15.4. Общественно-политическая жизнь России второй четверти XIX в.

Начало XIX в. в России характеризовалось влиянием французской культуры и французского языка среди аристократии и дворянства. Все шло из Франции: литература, театр, философия, мода, «вольтерьянство», космополитизм и безразличие к религии. А.С. Грибоедов осмеял эту господствующую тенденцию галломании в комедии «Горе от ума», а юный А.С. Пушкин свои первые стихи писал по-французски. В общественно-политической жизни ведущую роль играло масонство, находившееся под влиянием французских масонов и немецких розенкрейцеров. В царствование Александра I преимущественно в обоих столицах образовалось множество масонских лож и кружков с чрезвычайно пестрым составом их участников, от высших сановников государства до будущих декабристов.

Отечественная война 1812 г. нанесла серьезный удар «французской моде»; аракчеевский период сопровождался запретами и гонениями на масонов и переходом к религиозной мистике. В 1812 г. в Петербурге было основано Библейское общество, во главе которого встал обер-прокурор Синода князь А.Н. Голицын. Общество имело межконфессиональный характер и ставило своей целью печать и широкое распространение Библии. Его отделения были открыты в 89 городах. Консерватор А.С. Шишков возмущался тем, что в библейских обществах «наши митрополиты и архиереи заседают вместе с лютеранами, католиками, кальвинами, квакерами…». Процветают проповедники и религиозные деятели самого различного толка: мистики, скопцы, хлысты, иезуиты. Наиболее образованная часть общества, студенты университетов попадают под влияние немецкой идеалистической философии, изучают труды Шеллинга, Фихте, Канта и Гегеля.

События декабря 1825 г. не остановили развития идеалистических взглядов и представлений в кругах молодежи; философские кружки 1830-х гг. соединили в своих рядах будущих славянофилов и западников. Разделение произошло после 1836 г., когда П.Я. Чаадаев опубликовал свои «Философические письма», положившие начало энергичному размежеванию сторонников и противников его взглядов, дали толчок кристаллизации двух общественно-политических течений русской общественной мысли середины XIX в.

Поиск общественной альтернативы: славянофилы – западники.

Термин «славянофильство», введенный в оборот их идейными оппонентами, не вполне точно отражает суть концепции этого направления. Доминирующим принципом являлась не национальная (славянство), а религиозная (православие) теза. Славянофильская писательница О.А. Новикова прямо заявляла: «…латинствующий славянин обречен плестись вослед чужому мировому признанию. Ему нечего поведать свету». И.С. Аксаков полагал, что в будущую славянскую федерацию не следует включать неправославных славян, ибо «корень мысли не в национальности, а в религии». Так, поляки, несмотря на принадлежность к славянству, оценивались в качестве одного из главных компонентов антирусских сил. А.А. Киреев утверждал, что если бы поляки являлись православными, то не было бы ни восстаний, ни в целом «польского вопроса». Таким образом, ведущим мотивом историософии славянофилов определялось религиозное противостояние христианских церквей.

Согласно представлениям К.С. Аксакова, ход русской истории определяло взаимоотношение двух субстанций – Земли и Государства как олицетворений внутренней и внешней правды. В петровскую эпоху происходит нарушение равновесия между ними, выразившееся в подчинении народа государственному началу. Все реформирование власти в XVIII в. К.С. Аксаков оценивал как процесс порабощения народного духа.

Напротив, западник К.Д. Кавелин считал петровскиее реформы органическим развитием русской государственности. Европейские политические идеи вполне коррелировались с уровнем общественных отношений в России и были импортированы на подготовленную почву.

Для русской мысли было характерно противопоставление закона и справедливости. Согласно интерпретации мыслителей славянофильского и неославянофильского направления, совершенствование законодательной базы в XVIII в. сопрягалось со свертыванием нравственных начал в русском обществе. «37 лет, – писал М.О. Коялович, – Петр нагромождал в России преобразования, большей частью помимо всякой нравственности, всякой сердечности и всякого уважения к новому организму России».

Вообще, для славянофилов было характерно скептическое отношение к реформаторской практике как таковой. «России нужны не реформы, а люди», – декларировал Ю.Ф. Самарин. В этом отразилась особенность русской общественной мысли, заключавшаяся в отсутствии юридического мировоззрения в западноевропейском понимании и этической парадигме интерпретации политических и правовых вопросов.

«Ильей Муромцем славянофильства» А.И. Герцен считал А.С. Хомякова. В семье философа из поколения в поколение передавался культ царя Алексея Михайловича, у которого служил сокольничим его дальний предок. Все явления жизни А.С. Хомяков оценивал с точки зрения православного христианства. По оценке Ю.Ф. Самарина, «Хомяков жил в церкви». Истоки современной жизни он обнаруживал еще в ветхозаветной истории. Он одним из первых в русской философской мысли сконструировал учение о «соборности». Русская «соборность» противопоставлялась западной «ассоциативности». Хомяков идеализировал крестьянскую общину, антитезой которой определял европейские коммуны. Если у русского народа отношения строились по принципу «истинного братства», то на Западе – «условного договора». Народы рассматривались Хомяковым как коллективные личности, «живые лица». Каждый из них наделялся неповторимым обликом, характером, историческим призванием. Однако в основе их культур лежало одно из двух противоположных друг другу первоначал – «кушитство» и «иранство». Кушитство характеризовалось покорностью, необходимостью (вещественной или логической), религиозным магизмом; иранство – свободной стихией духа, устремленностью к творчеству, нравственным самосознанием. Выразителем парадигмы иранства в современном мире оказывалась, согласно хомяковской концепции, одна лишь Россия. Национальное спасение Хомяков видел в возвращении к исконным началам культуры Московской Руси.

Русское общество до проникновения западных влияний было внутренне цельным, не существовало «ни сословной зависимости, ни сословной похотливости к власти». По мнению славянофилов, русский народ обладал сформировавшимся благодаря совещательной, гармоничной жизни в общине особым правовым чувством: он никогда не стремился захватить, узурпировать власть, но восставал, если она становилась в его представлении незаконной. Таким образом, славянофильское понимание права исходило не из европейских политико-юридических теорий, а из идеалистических представлений о патриархальной общине и духе народа. Они пытались сочетать идею неограниченной власти с идеей свободы: «…неограниченная власть – Царю, полная свобода, жизни и духа – народу; свобода действия и закона – Царю; свобода мнения и слова – народу».

В русской мысли традиционно образ врага связывался с понятием «Запад», являвшимся не столько географической категорией, сколько метафизической. Биполярное мировосприятие обусловило оценку Запада как анти-Руси. Представление об антагонизме «Святая Русь» – «Запад» составило основу историософии славянофилов. Из этой дихотомии следовали противопоставления Московской Руси – императорской России, православного народа – европействующему образованному сословию, ибо послепетровская государственность, по идее славянофилов, есть лишь подражание Западу. Но сравнивались даже не «идеальная» Русь и «реальная» историческая Европа, а абстрагированные первоначала и первопричины. Славянофилами выделялся ряд основных черт исторического противостояния Запада и Руси, легших в основу последующей отечественной историософии.

Наиболее радикальные представители славянофильского направления демонизировали образ и реформы Петра I. Один из идейных вождей славянофильства И.С. Аксаков писал: «Русская земля подверглась внезапно страшному внешнему и внутреннему насилованию. Рукой палача совлекался с русского человека образ русский, и напяливалось подобие общеевропейца. Кровью поливались спешно, без критики, на веру, выписанные из-за границы семена цивилизации. Все, что только носило на себе печать народности, было предано осмеянию, поруганию, гонению; одежда, обычай, нравы, самый язык – все было искажено, изуродовано, изувечено… Русский человек из взрослого и полноправного, у себя же дома попал в малолетки, в опеку, в школьники и слуги иноземцев всяких, даже духовных дел мастеров. Умственное рабство пред европеизмом и собственная народная безличность провозглашены руководящим началом развития…»

Философия русского западничества была представлена именами А.И. Герцена, Т.Н. Грановского, Н.П. Огарева, В.П. Боткина, К.Д. Кавелина, И.С. Тургенева, П.В. Анненкова, И.И. Панаева и др. Историософские конструкции западнического направления философии являлись по своему характеру репродуктивными. Они базировались на представлении об универсальности исторического развития. Если мировоззрение славянофилов было биполярным, то западников – монистическим. Они отрицали какую бы то ни было историческую самобытность России. Ее своеобразие относилось ими исключительно на счет отсталости. Впрочем, западнический универсализм на поверку оказывался европоцентризмом. Развитие Западной Европы выдавалось ими за столбовую дорогу мирового прогресса. Как для славянофилов Московская Русь, для них Запад являлся неким метафизическим идеалом.

Культурный мир русского западничества противополагался православной нормативности. Западническая и славянофильская этосферы определялись впоследствии исследователями как соответственно «земля» и «небо» русского общественного сознания.

На вершине ценностной иерархии находилась человеческая личность, индивидуальность, суверенная от народного коллектива. В удовлетворении разумных потребностей этой личности они видели конечную цель истории. Аксиомой для западников служило представление о прогрессе как постоянном обновлении, совершенствовании устаревших форм. Именно ими был привнесен в русский литературный язык термин «гуманность». Западники являлись рационалистами, отдавая предпочтение рассудку перед бессознательным рефлексом. Казенной дисциплине николаевской России противопоставлялся западнический дендизм. Сакральные и мифологические аспекты истории отвергались ими в принципе. Наиболее радикальная часть западников склонялась к атеизму (зачастую воинствующему). Для верующих религия являлась сугубо личной, интимной сферой. Западнический идеал города противостоял славянофильскому идеалу деревни. Положительным героем западнической литературы являлся культуртрегер. В отличие от славянофилов, отстаивавших патриархальные отношения в семье, западники пропагандировали эмансипацию женщины. Изучение феномена западничества позволило Ю.М. Лотману утверждать, что русский западник лишь играл роль представителя Европы во внутреннем конфликте отечественной культуры, будучи сам весьма мало похож на европейца.

Развитие философии западничества было связано с феноменом русской интеллигенции. Метафора П.В. Андроникова о «духовном ордене интеллигенции» была не столь уж далека от действительности. В чем же заключается идеологическая парадигма гетерогенного в политическом отношении объединения? Идеологемой «ордена» служило именно западничество, будь оно представлено в форме социалистических доктрин, либеральных учений или апологии католической инквизиции (чаадаевское западничество). Оборотной стороной преклонения перед иноземным было презрительное отношение к России. «Русофобия» является наиболее точным термином, отражающим интеллигентские воззрения. Один из наиболее откровенных представителей «ордена интеллигенции» В.С. Печерин выразил эти умонастроения стихотворными строфами:

«Как сладостно отчизну ненавидеть!!

И жадно ждать ее уничтоженья».

Интеллигенция в России по своему генезису формировалась как западная субкультура. Петровская вестернизация элиты (раскол с народом) и екатерининское освобождение ее от государственной службы (раскол с государством) стали истоками положения, определяемого П.Б. Струве как интеллигентское «отщепенство». Под данным термином понималась оторванность интеллигенции как от народа, так и от государства. Таким образом, парадигма духовной чужеродности была заложена самим характером происхождения интеллигенции.

Еще А.С. Пушкин в строфах незавершенного стихотворения сумел сфокусировать менталитет русского интеллигента:

«Ты просвещением свой разум осветил,

Ты правды чистый свет увидел,

И нежно чуждые народы полюбил,

И мудро свой возненавидел».

Идеология «официальной народности». В основе теории официальной народности, как и славянофильской философии, была положена дихотомия Россия – Запад. Все компоненты погодинско-уварской триады «Православие, Самодержавие, Народность» входили и в арсенал духовных ценностей славянофилов.

Теория официальной народности, наиболее ярким адептом которой стал М.П. Погодин, так же как и славянофильская историософия, основывалась на идеях общинного начала и единения царя с народом. Правда, в отличие от славянофилов представители историософии официальной народности полагали, что единство царя и народа в XVIII в. отнюдь не пресеклось.

М.П. Погодин полагал, что для русской истории не характерны классовые противостояния. Внутренние антагонизмы он относил к признакам развития Западной Европы. Согласно его концепции западные государства возникли из факта завоевания, а потому на Западе доминирует насилие. Русскую же историю нельзя объяснить на основе универсальных шаблонов, ибо в ней много чудесного, относящегося к «высшему промыслу».

Сама по себе формула «Православие, Самодержавие, Народность» была впервые выдвинута в 1832 г. министром просвещения С.С. Уваровым в отчете о состоянии Московского университета. Она в первую очередь относилась к вопросам народного воспитания.

Новые идеологические веяния отражали принятие высочайшим Указом от 31 декабря 1833 г. гимна «Боже, царя храни», написанного на слова В.А. Жуковского директором Придворной капеллы А.Ф. Львовым. Первоначально он носил название «Молитва русского народа».

С.С. Уваров выступил идеологом консервативного образования. Будучи первоначально апологетом западноевропейской образовательной модели (получив образование в Геттингенском университете в Германии), он в конечном итоге пришел к выводу, что та «искоренила мало-помалу почти в каждом государстве народный дух» и следствием этого явились революционные потрясения. Именно просвещение С.С. Уваров определил ядром общенациональной стратегии. Он заявлял, что его программа народного образования построена на «исторических принципах русской государственности и культуры». Ставилась задача просветить все слои российского общества. Но западноевропейскому «просвещению» противопоставлялось православное «просвещение». «Министерство – говорил он, – желает просвещения для всех, в мере способности для вящего утверждения народного духа в верности и религии предков и преданности к трону и Царю».

В докладе Николаю I Уваров пояснял: «Народное воспитание должно совершенствоваться в соединенном духе Православия, Самодержавия и Народности». Кстати говоря, на образовательный контекст уваровской формулы почему-то большинство исследователей не обращало внимания, относя ее к принципам государственного строительства в целом.

Значительное место в уваровской образовательной программе отводилось истории. Из всех университетских факультетов вплоть до 1917 г. наибольшей финансовой и моральной опекой государства пользовался историко-филологический факультет. Напротив, для революционно настроенной общественности поступление на этот факультет было равноценно объявлению о лояльности к правительству. С.С. Уваров видел в глубоком историческом образовании залог от революционных потрясений, от коррозии атеистического разложения. Согласно его определению, история является главным предметом в воспитании гражданственности и патриотизма. «История, – заявлял министр, – образует граждан, умеющих чтить обязанности и права свои, судей, знающих цену правосудия, воинов, умирающих за Отечество, опытных вельмож, добрых и твердых царей». Общие принципы составления программы по истории сводились к следующему: всеобщую следовало изучать кратко, современных народов – обширнее, отечественную – «со всею нужною подробностью». При этом в отечественной истории рекомендовалось выделять наиболее яркие этапы, в которых особенно ярко проявлялась нравственная сила русского народа. Как это отличается от современных проектов по растворению отечественной истории в рамках изучения мирового исторического процесса.

Особое внимание С.С. Уваров уделял сохранению и развитию русского языка. Действительно, для значительной части русского дворянства родным языком являлся отнюдь не русский, а французский. На русском же зачастую либо вовсе не разговаривали, либо говорили с акцентом. Во многом благодаря С.С. Уварову русский литературный язык был спасен. В гимназических курсах преподавание русской грамматики и истории литературы осуществлялось на протяжении всех семи лет обучения. Вместе с тем С.С. Уваров являлся инициатором широкого внедрения в гимназические программы древних языков. По-видимому, здесь сказались традиции Славяно-греко-латинской академии. Знание латыни и греческого предполагало ориентацию выпускников не на естественные науки, а на историю и богословие. Детищем С.С. Уварова являлся Санкт-Петербургский университет. Показательна характеристика, данная ему одним из его воспитанников: «Университет графа Уварова был университетом не немецким, не французским, не английским, но свой оригинальный русский, такой, каким его создали потребности общества».

Другим видным сторонником преобразований университета в национальном ракурсе выступал М.Л. Магницкий. Именно этими соображениями определялось предложение, вынесенное после ревизии Казанского университета о его закрытии. М.Л. Магницкий указывал на отсутствие в нем кафедры богословия, на либеральные воззрения профессуры, на не соответствующий православной этике моральный облик студентов. Будучи назначенным попечителем Казанского учебного округа, он уволил 11 профессоров, придал религиозную направленность в преподавании абсолютно всех дисциплин, ввел университетский устав по образцу монастырского.

Аналогичную политику в Петербургском учебном округе проводил Д.П. Рунич. Изучив, будучи попечителем, систему образования в Петербургском университете, он пришел к выводу, что «философские и исторические науки преподносятся в университете в духе, противном христианству, и в умах студентов вкореняются идеи разрушительные для общественного порядка и благосостояния». На этом основании им была проведена широкомасштабная кадровая «чистка» вуза.