Подготовка инициативы
Подготовка инициативы
Всю первую половину октября посол Шуленбург оставался как бы за кулисами служебных дел. Он следил за событиями, но не делал поспешных выводов, а 10 октября стал добиваться разрешения выехать в Берлин, где хотел выяснить намерения руководства рейха и обсудить свои дальнейшие действия с ответственными работниками министерства иностранных дел[173]. Представлять официальные отчеты он поручил второму человеку посольства, советнику Вернеру фон Типпельскирху.
Доклады, направляемые Типпельскирхом в октябре руководителю восточноевропейской референтуры политического отдела МИД доктору Шлипу и просматривавшиеся Шуленбургом, соответствовали инструкциям и интересам посла. Особое значение для подготовки дипломатической инициативы посольства имели донесения от 3 и 10 октября 1938 г.[174]
В них Типпельскирх отмечал, что «политика Литвинова потерпела полное фиаско» и что это не может «остаться без последствий для советской внешней политики». Советское правительство, с одной стороны, постарается вновь оживить пролетарский Интернационал и через народные массы повлиять на западные правительства, а с другой стороны, «еще сильнее, чем прежде, будет стремиться к повышению своей военной мощи». Возможно, заметил Типпельскирх, для этого потребуется увеличить импорт средств производства. Далее он писал: «Похоже, что из неудач советской политики Сталин сделал также и кадровые выводы. При этом я, естественно, в первую очередь думаю о Литвинове, прилагавшем во время кризиса напрасные усилия в Женеве. Мы имеем некоторые сведения о том, что советские руководители в период кризиса постоянно проводили длительные совещания, на которых якобы царили тревога и неуверенность... Сталин снова использует испытанный метод — будет искать козлов отпущения».
Этот прогноз, подтвердившийся семь месяцев спустя, вовсе не удивляет. По мнению германского посольства в Москве, уже тогда несостоятельность политики Литвинова, его отсутствие на долгих напряженных заседаниях во время кризиса, его бесполезные речи в Женеве давали достаточно оснований для предположения о его скорой отставке[175]. Еще более важной в свете дальнейшего развития представляется заключительная часть первого донесения Типпельскирха: «Если встать на путь политических спекуляций, то неизбежен вывод о том, что Советское правительство будет вынуждено пересмотреть свою внешнюю политику. И в первую очередь речь пошла бы об отношениях с Германией, Францией и Японией. Что касается нас, то в данном случае был бы возможен 0олее позитивный взгляд Советского Союза на Германию по той причине, что Франция обесценилась как союзник, а от Японии следует ожидать агрессивной политики... Все же я бы не хотел считать ошибочным предположение, что современная ситуация представляет благоприятные возможности для нового, более обширного экономического договора Германии с Советским Союзом».
Во втором донесении Типпельскирх сообщил о том, что нет никаких признаков, позволяющих судить об изменении в положении Литвинова и о направленности советской внешней политики. Посольство считает, что «пока советская политика будет придерживаться прежнего курса. Литвинов, конечно, предпримет попытку убедить Советское правительство в том, что проводившаяся им политика единственно верная, что ее необходимо продолжать и в будущем. При этом он, по-видимому, станет уверять в том, что Франция и Англия извлекут уроки из развития чехословацких событий и примут меры к тому, чтобы не оказаться еще раз вынужденными отступить перед притязаниями Гитлера. Литвинов, естественно, будет доказывать, что нельзя доверять заявлениям фюрера относительно отсутствия дальнейших территориальных требований в Европе. Примечателен тот факт, что, как считают Советы, заверения Гитлера не относятся к Украине... Литвинов станет... и дальше защищать свою политику коллективизма, убежденный в том, что рост влияния Германии, и прежде всего крах Чехословакии, повлечет за собой такое изменение в расстановке сил в Европе, при котором Советскому Союзу рано или поздно обязательно достанется определенная роль... Другими словами, Литвинов будет по-прежнему рекомендовать меры против агрессоров в надежде иметь больше успеха в следующий раз». По мнению Советского правительства, «война только отложена» и «Советскому Союзу в будущем уготована важная роль». Затем следовал «вывод о том, что Сталин и в дальнейшем будет стремиться укреплять свой военный потенциал».
Такая оценка якобы подтверждала точку зрения посольства, что «наступил благоприятный момент для заключения с Советским правительством нового экономического соглашения, которое уже давно готовит господин Шнурре». В заключение советник писал: «А потому хотел бы вновь предложить немедленно проработать соответствующим образом данный вопрос». И далее: «Должен добавить, что господин посол разделяет мою точку зрения и уполномочил меня выступить с данной инициативой».
А инициатива явилась следствием размышлений Шуленбурга о том, «что необходимо воспользоваться изоляцией Советского Союза, чтобы заключить с ним всеобъемлющее соглашение, первой ступенью которого была бы договоренность о товарообмене и предоставлении новых значительных кредитов»[176].
Тяжелое положение, в которое Гитлер вверг немецкую экономику, представляло собой благодатную почву для предложений подобного рода. Ибо правительство рейха лихорадочно искало выход. 13 декабря министр пропаганды Йозеф Геббельс в частном порядке записал, что «финансовое положение рейха... катастрофическое. Мы должны искать новые пути. Дальше так не пойдет. Иначе мы окажемся на грани инфляции»[177].
В то время как Типпельскирх передавал эти предложения Шлипу, посол обдумывал общие контуры бесед, которые он намеревался провести в Берлине. Ведь предстояли сложные и долгие разговоры. 24 октября Шуленбург писал фрау фон Дуберг в Берлин: «Я ужасно рад предстоящей возможности вновь увидеть тебя.... но на этот раз у меня будет очень мало времени»[178]. Пробыть в Берлине он планировал с 31 октября по 11 ноября. Однако вначале нужно было на «2 дня остановиться в Варшаве и кое-что обсудить с Мольтке»; затем в его «распоряжении оставалась целая неделя в Берлине», во время которой «предстояло многое сделать». Посла беспокоило, что на запрос относительно командировки «все еще не поступил ответ из Берлина», но он надеялся, что там не будут «чинить препятствий». Запись посла от 27 октября свидетельствует о том, что он не получил официального разрешения на остановку в Варшаве, а потому не мог в тот период обменяться мнениями со своим коллегой, германским послом в Варшаве, Г. А. фон Мольтке, который, как и он сам, являлся представителем «старого» ведомства. Командировка в Берлин Шуленбургу была разрешена с 31 октября по 12 ноября. Дни со 2 по 10 ноября посол провел в столице.
Во время подготовки к беседам в Берлине Шуленбург составил и скрепил подписью «Докладную записку»[179], датированную 26 октября 1938 г. Записка начинается словами: «Я намерен в ближайшее время обратиться к Председателю Совета Народных Комиссаров Молотову с тем, чтобы попытаться достичь урегулирования вопросов, осложняющих советско-германские отношения». Как справедливо заметил Шорске, «полное игнорирование Шуленбургом Литвинова с целью прямого выхода на Молотова было совершенно неожиданным». Между тем план переговоров, изложенный Шуленбургом в присущей ему строгой манере, не создает впечатления «дипломатической революции»[180]. Пунктом «А» предусматривались безотлагательные переговоры с целью достижения соглашения о торговле и платежах на новых, благоприятных для СССР условиях, в пункте «Б» говорилось об урегулировании некоторых осложняющих экономические отношения спорных проблем, а в пункте «В» речь шла о решении вопросов, связанных с арестом и имуществом немецких подданных (сюда относилось 400 случаев «исчезновения» граждан рейха).
Эти вопросы Шуленбург ставил перед компетентными советскими органами и в предшествующие годы. Новым было соединение предложений в обширную программу переговоров и прежде всего манера ее представления. Совершенно необычным было обращение посла непосредственно к главе правительства, минуя руководителей соответствующих ведомств — в данном случае наркомов внутренних и иностранных дел, а также наркома внешней торговли, — тем более в условиях советской министерской бюрократии.
И все же этот необычный шаг являлся «революционным». Посол, очевидно, видел в Молотове более важную персону, которой в дальнейшем вместе со Сталиным предстояло определять германскую политику СССР; Молотов, по его мнению, не был односторонне ориентирован на западные державы, а на основе своего выходящего за пределы одного ведомства положения, а также не в последнюю очередь и благодаря авторитету, которым он, как известно, пользовался у Сталина, мог осуществить переориентацию советской политики в отношении Германии.
Кроме того, посол надеялся, что докладная записка попадет в руки Гитлера и будет им одобрена. Поэтому не рекомендовалось предлагать министра-еврея в качестве партнера по переговорам. В любом случае Шуленбург хотел достичь большего, чем просто решения упомянутых здесь отдельных вопросов. Вторая фраза преамбулы записки, похоже, указывает именно на это. «Самой удобной предпосылкой для подобного шага, — писал он, — стало бы начало переговоров относительно германо-советских договоренностей о торговле и системе расчетов на 1939 год и о предоставлении Советскому Союзу обширного товарного кредита». Переговоры, таким образом, должны были прежде всего подготовить почву для более крупных и важных шагов.
В Берлине Шуленбурга ожидали три новости. 21 октября, вслед за оккупацией Судетской области, фюрер издал директиву «об окончательном урегулировании чехословацкого вопроса», в соответствии с которой вермахту было приказано приготовиться к дальнейшему продвижению на восток. 24 октября Риббентроп по поручению Гитлера предложил Польше «совместную политику в отношении России на базе антикоминтерновского пакта»[181], что серьезно угрожало советским интересам. Было ясно, что Гитлер свое внимание в первую очередь направлял на «решение» так называемого польского вопроса. А 2 ноября /Первый/ Венский арбитраж предложил создать на востоке покоренной Чехословакии марионеточное государство «Закарпатская Украина», которое могло бы стать плацдармом для наступления на Советскую Украину, а возможно, и на Советский Союз[182].
Все три сообщения в равной степени продемонстрировали послу крайнюю необходимость осуществления планов, ради которых он приехал в Берлин.
Его коллега в отставке Ульрих фон Хассель, также находившийся в эти дни в Берлине, 4 ноября так прокомментировал последнее событие: «Новая Чехословакия представляет собой, пожалуй, еще более неустойчивую структуру, особенно в ее восточной части. Там возникнет ситуация, которая может стать источником более серьезных конфликтов. Не делает ли Гитлер ставку на Украину?»
Настроение, которое застал посол в министерстве иностранных дел, должно быть, не очень отличалось от того, которое наблюдал Хассель в середине декабря[183]. Нейрат (еще в начале года его начальник), переведенный на «незавидный пост», производил «впечатление покорного судьбе человека». Статс-секретарь фон Вайцзеккер «довольно озабоченно охарактеризовал риббентроповскую или гитлеровскую внешнюю политику, явно нацеленную на войну. Правда, пока еще не решили: выступить ли сначала против Англии, обеспечивая нейтралитет Польши, или сперва на востоке ликвидировать германо-польский и украинский вопросы, а также мемельскую проблему». Сам Риббентроп неохотно принимал прибывающих в Берлин послов и «так же, как и фюрер, не любил выслушивать иные мнения». В целом деловая обстановка в министерстве казалась «почти невыносимой: дикая суета, от которой вот-вот лопнут нервы. Высшее начальство, за исключением, быть может, в какой-то степени Вайцзеккера, также ничего не знает о политических целях и средствах». Руководитель восточной референтуры политического отдела МИД, д-р Вернер Оттофон Хентиг, с которым Шуленбург был лично знаком по прежней работе, «справедливо заметил, что сетовать на обстоятельства не имеет смысла. Положение настолько серьезно, что пора начинать действовать».
Во время совещаний в министерстве иностранных дел Шуленбург, по-видимому, действовал не менее настойчиво, чем его коллега Хентиг. Несомненно, он рекомендовал, используя затруднительное положение Советского правительства, срочно приступить к переговорам, открывая путь процессу нормализации отношений между двумя враждующими европейскими державами. Можно предположить также, что при этом он охарактеризовал позицию Сталина и его правительства таким образом, чтобы вызвать интерес немецкой стороны. Подтверждением этому служит следующее высказывание Отто Майснера, бывшего тогда статс-секретарем: «Из личных впечатлений германского посла в Москве графа Шуленбурга явствует, что Сталин, убежденный в военной мощи Германии и решимости ее руководства, сразу после чехословацкого кризиса высказался в пользу Германии как более сильной державы»[184]. То, что это соответствовало не фактам, а лишь надеждам и планам германской дипломатии в России, покажет дальнейшая судьба этой крайне трудной инициативы к сближению. Тем не менее, как свидетельствуют воспоминания Майснера, Шуленбургу удалось пробудить в Берлине, по меньшей мере у «разумной элиты», интерес к своему плану. Это относилось и к тем прагматикам министерства иностранных дел, которые сконцентрировались в отделе экономической политики. Аргументы Шуленбурга попали здесь на благодатную почву. Советский Союз, говорил он, окончательно загнанный в тупик, стремится максимально усилить свой военный потенциал. Для этого ему нужна иностранная помощь, и прежде всего немецкая технология. В то же время набравшая высокие темпы военная промышленность Германии испытывала большую потребность в сырье, а немецкое население — в обеспечении продовольствием, прежде всего пшеницей. Наконец, существовала, пусть и отдаленная, надежда на то, что желание Гитлера заполучить житницу Украину могло поутихнуть, а возможно, и вовсе исчезнуть, если ему на благоприятных условиях и на долгий срок будут гарантированы в достаточном количестве поставки зерна из районов Причерноморья.
Эта аргументация таила в себе и определенную опасность. Советскому Союзу предоставлялась возможность некоторое время проводить политику экономического умиротворения; вместе с тем это, разумеется, позволило бы ему значительно укрепить свою военную мощь, чтобы путем устрашения сделать менее вероятным безрассудное немецкое нападение. Но поскольку Шуленбург и значительная часть немецких дипломатов в России считали внешнюю политику Советского правительства исключительно оборонительной, они не видели опасности усиления советского военного потенциала. Применительно к Германии поставка русских продуктов сельского хозяйства могла представляться им желаемой, массовый же экспорт из СССР важного в военном отношении сырья — опасным. Но в то же время оживленные торговые и экономические сношения обещали временное ослабление напряженности, средне- или даже долгосрочное смягчение жесткого курса германо-советской конфронтации. Наконец, к тому моменту все еще существовала определенная надежда, что оба врага постепенно убедятся в пользе мирных двухсторонних отношений и Германия откажется от своих агрессивных целей.
Первой документально подтвержденной инициативой, направленной на оживление германо-советских торговых отношений стала составленная в этот период в министерстве иностранных дел и предназначенная для восточноевропейской референтуры записка руководителя отдела экономической политики министериаль-директора Виля. Эмиль Виль[185], католик, прокурор из Бадена, — дипломатическая карьера которого (назначен в министерство иностранных дел в соответствии с указом от 5 февраля 1920 г.) позволила ему побывать в период Веймарской республики в западных странах (Лондон, Вашингтон и Сан-Франциско) — был далек от национал-социализма и являлся для Шуленбурга надежным собеседником.
Записка Виля датирована 4 ноября 1938 г., то есть вторым днем совещаний Шуленбурга с коллегами из министерства иностранных дел[186]. В документе Виль выдвинул на передний план вопрос об увеличении Германией закупок сырья в России и пытался пробудить интерес к оживлению торговых отношений, указывая на возможность склонить Россию «к немедленному расширению поставок сырья Германии независимо от предоставления кредитов». «Положение Германии с сырьем ... таково, — писал он, — что со стороны служб генерал-фельдмаршала фон Геринга и других заинтересованных ведомств настоятельно выдвигается требование по крайней мере еще раз попытаться оживить сделки с Россией, в особенности связанные с импортом русского сырья». Далее Виль добавил: «Германское посольство в Москве неоднократно высказывалось в пользу возобновления контактов с СССР и считает настоящий момент благоприятным для этого». Он рекомендовал использовать предстоящий в конце года контакт с советским торговым представительством в Берлине, чтобы «в непринужденной атмосфере выяснить заинтересованность русских... в продолжении переговоров о кредитах».
Указывая на напряженную ситуацию с сырьем в Германии, Виль старался оказать давление на лиц, ответственных за принятие решений. Герман Геринг[187], к которому он обратился, возглавлял с 1936 г. ведомство по осуществлению «четырехлетнего плана» и отвечал также за обеспечение сырьем военной промышленности. Он представлял в правительстве Гитлера силы, серьезно обеспокоенные в период судетского кризиса военной безопасностью Германии, и вместе с Нейратом пытался склонить Гитлера к примирению[188]. В те критические дни усилилось его соперничество с Риббентропом, которого он упрекал в бездумном подстрекательстве к войне. Геринг, с момента судетского кризиса прослывший в окружении Гитлера «трусом», был восприимчивым к попыткам разрядить экономическую и политическую ситуацию и избежать будущих внешнеполитических конфликтов. Его отношение к России как потенциальному партнеру Германии отягощалось антибольшевизмом в меньшей степени, чем у его коллег.
К упомянутым Вилем «прочим заинтересованным ведомствам» наряду с имперским министерством экономики, которым руководил преемник Шахта Вальтер Функ, относились также имперское министерство финансов, «Дойче гольд дисконтбанк» и Имперский банк. Президент Имперского банка — а в то время (до отставки 20 января 1939 г.) им был еще Ялмар Шахт — уже в 1935 — 1937 гг. считался сторонником оживления торговли с СССР и в условиях обострения внешнеполитического конфликта с большей активностью выступал за интенсификацию германо-советских экономических связей.
Руководитель восточноевропейской референтуры отдела экономической политики МИД д-р Карл Шнурре, участник первой мировой войны[189], как и его начальник, сделал карьеру в период Веймарской республики. После пребывания в Лондоне, Париже, Женеве, с 1928 г. в Тегеране (где он тесно сотрудничал с тогдашним посланником графом фон Шуленбургом), в Будапеште и Белграде его, известного юриста, в 1936 г. направили в упомянутый отдел, где Шнурре служил сперва под началом посла Риттера, а затем — министериаль-директора Виля.
Шнурре подхватил содержавшуюся в записке Виля инициативу и энергично принялся за ее осуществление. Менее чем через месяц, 1 декабря 1938 г.[190], он писал: «Позиция Германии в отношении предстоящих переговоров с русскими выработана на многочисленных ведомственных совещаниях, последнее из которых состоялось сегодня... В итоге предусмотрены следующие меры:
1. Как только торговый представитель русских Давыдов вернется из Москвы, начнутся переговоры с представительством о продлении срока действия германо-советского экономического договора на 1939 г....
2. Достигнута договоренность о том, чтобы в ходе переговоров прозондировать русских относительно нового товарного кредита...
3. Предоставление такого кредита оправдывалось бы тем, что в настоящий момент сделка с Россией имела бы для нас особую ценность...»
Своим указанием на «особую ценность в настоящий момент» — эвфемизм для возрастающей потребности Германии в сырье — Шнурре произвел благоприятное впечатление на сторонников форсированной подготовки к войне. Договор о предоставлении кредита на сумму свыше 200 миллионов рейхсмарок сроком на шесть лет связывался с условием, что три четверти кредитной суммы советская сторона покроет за счет поставок стратегического сырья. Предвидя трудности, с которыми столкнется при принятии решения советская сторона, Шнурре советовал «не слишком высоко оценивать перспективы успеха...». Особенно он указал на «трудности политического характера» — скрытое подталкивание к улучшению политических отношений.
Потребность Германии в сырье одержала верх над политическими сомнениями. 19 декабря 1938 г. неожиданно быстро прошло подписание протокола о продлении германо-советского экономического договора, что еще весной 1938 г. считалось невозможным. Быстрое и гладкое урегулирование этого внешне «обычного дела» справедливо вызвало «повышенный интерес» за границей[191].
Следующий шаг состоял в том, чтобы заручиться расположением советской стороны к дальнейшим планам немцев. С этой целью Шнурре через три дня после подписания протокола о продлении торгового соглашения пригласил в министерство иностранных дел для беседы в присутствии находящегося в Берлине Хильгера сотрудников советского торгового представительства[192]. Состав немецкой делегации (а в нее, помимо Шнурре, входили: обер-регирунгсрат Тер-Неддеи, регирунгсрат Эрдман из министерства экономики, атташе д-р Вальтер Шмидт и Хильгер) свидетельствовал о серьезных намерениях. От советской стороны на переговоры в сопровождении секретарши явился лишь заместитель советского торгпреда Скосырев.
Предлогом к началу переговоров послужили вопросы, вытекавшие из установления германского экономического суверенитета в Судетской области. Затем немецкая сторона сделала два важных сообщения: во-первых, Германия соглашалась предоставить СССР кредит в 200 миллионов рейхсмарок при условии, что Советский Союз в последующие два года доведет стоимость поставляемого в Германию сырья до 150 миллионов рейхсмарок (при этом Скосыреву был вручен список товаров, в поставке которых было заинтересовано германское правительство), и, во-вторых, «немецкая сторона (была) готова в связи с соглашением о предоставлении кредита урегулировать ряд вопросов, осложнявших до сих пор двусторонние отношения». Затем последовало оглашение спорных вопросов, содержавшихся в записке Шуленбурга от 26 октября 1938 г.
К первой инициативе, если судить по записям Хильгера об этой встрече, Скосырев отнесся с одобрением, хотя остается неясным, осознал ли он сразу подлинную суть предложения. По свидетельству Хильгера, Скосырев сказал, что «советская сторона также желает возобновления и расширения экономических связей с Германией». Эта формулировка ничем не отличалась от стереотипных оборотов советской «миролюбивой политики». Не новостью был даже сам факт ее использования не в условиях неформального дипломатического приема, а в министерстве иностранных дел. Уже во время своего официального представления Риббентропу 6 июля 1938 г. вновь назначенный советский полпред в Берлине А.Ф.Мерекалов на вопрос Вайцзеккера о возможных планах относительно расширения экономического сближения СССР и Германии (согласно записям Мерекалова) «ответил, что у нас нет каких-либо особых мотивов, препятствующих расширению наших хозяйственных связей с Германией». Мерекалов добавил, что «если германские промышленные круги и министерство хозяйства пойдут на условия, которые нами были даны в ответ на предложение немцев о кредите, то мы готовы содействовать расширению этих связей». Однако инициатива, по его словам, должна была исходить от немецкой стороны[193]. Ко второму предложению относительно, так сказать, «расчистки завалов» Скосырев, согласно записям Хильгера, также проявил интерес и выразил «готовность сотрудничать в этом направлении», пообещав запросить из Москвы директивы.
Тщательный анализ записей этой беседы показывает, что Скосырев вел себя в основном пассивно. Он поддерживал инициативу, не высказывая собственных взглядов, держался нейтрально. Несмотря на позитивный тон записей Хильгера, было бы ошибкой из хода беседы делать вывод о ярко выраженной готовности Советского правительства. Впрочем, ни один советский представитель за рубежом в эти годы сталинского террора не осмелился бы до получения соответствующих инструкций даже на самую малую инициативу в развитии контактов с противоположной стороной.
После возвращения в Москву (12 ноября 1939 г.)[194] посол граф Шуленбург прилагал усилия к тому, чтобы пробудить интерес у Советского правительства. Полученные в Берлине впечатления и факт полной изоляции Советского Союза (пассажирские перевозки сократились настолько, что он во всем поезде был «единственным, кто пересек в Бигоссове советскую границу»[195]) укрепили его в этом решении. Вскоре, 15 ноября, он пригласил находящегося как раз в Москве советского полпреда в Берлине Мерекалова[196] на завтрак в свою резиденцию. Мерекалов приглашение принял.
Главная политическая причина, лежавшая в основе приглашения, была, вне всякого сомнения, связана с вопросом о том, «как (будут) в ближайшее время обстоять дела с Польшей. Следует выждать! ...Ужасное время...»[197]. Кроме того, посол, конечно, рассчитывал, что экономист Мерекалов, до недавнего времени руководивший отделом импорта Наркомторга, проявил понимание выдвинутой в Берлине инициативы и поддержит ее в Наркоминделе.
Импульсы, полученные Мерекаловым от Шуленбурга, через несколько недель достигли своей цели. Как рассказал Шнурре[198], усилия Берлина были вскоре «поддержаны демаршем тогдашнего полпреда Мерекалова, который вместе со Скосыревым пришел в МИД и объявил о готовности своего правительства вести переговоры на этой основе».