Отставка Литвинова
Отставка Литвинова
1 мая 1939 г. наркома иностранных дел Литвинова — поборника и символа идеи «коллективной безопасности» — можно было видеть во время парада на Красной площади в качестве почетного гостя на трибуне недалеко от Сталина — факт, который 2 мая 1939 г. не был обойден советской печатью. Весь этот день Литвинов, по сообщению английского посла Сидса лорду Галифаксу[547], якобы в связи с майскими празднествами все еще был недосягаем для английского посла. Утром 3 мая он принял Сидса и имел с ним беседу. Строго ограниченные инструкции послу сводились к повторению прежних уклончивых заявлений. Пытаясь уточнить английские намерения, Литвинов прямо спросил Сидса, объявит ли британское правительство войну Германии в случае ее нападения на Польшу. Ответ вполне соответствовал стремлению Англии ничем себя не связывать. Дескать, при нападении Германии на Польшу Англия уже на основании взаимных обязательств оказалась бы в состоянии войны с Германией, и поэтому в специальном заявлении, мол, нет нужды. Позиция Англии не изменилась, и ожидать перемен не приходилось.
Это ясно дал понять премьер-министр Великобритании, выступая 3 мая в палате общин. Отвечая сторонникам союза с Россией, он заявил, что «дружественные переговоры» с Советским правительством будут продолжены, но что советское предложение принято быть не может, ибо тройственный союз подобного рода сделал бы войну неизбежной[548]. В те дни заседание кабинета министров проходило все еще под впечатлением речи Гитлера, произнесенной в рейхстаге 28 апреля и представлявшей «последний призыв к Англии»[549] и одновременно «реабилитацию» России[550]. Многие члены кабинета, среди них лорд Галифакс, затронули вопрос об опасности германо-советского сближения. И хотя, учитывая тщательно взвешенные интересы безопасности СССР, подобное соглашение считалось пока маловероятным, было все же решено для предупреждения такого развития продолжить с СССР, по меньшей мере на некоторое время, переговоры, которые выглядели бы правдоподобно. Как подчеркнул статс-секретарь министерства обороны, отклонение советского предложения о союзе прямо подтолкнуло бы Россию «к естественной ориентации» на Германию. Галифакс отмахнулся от этой «всего лишь возможности»[551].
Таким образом, 3 мая нарком иностранных дел получил последние доказательства неизменной английской позиции. Вероятно, сразу же после беседы с Сидсом Литвинов доложил результаты Сталину. Установленный на правительственном совещании рубеж был перейден. Наступил момент для первых практических выводов из английской тактики проволочек. А они привели к немедленной отставке Литвинова и его замене Председателем Совета Народных Комиссаров Молотовым.
В тот же день Президиум Верховного Совета издал Указ о назначении Молотова на пост наркома иностранных дел с сохранением за ним поста Председателя Совнаркома[552]. Одновременно[553] в здании Наркомата произошла передача дел. Вечером заседала правительственная комиссия, в которую вошли: Молотов, руководитель иностранного отдела и заместитель народного комиссара иностранных дел грузин Владимир Деканозов, Литвинов, грузин Берия и русский Маленков[554].
Руководителей отделов НКИД вызвали для доклада. Началась большая перестановка кадров, в ходе которой от занимаемых должностей освободили тесно связанных с курсом Литвинова сотрудников (преимущественно еврейского происхождения), других подвергли «чистке». Среди них оказался и Евгений Гнедин (сын Парвуса-Гельфанда), долгие годы руководивший отделом печати НКИД, которого Типпельскирх еще 10 октября 1938 г. ошибочно упоминал среди жертв чистки[555]. Утром 4 мая 1939 г. советские газеты на первой полосе с обычным для подобных сообщений размахом опубликовали Указ Президиума Верховного Совета от 3 Мая 1939 г. На последней странице под рубрикой «Хроника» было напечатано маленькое сообщение об уходе Литвинова по собственному желанию с поста наркома иностранных дел[556]. Тогда же Московское радио подчеркнуло, что эти кадровые изменения не означают перемены в советской внешней политике. Отдел печати Наркоминдел дал западным корреспондентам аналогичное объяснение.
Германское посольство в Москве предсказало такой поворот событий уже в момент подписания Мюнхенского соглашения. Теперь же, когда это произошло, поверенный в делах Типпельскирх в своем отчете от 4 мая[557] в МИД подчеркнул, что в «последнее время не было конкретных признаков неустойчивости его (Литвинова. — Я.Ф.) служебного положения». Внешне кажущаяся внезапность замены «вызвала огромное удивление, поскольку Литвинов активно вел переговоры с английской делегацией»[558]. Кадровые изменения Типпельскирх связал с «разногласиями» в Кремле относительно характера ведения переговоров; причиной могло быть «глубокое недоверие, которое питал Сталин к капиталистическому миру в целом».
А вот английский посол увидел в кадровых переменах всего лишь «так часто предсказывавшееся, а теперь ставшее реальностью исчезновение М.Литвинова». Он подчеркнул факт «укрепления Наркомата иностранных дел с назначением столь крупного политического деятеля, каким является В. Молотов». Сидс поставил также вопрос, «не означает ли внезапная замена, да еще в тот момент, когда наши переговоры подозрительно, с советской точки зрения, оттягивались в течение более двух недель, решения отказаться от политики коллективной безопасности Литвинова (в уверенности, что западные державы вновь вознамерились ее отвергнуть) и перейти к изоляционистской политике, которая, скорее, согласовывалась с высказываниями Сталина». Сидс сожалел, что еще не может ответить на этот вопрос, однако счел примечательным то обстоятельство, что советская печать обошла молчанием слова английского премьер-министра о «дружественной атмосфере», в которой накануне прошла англо-советская беседа.
Германский посол, находившийся в те дни в Тегеране в качестве главы немецкой делегации на торжествах по поводу бракосочетания персидского кронпринца, также сообщил своему итальянскому коллеге в Персии Петруччи[559], что отставка Литвинова произошла совершенно неожиданно, хотя Сталин в речи, произнесенной 10 марта, оставил открытой возможность перемен в советской внешней политике. Шуленбург, подчеркнув, что не рискует делать какие-либо прогнозы, высказал, однако, предположение, которое впоследствии оказалось поистине пророческим. Он сказал, что «Советский Союз уже в течение длительного времени искал сближения с Германией», которое не осуществилось из-за воинственной, негативной официальной позиции немцев.
Отвечая на вопрос о причинах смещения Литвинова, Шуленбург назвал «три возможные гипотезы».
1. Сталин захотел избавиться от Литвинова, сильно скомпрометированного неудачами с системой коллективной безопасности, из которой абсолютно ничего не вышло.
2. Проявленные Литвиновым слабость и боязнь связать себя с Китаем против Японии, с Чехословакией против Германии, а в последнее время с Польшей вызвали раздражение (рассердили) Сталина, который теперь намеревался однозначно определиться.
3. Неразумные английские действия и откровенно антигерманская линия Польши, которые усиливали опасность возникновения войны на востоке, побудили Сталина отказаться от проводимой Литвиновым политики и искать взаимопонимания с державами «оси Берлин — Рим».
Как Петруччи сообщил Чиано, Шуленбург считал «последнюю, третью гипотезу наиболее вероятной».
При такой интерпретации объяснений Шуленбурга нельзя упускать из виду тот факт, что это сообщение предназначалось итальянскому министерству иностранных дел. Поскольку Италия несла особую ответственность за Польшу и отрицательно относилась к польской кампании, считая преждевременной тотальную войну, которая неизбежно возникла бы, то здесь, по мнению немецких противников этой войны, существовала общность интересов. Шуленбург обратил внимание итальянской дипломатии на возможность, над реализацией которой сам он — после своего возвращения в Москву — начал всемерно работать вместе с итальянским послом в СССР Аугусто Россо. Понимая трудности, с которыми сталкивалось Советское правительство при принятии решений, они стали искать совместный выход из обоюдного затруднительного положения.
В этом отношении Шуленбург рассматривал названный им третий вариант, скорее всего, как скрытую возможность, вытекающую из стоявшей перед Сталиным дилеммы, а не как уже принятое решение. Герхард Вайнберг приблизился к подобной точке зрения, заявив: «Замена (Молотовым) Литвинова возвестила о движении прочь от Запада, правда, скорее к нейтральной... позиции, чем в сторону Германии. Последнее произошло вследствие немецкой реакции на отстранение Литвинова, а вовсе не по инициативе Молотова»[560]. С этим перекликаются воспоминания Херварта, который тогда вместе с Шуленбургом находился в Тегеране. Он писал: «Мы не сразу поняли, что это означало решающий поворот, конец коллективной безопасности и всеобщего мира, которые отстаивал Литвинов»[561].
Реакция за границей на отставку Литвинова была весьма неоднозначной, причем лишь «Германия сразу же отреагировала»[562]. Вслед за дипломатическими представительствами и министерствами иностранных дел[563] разобраться в причинах старались и историки[564] соответствующих стран. Толкования содержат многочисленные рациональные гипотезы и точки зрения. Однако окончательное объяснение возможно только после изучения советских документов. Существующие на Западе версии при всех расхождениях сводятся к следующим тезисам, порядок расположения которых одновременно указывает на степень их достоверности и вероятности.
— Отставка (или увольнение) Литвинова являлась сигналом, призванным обратить внимание западных стран на тот факт, что политика коллективной безопасности под угрозой.
— В момент военной опасности Сталин освободил от занимаемой должности человека, чья концепция оказалась несостоятельной и который не принадлежал к ближайшему окружению Сталина (в отличие от Молотова, Литвинов никогда не был членом Политбюро).
— Назначив Молотова, Сталин заполучил народного комиссара иностранных дел, не имеющего собственных идей, но способного исполнителя его воли.
— Перемены в руководстве НКИД в момент обострения внешнеполитической ситуации помогли Советскому правительству вновь обрести полную свободу маневра.
— С Литвиновым и его людьми от дел отстранили (временно) прозападную фракцию Наркоминдел (Литвинов не подвергся чистке, а мог спокойно ожидать нового назначения);
— Удаление (еврея) Литвинова устраняло еще одно препятствие на пути (дальнейшего) сближения Германии и СССР.
Но это всего лишь предположения. Как верно подметил в начале 50-х годов Уильям Лангер, без знания решений Сталина «даже сейчас невозможно сделать окончательный вывод»[565].
В трех странах, которых данное событие касалось самым непосредственным образом, т.е. в СССР, Англии и Германии, смысл этой меры интерпретировался весьма различно. Наименьшее значение кадровым перестановкам придавалось в Англии[566]. Как позже с сожалением констатировал Намир, данный факт должен был послужить предостережением прежде всего именно этой стране, однако «слишком мало извлекли из замены в тот момент и слишком много обнаружили позже, в свете последующих событий»[567]. Советская сторона отрицала преднамеренно предупредительный характер этого решения Советского правительства и указывала на недостаточную популярность Литвинова в народе, ограниченность его влияния на советскую внешнюю политику, а также на то, что положение Литвинова в правительстве никогда не считалось неприкосновенным. Далее подчеркивалось, что решения по кадровым вопросам принимаются не одним человеком (Сталиным), а правительством, что основы внешней политики определяются не наркомом, а Верховным Советом. Отрицалось, что смена руководства Наркоминдел предвещает перемены советского внешнеполитического курса. Просто Сталин в патовой ситуации, обусловленной негативной реакцией Англии, наделил всей полнотой власти близкого сподвижника, который пользовался доверием трудящихся масс и правительства[568].
Лишь в Берлине известие о смещении Литвинова стало «сенсацией, породило фантастические слухи»[569]. Интенсивность, с какой оно обсуждалось, превращаясь в исходный пункт новых планов, свидетельствовала о возросшей надежде, с какой желавшие взаимопонимания с Россией устремили свой взор к Москве. После зондажа, предпринятого Клейстом и Вайцзеккером (а возможно, и верховным командованием вермахта), они с огромным нетерпением ждали сигнала, свидетельствующего о согласии Советского Союза. И наконец-то им показалось, что они его получили. Принадлежавшие в своем большинстве к национал-социалистскому лагерю, эти наблюдатели были в значительной мере пленниками расистской идеологии и германоцентристского взгляда на мир. Поэтому в отличие от германского посольства в Москве[570] они в «смещении еврея Литвинова-Валлаха» усмотрели прямой намек Сталина в адрес Германии[571].