собственным словам, он «в считанные часы после... прибытия в Москву добился такого взаимопонимания, какое... при отлете из Берлина казалось немыслимым»[1285].
Об успешном завершении своей миссии Риббентроп в эти утренние часы 24 августа из Москвы сообщил по телефону в Берхтесгаден Гитлеру. Сообщение это вызвало у фюрера приступ маниакально-патологической исступленности, давшей выход его завоевательскому духу. Он стучал кулаками по стене, вел себя как сумасшедший и кричал: «Теперь весь мир у меня в кармане!»[1286] «Теперь мне принадлежит Европа. Азию могут удерживать в своих руках другие!»[1287] Своему адъютанту он сказал, что это «произведет эффект разорвавшейся бомбы»[1288].
На следующий день вечером — около 19 часов — Гитлер принимал уже в берлинской имперской канцелярии в присутствии Геринга и Вайцзеккера торжествующего министра иностранных дел[1289]. Этот последний дал ему понять, что желание Сталина и Молотова добиться прочного и длительного взаимопонимания с Германией «искренне»[1290]. Гитлер своими дикими жестами безумца вновь дал выход необузданной радости по поводу успеха этого маневра. По свидетельству руководителя канцелярии министра иностранных дел, Гитлер был убежден, что «свершил величайший подвиг своей жизни, который затмил собой все прежние успехи во внутри- и внешнеполитической областях»[1291].
Статс-секретарь фон Вайцзеккер явно у клонился от обязательной посему случаю эйфории. Его надежда на сохранение «неопределенного состояния» до осени, когда начало любой военной кампании и тем самым большой войны было бы уже невозможно, не сбылась. Он рассчитывал на восточные темпы ведения переговоров и на славянскую крестьянскую хитрость, но ошибся в этом, ибо «не ожидал, что эта преграда на пути войны так быстро рухнет»[1292]. Несколько недель спустя, уже после окончания польской кампании, в ходе которой и его семье пришлось отдать первую кровавую дань за преступное безрассудство его начальников, он еще раз занялся выяснением причин возникновения войны. Ему пришлось признать, что «в русском вопросе» он «несколько разочаровался». «Я рассчитывал, — писал он, — что мы, пожалуй, сможем привлечь русских на свою сторону. Но то, что они так скоро и точно к намеченному сроку нападения на Польшу, так сказать, с сегодня на завтра перейдут на нашу сторону, я считал совершенно невероятным»[1293].
Его уволенный в отставку коллега Ульрих фон Хассель увидел в заключении пакта причину наступления «крайнего обострения положения». При всем том, что пакт, по его словам, был воспринят в мире как мастерский тактический ход, одновременно с его заключением, однако, было дано также «доказательство полной аморальности и беспринципности обоих диктаторов». Но вопреки расчетам Гитлера пакт, по мнению Хасселя, показал Англии, «что на карту поставлено все и что дальнейшее падение престижа означало бы для западных держав настоящую катастрофу. Этим объясняется немедленное заключение почти без всяких оговорок союза с Польшей». Авторитет же германской политики, подчеркивает Хассель, с заключением пакта «упал еще ниже», если это вообще было возможно[1294].
В то время как в официальном Берлине царило радостное оживление, Москва впала в депрессию. На следующее после подписания пакта утро Сталин, должно быть, полностью осознал всю «драматичность» принятого им решения. По неизвестным нам причинам (а это могла быть секретная информация из германского посольства, возможно полученная через прослушивание бахвальства Риббентропа по поводу удавшейся сделки) он впал в состояние крайней неуверенности, съедаемый сомнениями, не использует ли Гитлер этот договор «как дубинку для выколачивания из Англии и Франции нужных ему уступок»[1295].
С позиций германского посольства в Москве визит Риббентропа выглядел «большим решением, которое все... полностью опрокидывает»[1296]. И здесь «восприятие... скептическое и озабоченное»[1297]. 24 августа посол, вопреки обыкновению, уже очень рано — около 9 часов утра — объявился у себя в офисе. Его ближайшие сотрудники заметили в нем сильное внутреннее возбуждение. Вскоре после своего прибытия в посольство Шуленбург пригласил своего личного референта Херварта, о котором ему было известно, что он поддерживает тесные связи с другими посольствами. Посол со всей откровенностью излил Херварту чувства, во власти которых он оказался в это утро при тягостном пробуждении после ночи, ознаменовавшейся подписанием пакта. Его дипломатической инициативой злоупотребили, пакт о ненападении — инструмент поддержания мира — в результате подписания протокола о разграничении сфер интересов превратился в свою противоположность — в разбойничий союз для войны. Если еще во время переговоров он и питал надежду на то, что таким способом можно предотвратить войну, то откровенное бахвальство Риббентропа после совершенной сделки должно было убедить его в обратном.
Тот факт, что Шуленбург сыграл столь важную роль в подготовке этого пакта, обернулся для него — как понял референт — «трагедией». Согласно воспоминаниям Херварта, Шуленбург сказал ему такие слова: «Я, не жалея сил, трудился ради хороших отношений между Германией и Советским Союзом и в известном смысле достиг этой своей цели. Но вы сами понимаете, что в действительности я не достиг ничего. Этот договор приведет нас ко второй мировой войне и низвергнет Германию в пропасть». Затем посол заговорил о предстоящей войне, в отношении которой он был убежден, что это будет затяжная война.
Сразу после этого разговора — в Москве, по тамошним представлениям было еще сравнительно рано — Херварт, «подавленный и опечаленный»[1298], из своего посольского кабинета позвонил американскому другу и коллеге Чарльзу Болену и попросил его, не считаясь ни с какими соображениями безопасности, тотчас же приехать к нему в посольство. В своей рабочей комнате, непосредственно примыкавшей к кабинету посла, Херварт во всех подробностях проинформировал советника американского посольства в Москве о заключении пакта. Он сообщил Болену, что «полное взаимопонимание» обеих сторон зафиксировано в секретном протоколе, который предусматривает разделение восточноевропейских стран (Херварт упомянул все соответствующие страны, за исключением Финляндии) на «сферу жизненных советских интересов» и «германскую гегемонию». Согласно этому секретному протоколу, сказал далее Херварт, Советский Союз в случае территориальных изменений, которые будут предприняты в этом районе Германией, получит «территориальную компенсацию». Кроме того, в «основном документе» каждой из сторон запрещено присоединяться к любой, враждебной другой стороне группировке держав, так что присоединение Советского Союза к англо-французскому альянсу отныне в такой же мере невозможно, как и союз Германии с Японией. Как вспоминал впоследствии Чарльз Болен, Херварт был «крайне угнетен. Пакт произвел на него удручающее впечатление... он отчетливо представлял себе, что это означает войну против Польши»[1299].
Болен незамедлительно информировал об этом своего посла. Последний тут же составил текст телеграммы, которую около 12 часов дня — за час до отъезда делегации Риббентропа из Москвы — велел зашифровать и отправить в Вашингтон. В телеграмме Лоуренс Штейнгардт, проинформировав государственного секретаря о сообщениях советских утренних газет относительно пакта о ненападении, далее добавил: «Меня в строго доверительном порядке поставили в известность о том, что минувшей ночью между советским и германским правительствами достигнуто полное «взаимопонимание» по территориальным вопросам в Восточной Европе. Согласно договоренности, Эстония, Латвия, Восточная Польша и Бессарабия признаны сферами жизненных советских интересов... Мой информант добавил, что статья 4, которая запрещает каждой из договаривающихся сторон присоединяться к группировкам третьих держав, направленным против другой стороны, не только не допустит, чтобы Советский Союз принадлежал к какому-либо англо-советскому союзу, но и исключит сверх того любые германо-японские совместные действия... В результате дискуссий по территориальным вопросам, касавшихся стран, расположенных между Германией и Советским Союзом, достигнута, как мне сообщили, секретная договоренность о том, что Советский Союз по желанию может получить компенсацию за те два территориальных изменения, которые Германия, возможно, произведет в этих регионах»[1300].
Эта телеграмма американского посла в Москве была получена госсекретарем Корделлом Хэллом в первой половине того же дня. Вскоре после полудня того же 24 августа Хэлл лично встретил на вокзале возвращавшегося из своего турне президента Рузвельта и затем сопровождал его до Белого дома. Как сообщал потом сам Хэлл, в ходе их беседы он в состоянии был рисовать перед Рузвельтом «лишь самые мрачные перспективы», внушая президенту, что «оставшиеся дни мира можно сосчитать по пальцам двух рук». После всестороннего обсуждения ситуации ни госсекретарь, ни президент не смогли решиться на то, чтобы, как вспоминал впоследствии Хэлл, «оказать какой-то нажим на Польшу»[1301]. О какой-то совместной — например, с Англией — политической акции в подобном направлении в тот момент еще нечего было и думать. Как сообщал в конце того же дня из Москвы посол Штейнгардт, он попытался обратить внимание на серьезность положения британского посла Сидса, который, как он выяснил, пребывал в полном неведении относительно степени единодушия, достигнутого между Германией и СССР. Намеки Штейнгардта на то, что достигнуто далеко идущее взаимопонимание по существенно важным политическим вопросам, Сидс с благодарностью принял к сведению как выражение «личного мнения» американского посла, не собираясь, судя по всем признакам, делать надлежащие выводы[1302].
А в это время на коллегу Штейнгардта и Сидса по дипломатическому корпусу Шуленбурга, который внезапно приобрел огромную популярность в Германии, обрушился целый поток поздравительных телеграмм. В своем узком кругу германский посол комментировал их со скептической усмешкой, заявив: «Многие люди поздравляют меня с этим успехом.«Но теперь Гитлер имеет возможность развязать войну, которую мы проиграем»[1303]. И еще одно его высказывание по этому поводу: «Меня поздравляют с дипломатическим успехом. Но в действительности этот договор отпустил тормоза, которые могли бы спасти Германию от сползания в пропасть»[1304].
С затаенной иронией, порожденной знанием сходности обуревающих оба сближающихся правительства психологических комплексов — специфической комбинации унижения, честолюбия и гигантомании, — Шуленбург писал в частном письме в Берлин: «Визит господина фон Риббентропа напоминал торнадо, ураган! Ровно 24 часа пробыл он здесь; 37 человек привез он с собой, из которых, собственно, лишь каких-то четверо-пятеро что-то делали. Тем не менее эта «избыточность» была оправданна: министр иностранных дел великого Германского рейха не мог явиться сюда на правах «мелкого чиновника»! Но у нас была уйма хлопот с размещением и питанием всех этих людей, на приезд которых мы не рассчитывали. Нам пришлось по телеграфу заказать продукты в Стокгольме и самолетом доставить их сюда... И вот теперь все мы тут малость, так сказать, «надорвались». Мои шифровальщики около двух недель почти совсем не спали, да и прочим сотрудникам посольства пришлось не легче. Все, однако, понимают, что ради столь большого и важного дела стоило поднапрячься. Но это одна сторона дела! К сожалению, имеется... и другая... Ты, конечно, знаешь, что партийный съезд не состоится, что я пока ни при каких условиях не смогу побывать в Берлине и что угроза войны сейчас еще сильнее, чем в минувшем году. Дай Бог, чтобы все хорошо складывалось! ...Надежда на мирный исход еще не утеряна, хотя снова должно произойти чудо! Полностью это не исключено! ...Ты не можешь себе представить, какой гигантский перелом произошел здесь за каких-то 48 часов: «злейший враг» вдруг стал добрым другом и, что примечательно, все произошло удачно! Ибо никак нельзя убить старое пристрастие русских к немцам!»[1305]
Несколькими днями позднее, уже после начала войны, граф Шуленбург писал в частном письме в Берлин: «Итак, произошло самое страшное: началась большая война. Не думал, что мне придется пережить это дважды! Я был твердо уверен в том, что после заключения пакта с Советским Союзом польский вопрос решится мирным путем. Судя по всему, Великобритания не смогла пойти на «второй Мюнхен». Чемберлена растерзали бы, если бы он совершил такое еще раз... Но ситуация тем не менее остается трагичной! Я вообще уже больше не могу... радоваться дипломатическому успеху, достигнутому здесь в Москве. Быть может, это вообще и не было счастьем для Германии! Но теперь все это во власти судьбы»[1306].
INCLUDEPICTURE "media/image2.jpeg" * MERGEFORMAT INCLUDEPICTURE "media/image2.jpeg" * MERGEFORMAT INCLUDEPICTURE "media/image2.jpeg" * MERGEFORMAT INCLUDEPICTURE "media/image2.jpeg" * MERGEFORMAT INCLUDEPICTURE "media/image2.jpeg" * MERGEFORMAT INCLUDEPICTURE "media/image2.jpeg" * MERGEFORMAT INCLUDEPICTURE "media/image2.jpeg" * MERGEFORMAT INCLUDEPICTURE "media/image2.jpeg" * MERGEFORMAT
Групповое фото, сделанное 23 августа 1939 года перед подписанием германо-советского пакта о ненападении. Слева направо: Молотов, Сталин, германский посол в Москве граф фон дер Шуленбург, советник посольства Хенке, рейхсминистр иностранных дел фон Риббентроп.
INCLUDEPICTURE "media/image3.jpeg" * MERGEFORMAT INCLUDEPICTURE "media/image3.jpeg" * MERGEFORMAT INCLUDEPICTURE "media/image3.jpeg" * MERGEFORMAT INCLUDEPICTURE "media/image3.jpeg" * MERGEFORMAT INCLUDEPICTURE "media/image3.jpeg" * MERGEFORMAT INCLUDEPICTURE "media/image3.jpeg" * MERGEFORMAT INCLUDEPICTURE "media/image3.jpeg" * MERGEFORMAT INCLUDEPICTURE "media/image3.jpeg" * MERGEFORMAT
Подписание пакта комиссаром по иностранным делам СССР Молотовым
INCLUDEPICTURE "media/image4.jpeg" * MERGEFORMAT INCLUDEPICTURE "media/image4.jpeg" * MERGEFORMAT INCLUDEPICTURE "media/image4.jpeg" * MERGEFORMAT INCLUDEPICTURE "media/image4.jpeg" * MERGEFORMAT INCLUDEPICTURE "media/image4.jpeg" * MERGEFORMAT INCLUDEPICTURE "media/image4.jpeg" * MERGEFORMAT INCLUDEPICTURE "media/image4.jpeg" * MERGEFORMAT INCLUDEPICTURE "media/image4.jpeg" * MERGEFORMAT
Подписание пакта рейхсминистром иностранных дел фон Риббентропом.
INCLUDEPICTURE "media/image5.jpeg" * MERGEFORMAT INCLUDEPICTURE "media/image5.jpeg" * MERGEFORMAT INCLUDEPICTURE "media/image5.jpeg" * MERGEFORMAT INCLUDEPICTURE "media/image5.jpeg" * MERGEFORMAT INCLUDEPICTURE "media/image5.jpeg" * MERGEFORMAT INCLUDEPICTURE "media/image5.jpeg" * MERGEFORMAT INCLUDEPICTURE "media/image5.jpeg" * MERGEFORMAT INCLUDEPICTURE "media/image5.jpeg" * MERGEFORMAT
После подписания пакта. Рейхсминистр иностранных дел фон Риббентроп (слева) и И В. Сталин.
INCLUDEPICTURE "media/image6.jpeg" * MERGEFORMAT INCLUDEPICTURE "media/image6.jpeg" * MERGEFORMAT INCLUDEPICTURE "media/image6.jpeg" * MERGEFORMAT INCLUDEPICTURE "media/image6.jpeg" * MERGEFORMAT INCLUDEPICTURE "media/image6.jpeg" * MERGEFORMAT INCLUDEPICTURE "media/image6.jpeg" * MERGEFORMAT INCLUDEPICTURE "media/image6.jpeg" * MERGEFORMAT INCLUDEPICTURE "media/image6.jpeg" * MERGEFORMAT
Германский посол в Москве граф фон дер Шуленбург (фото из семейного архива)
INCLUDEPICTURE "media/image7.jpeg" * MERGEFORMAT INCLUDEPICTURE "media/image7.jpeg" * MERGEFORMAT INCLUDEPICTURE "media/image7.jpeg" * MERGEFORMAT INCLUDEPICTURE "media/image7.jpeg" * MERGEFORMAT INCLUDEPICTURE "media/image7.jpeg" * MERGEFORMAT INCLUDEPICTURE "media/image7.jpeg" * MERGEFORMAT INCLUDEPICTURE "media/image7.jpeg" * MERGEFORMAT INCLUDEPICTURE "media/image7.jpeg" * MERGEFORMAT
Телеграмма Шуленбурга в МИД Германии от 16 августа 1939 года (фотокопия).
INCLUDEPICTURE "media/image8.jpeg" * MERGEFORMAT INCLUDEPICTURE "media/image8.jpeg" * MERGEFORMAT INCLUDEPICTURE "media/image8.jpeg" * MERGEFORMAT INCLUDEPICTURE "media/image8.jpeg" * MERGEFORMAT INCLUDEPICTURE "media/image8.jpeg" * MERGEFORMAT INCLUDEPICTURE "media/image8.jpeg" * MERGEFORMAT INCLUDEPICTURE "media/image8.jpeg" * MERGEFORMAT INCLUDEPICTURE "media/image8.jpeg" * MERGEFORMAT
INCLUDEPICTURE "media/image9.jpeg" * MERGEFORMAT INCLUDEPICTURE "media/image9.jpeg" * MERGEFORMAT INCLUDEPICTURE "media/image9.jpeg" * MERGEFORMAT INCLUDEPICTURE "media/image9.jpeg" * MERGEFORMAT INCLUDEPICTURE "media/image9.jpeg" * MERGEFORMAT INCLUDEPICTURE "media/image9.jpeg" * MERGEFORMAT INCLUDEPICTURE "media/image9.jpeg" * MERGEFORMAT INCLUDEPICTURE "media/image9.jpeg" * MERGEFORMAT
Телеграмма Шуленбурга в МИД Германии от 20 августа 1939 года (фотокопия)
INCLUDEPICTURE "media/image10.jpeg" * MERGEFORMAT INCLUDEPICTURE "media/image10.jpeg" * MERGEFORMAT INCLUDEPICTURE "media/image10.jpeg" * MERGEFORMAT INCLUDEPICTURE "media/image10.jpeg" * MERGEFORMAT INCLUDEPICTURE "media/image10.jpeg" * MERGEFORMAT INCLUDEPICTURE "media/image10.jpeg" * MERGEFORMAT INCLUDEPICTURE "media/image10.jpeg" * MERGEFORMAT INCLUDEPICTURE "media/image10.jpeg" * MERGEFORMAT
INCLUDEPICTURE "media/image11.jpeg" * MERGEFORMAT INCLUDEPICTURE "media/image11.jpeg" * MERGEFORMAT INCLUDEPICTURE "media/image11.jpeg" * MERGEFORMAT INCLUDEPICTURE "media/image11.jpeg" * MERGEFORMAT INCLUDEPICTURE "media/image11.jpeg" * MERGEFORMAT INCLUDEPICTURE "media/image11.jpeg" * MERGEFORMAT INCLUDEPICTURE "media/image11.jpeg" * MERGEFORMAT INCLUDEPICTURE "media/image11.jpeg" * MERGEFORMAT
11смсцкий текст секретного дополнительного протокола от 23 августа 1939 года (фотокопия).
INCLUDEPICTURE "media/image12.jpeg" * MERGEFORMAT INCLUDEPICTURE "media/image12.jpeg" * MERGEFORMAT INCLUDEPICTURE "media/image12.jpeg" * MERGEFORMAT INCLUDEPICTURE "media/image12.jpeg" * MERGEFORMAT INCLUDEPICTURE "media/image12.jpeg" * MERGEFORMAT INCLUDEPICTURE "media/image12.jpeg" * MERGEFORMAT INCLUDEPICTURE "media/image12.jpeg" * MERGEFORMAT INCLUDEPICTURE "media/image12.jpeg" * MERGEFORMAT
Русский текст секретного дополнительного протокола от 23 августа 1939 года (фотокопия).