Глава вторая

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава вторая

Дело «Рабочей группы» стало для руководства РКП своеобразной интермедией, ненадолго прервавшей ход дискуссии. В действительности же, как вскоре выяснилось, всего лишь ушедшей с полос «Правды», переместившись в партийные ячейки. Оказавшейся потому неподконтрольной, отчего обрела ещё большую опасность для большинства ЦК. Вернуться к открытой дискуссии вынудило произошедшее на выступлении Зиновьева 28 ноября в старейшем коммунистическом университете — московском имени Свердлова. Готовившем, как и остальные комвузы, дипломированных партийных работников для печати и просвещения. Нераздельной частью программы которого была регулярная организационно-методическая и агитационно-пропагандистская практика в ячейках столицы.

Уже на следующий день перепуганный Зиновьев направил Сталину записку, прося ознакомить с нею и Молотова:

«Прочитавши записки свердловцев (прилагаю), вижу, что дело хуже, чем я думал. Университет взбаламучен. Ряд элементов злобных и злостных. Куча сплетен и легенд. Большое озлобление против ЦК (против меня особая кампания, как водится). Группа Преображенского, видимо, сорганизовалась и действует по всей Москве. Свердловцы могут наделать больших бед в московской организации. Нужны серьёзнейшие меры в отношении Московской организации. Иначе будет поздно. Нужно 10 первоклассных работников нашего направления. Иначе Москва ускользнёт из наших рук. Это срочно.

В отношении к университету предлагаю: 1. Иметь Вам совещание с Лядовым (М.Н. Мандельштам, ректор Свердловского университета.— Ю.Ж.) и Зеленским (секретарь Московского комитета РКП. — Ю.Ж.). Дать Лядову 1–2 серьёзных помощников. 2. Снять немедленно Емельянова (секретарь парторганизации Свердловского университета. — Ю.Ж.), который главный организатор склоки (знаю это наверняка), допросить С. Минина из СПБ (ректор Петроградского комуниверситета. — Ю.Ж.), давши архи-способного и архи-надёжного человека. 3. Организатором коллектива и его помощником поставить верных людей. 4. Устроить там доклады Бухарина, Сталина, Каменева, Молотова, Томского и ряд бесед. 5.Исподволь начать чистку явно безнадёжных элементов»{291}.

Просьба Зиновьева, более напоминавшая план военной операции, содержала слишком много предложений, чтобы их выполнить сразу. А потому начали с самого простого. Чтобы несколько охладить страсти, 2 декабря в «Правде» опубликовали выступление Сталина на активе Краснопресненского района. То самое, что вызвало гнев Троцкого, увидевшего в нем (а не в ответах по запискам) не только разглашение тайн пленума ПК, но и стремление дискредитировать его лично. Однако брожение среди коммунистов, и не только московских, не стихало.

Секретарь ЦК КП Украины Д.З. Лебедь сообщил Сталину: «У нас существует опасение, что дискуссия в Москве, если её не взять под руководство ЦК, быстро выльется во фракционность… Информация, идущая из Москвы окольным путём, подхватывается здесь и используется. В частности, ведутся разговоры о дискуссии в Свердловке, где якобы Зиновьева не захотели слушать и т.п. Необходимо, чтобы кто-либо информировал нас из более точных источников»{292}.

8 декабря Зиновьеву пришлось вновь воззвать о помощи. Теперь не только к Сталину и Молотову, но и к Каменеву, Рыкову, Томскому: «Они, — руководитель Коминтерна явно подразумевал сторонников Троцкого, — действуют по всем правилам фракционного искусства. Если мы немедленно не создадим своей архи-сплочённой фракции, всё пропадёт. Я предлагаю этот вывод сделать в первую очередь. Я предлагаю завтра (в воскресенье) собраться специально по этому вопросу — может быть, у Сталина за городом или у меня»{293}.

Неизвестно, состоялось ли то совещание, призванное создать фракцию, включившую бы пять членов ПБ из семи — без Троцкого и умиравшего Ленина, или нет, понятно иное. Безусловно, заставило Зиновьева действовать столь решительно появление в тот самый день, 8 декабря, в «Правде» статьи Сапронова «В чём заключается очередная задача партии?». Статьи, в которой руководитель профсоюзов страны открыто выступил против Зиновьева.

«О чём идёт спор? — вопрошал Сапронов. — Тов. Зиновьев поставил как новую задачу реальное проведение в жизнь рабочей демократии. Рабочей же демократии требуют и авторы статей (дискуссионного характера. — Ю.Ж.). И, несмотря на это единодушие, общий тон выступающих товарищей, отнюдь не принадлежащих к “присяжным оппозиционерам”, по отношению к статье тов. Зиновьева резко отрицательный (здесь Сапронов поспешил выдать желаемое за действительное. — Ю.Ж.). Чего-то тов. Зиновьев недоговорил».

И Сапронов поспешил договорить за руководителя Коминтерна, но своё: «Нам надо пересмотреть “офицерский состав” (т.е. секретарей ячеек, райкомов, губкомов, ЦК нацкомпартий. — Ю.Ж.) с точки зрения соответствия его новым задачам, в первую голову начиная с самых низов… Эта работа по обновлению аппарата без “назначений”, без “рекомендаций” и “согласований”, а путём действительных выборов должна быть начата немедленно… Партия должна, вплоть до низовых ячеек, заняться обсуждением важнейших вопросов нашей общей, а не только внутрипартийной, политики. На основе этого обсуждения проверить качество партийного аппарата и обновить его ещё до съезда».

Дискуссия? Вряд ли. Ведь она не должна переходить на личности, призывать к смене власти, пусть лишь партийной. Только предлагать собственное решение поставленной задачи. Не более того. Так откуда же столь внезапная вспышка воинственности? О том знали немногие. Избранные.

…Ещё летом состояние здоровья Ленина, и без того безнадёжное, резко ухудшилось. «Около 20 июня, — отмечали позже лечившие его врачи, — развилось новое обострение с явлениями возбуждения, бессонницы, не всегда ясного сознания, повторяющихся по нескольку раз галлюцинаций»{294}. Стало несомненным, что на выздоровление вождя больше рассчитывать не следует. Такое медицинское заключение и послужило основанием для публикации в «Правде» «Обращения ЦК РКПб) ко всем членам партии об учреждении Института В.И. Ленина» с директором Каменевым. Ему и следовало направлять «все записки, письма, собственноручные заметки и проч. В.И. Ленина»{295}. Словом, приступить к тому, что обычно делается лишь после смерти заслужившего вечную память человека. «Обращение» умолчало только об одном: почему и именно сейчас потребовалось создать такой институт.

Несмотря на всю трагичность известия, пришедшего из «Горок», руководители партии не так уж взволновались. Они уже привыкли к мысли о приближавшейся смерти Ленина. Смирились с нею, не очень задумываясь о её последствиях. Только новое сообщение — о заключении прошедшего 28 ноября консилиума{296}, оказавшегося последним (с этого дня прекратились и ежедневные подробные записи в «Дневнике дежурного врача»), напомнило о близящемся неизбежном. Заставило, наконец, понять: вождь не просто умирает. Смерть может наступить в любую минуту. Через день, неделю, в крайнем случае через месяц-другой. Не позже. Потому-то члены ПБ поспешили взять под свой контроль всё творческое наследие Владимира Ильича.

Принятое ими уже 29 ноября решение гласило: «Признать Институт В.И. Ленина единственным хранилищем всех рукописных материалов В.И. Ленина и относящихся к нему документов полицейских, жандармских и проч. Допустить временное исключение в отношении находящихся в распоряжении ЦК документов, имеющих особо секретный характер и не могущих в настоящее время быть переданными Институту»{297}.

Тем самым члены ПБ постарались обезопасить себя от внезапного появления новых, никому не ведомых статей и записок из «Горок». Способных, чего нельзя было ни в коем случае исключить, нарушить сложившееся равновесие сил на вершине власти. Ну, а политические «гиганты» — Зиновьев и Троцкий, скрывавшиеся под маской вожаков фракций, расценили полученные сведения как сигнал начать битву за право стать наследником вождя мирового пролетариата. Битву, в которой все средства допустимы. В которой оказались преданными забвению судьбы страны, погрязшей в экономическом кризисе, судьбы партии, раскалываемой не дискуссией, а честолюбием двух её вождей. Ведь Зиновьева и Троцкого теперь заботило лишь одно: успеть обойти соперника, доказав его несостоятельность, до смерти Ленина.

Пока преимущество оказалось у Зиновьева — вместе с ним девять членов и кандидатов в члены ПБ, а против — только один. Вот отсюда и стремление Троцкого как можно скорее сменить всё партийное руководство. Использовать для того популярность и талант полемистов своих соратников.

…Итак, Преображенский будоражил ячейки, а Сапронов предлагал, воспользовавшись этими самыми ячейками, провести полную смену руководства РКП. Незамедлительно. Пока не затрагивая только ЦК и его органов — ПБ, ОБ, секретариат, а также ЦКК, что должно было произойти на съезде, подготовленном к такой аппаратной революции.

Твёрдо зная о неизбежном появлении статьи Сапронова, большинство ПБ предприняло упредительные меры. Накануне, 7 ноября, «Правда» опубликовала принятую всего за два дня перед тем резолюцию ЦК и ЦКК «О партийном строительстве». Подготовленную комиссией, созданной 29 ноября и включавшей Каменева, Сталина и Троцкого{298}. Их работу сразу же в значительной степени облегчил общий отказ от ставшей в те дни неактуальной задачи — определить «новые серьёзные шаги в хозяйственной области», подразумевавшие проблему Госплана.

Большинство членов ПБ пошло навстречу Троцкому. Ещё 22 ноября утвердило его сторонника Г.Л. Пятакова — заместителя председателя ВСНХ ещё и председателем Центрального управления государственной промышленности. Неделю спустя поменяли и всё руководство Госплана. Председателем утвердили вроде бы нейтрального А.Д. Цюрупу, оставшегося без должности после освобождения от поста наркома рабоче-крестьянской инспекции, а заместителями — прежнего председателя Г.М. Кржижановского и твёрдого последователя наркомвоенмора М.К. Владимирова{299}.

Столь же уступчиво повели себя Каменев и Сталин — как поведала записка «О разногласиях в комиссии трёх при подготовке резолюции». Из восьми (или десяти) поправок, внесенных Львом Давидовичем в проект, отвергли всего две.

Первая из них предполагала «не только обновить организации на местах, но и снять с постов людей, которые не проводили демократии». Каменев и Сталин объяснили свою позицию, прямо заявив: «Никого сквозь строй проводить не надо, условия у нас тяжелые, обстановка сложная и полной демократии всё равно не провести». Троцкому пришлось согласиться с ними.

Второй поправкой — наркомвоенмор хотел, признав запрет фракции, отстоять право членов партии хотя бы на группировки. Каменев и Сталин, со своей стороны, доказывали: таким образом «открывается щёлочка для людей Мясниковского толка», то есть для сторонников «Рабочей группы», «ибо они могут сказать, что у них не фракция, что у них только группировка, и это даст возможность иметь некоторые легальные рамки для образования фракции». После долгих споров сошлись на том, что в данном пункте следует просто сослаться на резолюцию X съезда по данному вопросу{300}.

Резолюция, подписанная 4 декабря Каменевым, Сталиным и Троцким, далеко не случайно увидела свет прежде публикации статьи Сапронова. В ней ведь содержалось почти всё, на чём настаивали и сам Троцкий, и его сторонники. Документ потому был призван ввести дискуссию в разумные рамки, став основой нормальной полемики, избегавшей бы открытой конфронтации, которая вполне могла привести к расколу партии.

Экономика: «Исключительная важность Госплана — хозяйственного штаба социалистического государства… Меры по снижению цен на фабрикаты (промышленные изделия. — Ю.Ж.) и по экспорту хлеба уже в настоящее время привели к некоторому оживлению торгового оборота… Борьба с основными причинами кризиса сбыта требует… слаженной и систематической работы… по концентрации промышленности, правильной организации промышленного и торгового аппарата».

Партия и трудовые массы: «Основной задачей в данной области является вербовка новых членов партии из рабочих от станка… Работа по увеличению пролетарского ядра партии должна являться на ближайшие месяцы одной из самых важных задач всех партийных организаций».

Рабочая демократия: «Рабочая демократия означает свободу открытого обсуждения членами партии важнейших вопросов партийной жизни, свободу дискуссий по ним, а также выборность руководящих должностных лиц и коллегий снизу доверху… Необходимо.., обращать внимание на задачу выдвижения новых работников снизу, в первую очередь из рабочих… Ввести обязательную отчётность парторганов перед выбирающими их коллективами и перед широкой партийной массой… Требуется, чтобы руководящие партийные органы прислушивались к голосу широких партийных масс, не считали всякую критику проявлением фракционности… Необходимо проверить целесообразность… права утверждения секретарей вышестоящими инстанциями… Необходимо следить за строгим проведением выборности должностных лиц… Необходимо перейти от слов к делу, предложив низовым ячейкам, уездным, районный и губернским партконференциям при очередных выборах систематически обновлять партийный аппарат снизу, выдвигая на ответственные посты таких работников, которые способны обеспечить на деле внутрипартийную демократию».

Только в одном резолюция не делала уступки. Подчёркивала: рабочая демократия «вовсе не означает свободы фракционных группировок, которые для партии крайне опасны, ибо всегда грозят раздвоением или расщеплением правительства и государственного аппарата в целом».

Одним словом, всё выглядело так, будто резолюцию готовила оппозиция. Троцкому и его сторонникам оставалось лишь уточнять отдельные положения да работать над точностью формулировок. Однако на деле положение не изменилось. Троцкий поспешил дезавуировать свою подпись под документом, только не публично. Такое означало бы непоследовательность его как политика — отказ от той позиции, которую прежде он отстаивал открыто. Всего через день после публикации резолюции направил в ЦК письмо. В нём же и высказался весьма категорически:

«В комиссии Политбюро я указал, что за эту резолюцию я смогу голосовать лишь с серьёзными оговорками, которые внесу в ЦК, не публикуя их, чтобы не создавать запоздалому со своим выступлением Центральному комитету лишних затруднений». Вот это-то теперь он и сделал.

Каковыми же оказались эти оговорки?

Первая: «Октябрьский пленум был высшим выражением аппаратного бюрократического курса, ныне подлежащего радикальному изменению».

Вторая: «Очень многочисленная и влиятельная группировка в аппарате партии (группировка, по существу, фракционная) не только не хочет поворота к новому курсу, но и будет, несомненно, оценивать резолюцию ЦК как манёвр, не меняющей, по существу, партийного курса».

Третья: «Особенную тревогу внушает мне чисто формальная позиция членов Политбюро в вопросах о группировках и фракционных образованиях. Разумеется, по вопросу о вредоносности, чрезвычайной политической опасности и недопустимости фракционных образований в партии у нас разногласий нет… Чтобы подорвать фракционность, нужно ударить по бюрократизму».

Четвёртая: «Мы слышим в ответственных выступлениях заявления о том, что кризис оказался “бурей в стакане воды”, что сентябрьское движение (волна массовых забастовок. — Ю.Ж.) было “лишь эпизодом”. Если бы партия прониклась такими взглядами, она не нашла бы в себе достаточного напряжения для того, чтобы справиться с хозяйственными затруднениями и задачами»{301}.

Троцкий отказался не только от сотрудничества в работе, но и от примирения даже на основе резолюции. С этого момента на читателей «Правды» хлынул поток докладов, статей, писем в редакцию, который прежде был характерен только в дни проведения съездов или конференций. И чуть ли не с каждым номером газеты возобновившаяся дискуссия приобретала всё более и более острый характер. Подчас превращалась в настоящую словесную дуэль непримиримых противников. Переставших обращать внимание на содержание резолюции от 5 декабря. Делавших вид, как будто той и не было вообще.

Начал же новый виток дискуссии Троцкий. Исподволь.

Прежде всего напомнил о себе опубликованной «Правдой» 4 декабря довольно странной статьёй «О казёнщине, военной и всякой». В ней сделал непонятные читателю нападки на собственное ведомство — армию. Почему-то осудил воспоминания и рассказы о гражданской войне, в которых увидел только принесённые в жертву истине легенды о сплошном героизме. Заметил: «Величайший героизм в военном деле, как и в революционном, — это героизм правдивости и ответственности» (не себя ли имел в виду?).

Заодно в этой статье Троцкий впервые высказался об отношении молодёжи к «старой гвардии». Подразумевал под последней как партийную, так и военную, ибо традиция подчинения и безоговорочного признания чужой правоты приобретала решающее значение. И пояснил: «Традиция не есть мертвый канон… Традицию нельзя заучивать назубок, воспринимать её как евангелие, верить старшему поколению «на честное слово»… Нет, традицию нужно… самостоятельно, критически перерабатывать и активно усваивать. Иначе всё здание окажется построенным на песке».

6 декабря в «Правде» появилась новая статья Троцкого — «О смычке». Ею он постарался убедить читателя в своём полном единомыслии с Лениным, особенно в вопросе отношения к крестьянству. Заодно воспользовался случаем и повторил свой основной тезис о путях выхода из кризиса: «Правильная постановка работы нашей Государственной плановой комиссии (Госплана) является прямым и непосредственным подходом к более правильному и успешному разрешению вопросов смычки — не в отмену рынка (НЭПа. — Ю.Ж.), а на основе рынка».

Наконец, II декабря в той же «Правде» была опубликована третья статья Троцкого «Новый курс». С названием отнюдь не оригинальным — эти два слова впервые использовал Зиновьев, а затем они стали означать те самые положения, изложенные в резолюции «О партстроительстве». Тем не менее «Новый курс» стал подлинным манифестом именно Троцкого, сыграл решающую роль для формирования общих взглядов оппозиции как в декабре 1923 года, так и позже. В третьей по счёту декабрьской статье Троцкий провозглашал:

«Резолюция Политбюро по вопросу о партийном строительстве имеет исключительное значение. Она знаменует, что партия подошла к серьёзному повороту на своём историческом пути… Новый курс, провозглашённый в резолюции ЦК в том и состоит, что центр тяжести, неправильно передвинутый при старом курсе в сторону аппарата, при новом курсе должен быть передвинут в сторону активности, критической самодеятельности, самоуправления партии как организованного авангарда пролетариата… Кратко задачу можно формулировать так: партия должна подчинить себе свой аппарат, ни на минуту не переставая быть централизованной организацией…

В ряде статей настойчиво проводится та мысль, что основным средством оживления партии является поднятие культурного уровня её рядовых членов, после чего всё остальное, т.е. рабочая демократия, приложится уже естественным путём. Что нам нужно поднимать идейный и культурный уровень нашей партии ввиду стоящих перед ней гигантских задач, это совершенно бесспорно. Но именно поэтому такая чисто педагогическая, наставническая постановка вопроса совершенно недостаточна и, следовательно, неправильна…

Партия может поднимать свой уровень как партия, лишь выполняя полностью и целиком свои основные задачи путём коллективного, самодеятельного руководства рабочим классом и государством рабочего класса… Можно предъявлять очень строгие требования к каждому, кто хочет вступить в нашу партию и оставаться в ней. Но вступивший является уже тем самым активным участником всей работы партии.

Убивая самодеятельность, бюрократизм тем самым препятствует повышению общего уровня партии… И в этом его главная вина. Поскольку в партийный аппарат входят неизбежно более опытные и заслуженные товарищи, постольку бюрократизм аппарата тяжелее всего отзывается на идейно-политическом росте молодых поколений партии. Именно этим объясняется тот факт, что молодёжь — вернейший барометр партии — резче всего реагирует на партийный бюрократизм…

Только постоянное взаимодействие старшего поколения с младшим в рамках партийной демократии может сохранить старую гвардию как революционный фактор…

До того как было опубликовано постановление ЦК о новом курсе, обюрократившиеся представители аппарата считали само упоминание о необходимости изменения внутрипартийной политики ересью, фракционностью и расшаткой дисциплины. Сейчас они также формально готовы принять новый курс “к сведению”, т.е. бюрократически свести его на нет. Обновление партийного аппарата, разумеется в отчётливых рамках устава, должно быть производимо с целью замены оказёнившихся и обюрократившихся свежими элементами, тесно связанными с жизнью коллектива или способными обеспечить такую связь…

Совершенно недостаточно, чтобы молодёжь повторяла наши формулы. Нужно, чтобы молодёжь брала революционные формулы с боем, претворяла их в плоть и кровь, вырабатывала бы себе собственное мнение».

Как рефрен, Троцкий неоднократно повторял главную для него мысль — «Партия с успехом может справиться с опасностями фракционности, только развив, укрепив и упрочив курс на рабочую демократию. Именно аппаратный бюрократизм является одним из важнейших источников фракционности».

Закончил же Троцкий статью настоящим боевым призывом: «Пассивное послушание, механическое равнение по начальству, обезличность, прислужничество, карьеризм — из партии вон!

Большевик есть не только человек дисциплины. Нет, это человек, который вырабатывает себе в данном конкретном случае твёрдое мнение и мужественно и независимо отстаивает его не только в бою против врагов, но и внутри собственной организации. Он сегодня окажется в своей организации в меньшинстве. Он подчинится… Но это, разумеется, не всегда означает его неправоту. Он, может быть, только ранее других увидел или понял новую задачу или необходимость поворота».

Тем самым все многочисленные серьёзнейшие проблемы партии и страны Троцкий ограничил всего лишь двумя.

Первая — обюрокрачивание партийного аппарата, составлявшего тогда 7,5 тысячи человек, или около 8% всех членов РКП. Вот его-то и предложил как можно скорее сменить, повторив то, о чём уже писали Преображенский и Сапронов. Да, именно не отказаться вообще или хотя бы частично, а только сменить, что следовало понимать как требование заменить его персональный состав сторонниками оппозиции. При этом Троцкий умолчал о весьма важном. Ни словом не обмолвился о возглавлявшемся тогда Л.М. Кагановичем учётно-распределительном отделе ЦК. Том самом органе, который и перебрасывал из республики в республику, из губернии в губернию, из города в город коммунистов, «рекомендуя»», вернее назначая на выборные должности. Похоже, существование такого отдела ЦК вполне устраивало борца с бюрократическим аппаратом, борца за внутрипартийную демократию.

Вторая проблема — взаимоотношение «старой гвардии», иными словами, большевиков — участников революции и гражданской войны — с молодёжью. Членами не столько партии, сколько ещё комсомола. Их Троцкий и призывал быть независимыми идейно. Вместе с тем предупреждал, что, скорее всего, они поначалу окажутся в меньшинстве, но лишь временно. И опять же не вспомнил об одном из вожаков комсомола, члене его Бюро ЦК — о Беле Куне. Отнюдь немолодом — уже достигшем тридцатисемилетнего возраста. Участнике первой мировой и гражданской войн, одном из руководителей революции в Венгрии четыре года назад. Вполне относимого скорее к «старой гвардии», нежели к молодёжи. Но зато известном своими леворадикальными взглядами.

Словом, средство — и саму партию, и внутрипартийную демократию, призванные максимально способствовать преодолению тех трудностей, которые встали перед страной, и прежде всего экономических, Троцкий представил целью. Единственной, ради чего — так и не объяснив.

Контрудар большинства ПБ не заставил себя ждать. Два дня спустя, 13 декабря, «Правда» начала публиковать материалы собрания бюро ячеек и активных работников Московской парторганизации, состоявшегося II декабря. Публиковать, поместив их под «шапкой», то есть общим заголовком: «Московская организация РКП отвергла резолюцию, направленную к подрыву единства партии. Подавляющим большинством принята резолюция одобрения политики ЦК РКП и полного доверия руководящему органу партии».

Сознательно растянутая на пять номеров газеты, эта публикация включала несколько материалов. Открывалась статьёй Каменева «Слово Москвы», кратко изложившей происшедшее. «Группа товарищей, — писал член ПБ, — (Преображенский, Сапронов, Н. Смирнов), неизменно выступающие содокладчиками на ячейковых и районных собраниях, в самом ходе дискуссии поставили московскую организацию перед необходимостью ответить на этот общий вопрос, на вопрос о руководстве партии. Московская организация с презрением отвергла “толстые” и “тонкие” намёки на то, что важнейший внутрипартийный вопрос о рабочей демократии двинут вперёд Центральным комитетом лишь из презренной внутрипартийной дипломатии, из “фракционных” соображений…

Московская организация решительно отвергла всякую попытку использовать переход на режим рабочей демократии для натравливания одной части партии на другую».

О том же — о правоте большинства, ошибочности взглядов оппозиции — шла речь и в помещённых ниже докладе Каменева, а также статьях Зиновьева «Рабочая демократия и проблема партийного аппарата», секретаря ЦК компартии Украины Э.И. Квиринга «Долой аппарат!» — оба, естественно, высказались в поддержку ЦК.

На следующий день «Правда» опубликовала содоклад Сапронова и заключительное слово Каменева. 15 декабря — речи сторонников Троцкого — Радека и завотделом пропаганды Московского комитета РКП, редактора газеты «Московская правда» И.Н. Стукова. Кроме того, «Правда» разместила в том же номере ещё и статью Сталина «О дискуссии, о Рафаиле (Р.Б. Фарбмане, заведующем московским отделом народного образования. — Ю.Ж.), о статье Преображенского, о статье Сапронова, о письме Троцкого (его статье «Новый курс». — Ю.Ж.)» — в те дни многие восприняли её как фельетон; видимо, из-за непривычно свободного стиля, хлёстких оценок тех, против кого она была направлена.

День спустя были опубликованы речи Зиновьева, Преображенского, Сапронова, а 17 декабря — выступления малоизвестных даже в столице участников собрания.

Всё это лишило оппозицию возможности обвинить большинство в сокрытии от партийных масс её позиции, взглядов. Однако слишком большое количество материалов, практически повторявших друг друга, привело к тому, что дискуссия, сведшаяся к обсуждению всего лишь одного вопроса — о партаппарате, потеряла свой истинный смысл. Сделала несомненным одно: большинство сумело провести достаточно шумную кампанию, продемонстрировав явное превосходство — пусть даже и чисто внешне — над противником.

Вполне возможно, решающим для такой, чисто пропагандистской, победы послужила публикация в «Правде» 18 декабря «Письма петроградской организации членам нашей партии». Ставшего запланировнным результатом 19-й Петроградской губернской партконференции, которая и рассмотрела резолюцию ЦК «О партстроительстве» и статью Троцкого «Новый курс».

«В обсуждении, — поясняло “Письмо”, — участвовали не только члены конференции (около 600 делегатов), но и все члены районных конференций. Высказались десятки ораторов с мест. В заключение единогласно была принята резолюция, которая во всём поддержала линию ЦК». Далее следовал критический анализ «Нового курса», логически приведший к такой его оценке:

«На деле и при данной обстановке и в данной стадии дискуссии такое выступление тов. Троцкого есть поддержка тем, кто требует легализации фракций и группировок… Чем скорее тов. Троцкий осознает и исправит свою ошибку, тем лучше было бы для нашей партии».

Троцкий, однако, не стал «исправлять свою ошибку». Как уже бывало в подобных случаях, он попросту уклонился от продолжения борьбы. Буквально накануне публикации «Письма» петроградцев в газетах, 17 декабря, взял отпуск по болезни — «инфекция дыхательных путей на почве инфлюэнции». Когда же выздоровел, сразу же, 5 января 1924 года, ушёл в очередной двухмесячный отпуск и уехал из Москвы в Сухуми{302}.

Видимо, временное исчезновение Троцкого с политической арены усилило появившиеся ранее слухи о том, что ему уготовано место вне партии или вне Политбюро. Понимая опасность подобных кулуарных разговоров, ПБ пришлось постановлением oti17 декабря опровергать их. «Будучи несогласными, — объясняло оно, — с тов. Троцким в тех или других отдельных пунктах, Политбюро в то же время отметает как злостный вымысел предположение о том, будто в ЦК партии или в его Политбюро есть хоть один товарищ, представляющий себе работу Политбюро, ЦК и органов государственной власти без активнейшего участия тов. Троцкого»{303}.

И всё же подобные слухи не только не прекратились, но и перекинулись за рубеж. О том говорило, в частности, направленное 23 декабря Зиновьеву решение пленума компартии Польши. В нём указывалось:

«В центре настоящего внутрипартийного кризиса в РКП выдвигаются разногласия между большинством ЦК и тов. Троцким. Мы знаем, что эти разногласия связаны со сложными проблемами хозяйственного строительства СССР. У нас нет достаточных данных и нет возможности судить о сущности этих разногласий в области экономической политики. Но мы знаем твёрдо одно: имя т. Троцкого для нашей партии, для всего Интернационала, для всего революционного пролетариата мира неразрывно связано с победоносной октябрьской революцией, с Красной армией, с мировым коммунизмом и революцией.

Мы не допускаем возможности того, чтобы т. Троцкий оказался вне рядов вождей РКП и Коммунистического интернационала»{304}.

Даже братские партии давно уже поняли истинную суть происходившего кризиса — экономика. Не осознавали того лишь сторонники Троцкого, не желавшие складывать оружие в борьбе за внутрипартийную демократию. Так, Сапронов в те самые дни, когда «Правда» продолжала публиковать материалы московского совещания, обратился с открытым письмом к рабочим — коммунистам двух подмосковных фабрик, расположенных в Воскресенском уезде (ныне Истринский район) ткацкой им. Воровского и Октябрьской суконной.

«Я полагаю, — писал 15 декабря Сапронов, — что необходимо немедленно начать осуществлять тезисы Политбюро (так он назвал резолюцию ЦК и ЦКК от 5 декабря. — Ю.Ж.) путём выборов бюро и секретарей ячеек, которые бы не помешали и не сопротивлялись выбирать делегатов на предстоящую уездную конференцию, которая должна выбрать соответствующий уездный комитет партии и заставить вновь избранный комитет не лицемерно, а искренне и добросовестно проводить тезисы Политбюро о внутрипартийной демократии»{305}.

Текстильщики — партийцы не воспользовались советом Сапронова. На общем собрании осудили его послание, о чём довели до сведения ЦК РКП.

Тем временем своебразный референдум, начатый партсовещанием в Москве, «Письмом петроградской организации», губернскими партконференциями на Украине, продолжался. 23 декабря в поддержку линии ЦК высказались Закавказский краевой комитет партии и ЦК компартий Азербайджана, Армении и Грузии; 25 декабря — Сибирское бюро ЦК{306}. Теперь ПБ следовало опасаться только положения в Красной армии, где у наркомвоенмора имелось довольно много сторонников.

Опасения начали подтверждаться. 11 декабря член президиума ЦКК Ем. Ярославский уведомил ЦК о том, что пока можно было воспринимать лишь как слух. На одном из собраний, где присутствовал Ярославский (где и когда — автор записки-доноса почему-то не указал), представитель одной из воинских частей якобы заявил: «Мы, военные, тоже точим зубы на ПК и мы покажем.., что сумеем у себя уничтожить казёнщину и сумеем изгнать всякое назначенство».

«Я нисколько не удивлюсь, — продолжал Ярославский, если развитие этой дискуссии… приведёт в политотделах армий к требованиям выборности не только политработников, к устранению их назначенства, но может пойти и дальше — к выставлению требований выборности командного состава»{307}.

В прогнозе Ярославский ошибся ненамного.

16 декабря командующий войсками Западного фронта (военного округа) М.Н. Тухачевский выступил с весьма двойственным заявлением. С одной стороны, поддержал резолюцию ЦК и ЦКК, с другой

— высказался за выборность политаппарата РККА{308}.

20 декабря собрание ячеек Военной академии после докладов Каменева, Радека и бывшего в 1920–22 годах лидера «Рабочей оппозиции», советника полпредства СССР во Франции А.Г. Шляпникова, приняло резолюцию, полностью поддержавшую позицию Троцкого. Содержавшую, среди прочих, такие положения:

«Усиление роли партаппарата, в большинстве случаев назначаемого, и привело к росту бюрократизма в партии… Обвинение во фракционности товарищей, критикующих некоторые стороны политики ЦК, объективно означают борьбу против свободы дискуссии, возвещенной резолюцией от 5 декабря… Собрание протестует против перенесения дискуссии из области внутрипартийных вопросов в область борьбы с отдельными личностями и травли т.н. оппозиции»{309}.

Закрепил же столь опасные для ПБ тенденции в армии циркуляр Политуправления (ПУР), РВС СССР № 200 от 24 декабря. Он уже официально установил «введение института выборности секретарей

— организаторов ячеек.., обеспечение за ячейками инициативы и самостоятельности в работе путём высвобождения их из-под мелочной опеки военкомов (комиссаров.— Ю.Ж.) и политотделов». Предложил «отказаться от утверждения секретарей-организаторов и членов бюро ячеек политорганами… В целях стабилизации (сохранения на длительный срок на одном месте. — Ю.Ж.) выборных партработников переброски таковых производить лишь в исключительных случаях… Допускать свободную дискуссию по этим (военного строительства, общепартийной жизни и деятельности, ещё не разрешённые партией в целом. — Ю.Ж.) вопросам и критику деятельности руководящих военно-политических и партийных организаций»{310}.

Подписал циркуляр начальник ПУРа В.А. Антонов-Овсеенко, занимавший должность с августа 1922 года. Прославившийся в октябре 1917 года руководством захвата Зимнего дворца и арестом членов Временного правительства. Один из трёх наркомов по военным и морским делам первого состава советского правительства, главнокомандующий войсками южных советских республик, боровшихся против контрреволюционных сил Каледина, Краснова, украинской Рады. Не проявив полководческого дара, позже занимал различные сугубо гражданские посты в Витебске, Москве, Перми, Тамбове. В октябре 1923 года примкнул к оппозиции, подписав «Заявление 46-ти».

Содержание подписанного им циркуляра, демонстративно отвергшего какую-либо субординацию -. разрешение начать перестройку системы выборов и принципов деятельности партийных органов в вооружённых силах без разрешения или хотя бы согласования с ЦК, в Оргбюро расценили как вызов. Как «выражение грубого нарушения со стороны т. Антонова-Овсеенко основ взаимоотношений ЦК с ПУРом, работающим на правах отдела ЦК»{311}. Поставленный о том в известность, герой Октября счёл себя оскорблённым. 27 декабря направил в ПБ и ЦКК гневный протест, который в те дни мог бы себе позволить один лишь Троцкий.

«На всех собраниях, — ставил Антонов-Овсеенко в известность адресатов, — и особенно на собраниях “военных коммунистов”, официальные представители ЦК значительное, иногда исключительное время расходуют на разбор политической биографии т. Троцкого». И в подтверждение своих слов привёл содержание письма некоего «политработника». Тот же якобы поведал ему следующее:

«Выступивший три дня назад на общегородском собрании членов бюро ячеек Харьковской парторганизации секретарь украинского ЦК т. Квиринг заявил, что “т. Троцкий раскалывает партию и нарушает единство”. Сообщал неназванный автор письма о точно таких же выступлениях председателя Всеукраинского ЦИКа Петровского, члена ЦКК компартии Украины Макара и, главное, о реакции их слушателей. Они, оказывается, прерывали ораторов возгласами “Да здравствует товарищ Троцкий!”». Кончалось же письмо мнением автора — «Я считаю, что это весьма опасно. Среди военных коммунистов уже ходят разговоры о том, что нужно поддержать всем, как один, т. Троцкого».

Более осторожный вывод делал Антонов-Овсеенко. Он счёл смыслом шедшей кампании — «мобилизовать вслепую поддержку линии большинства Политбюро, все силы “старой гвардии большевиков”, все лучшие традиции и наисквернейшие предрассудки, вынесенные большевиками из старой дореволюционной борьбы — дабы изолировать т. Троцкого от старых большевиков, лишить его серьёзной партийной опоры в проведении его взглядов… По моему глубокому убеждению, это крайне опасная затея…

Существо разногласий внутри ЦК совершенно не ясно ни для партийных, ни для внепартийных масс, взвесить серьёзность этих разногласий и свободно их разрешить партия не в состоянии… Ясно, к чему это ведёт. К глубочайшей деморализации и партии, и армии, и рабочих масс и к подрыву влияния нашей партии в Коминтерне, к ослаблению твердости и выдержанности линии Коминтерна».

Заканчивалось же послание Антонова-Овсеенко чуть ли не ультимативно. «Знаю, — грозил он, — что этот мой предостерегающий голос на тех, кто застыл в сознании своей непогрешимости историей отобранных вождей, не произведёт ни малейшего впечатления.

Но знайте — этот голос симптоматичен. Он выражает возмущение тех, кто всей своей жизнью доказал свою беззаветную преданность интересам партии в целом, интересам коммунистической революции. Эти партийные молчальники возвышают свой голос только тогда, когда осознают явную опасность для всей партии. Они никогда не будут “молчалиными”, царедворцами партийных иерархов. И их голос когда-нибудь призовёт к порядку зарвавшихся “вождей” так, что они его услышат даже несмотря на свою крайнюю фракционную глухоту»{312}.

И содержание, и тон письма Антонова-Овсеенко далеко выходил за рамки допустимого в дискуссии. Такого, как статьи и выступления Преображенского или Сапронова. Ведь оно не просто брало под защиту Троцкого, противопоставляя его всем остальным членам ПБ. Оно недвусмысленно угрожало большинству. Угрожало, прямо о том не говоря, силой армии.

Готовя ответ, в секретариате ЦК внимательно изучили другой циркуляр ПУРа, от 3 декабря, на который прежде не обратили внимания. Оказалось, что он уже содержал схожие установки, позволявшие выявить наметившуюся тенденцию к полной самостоятельности Политического управления РВС СССР:

«Парторганы не должны дожидаться того, чтобы дискуссия вокруг больных вопросов партийной жизни армии и флота дала толчок попытке разрешения этих вопросов. Политорганы должны взять на себя почин в устранении недосмотров, замеченных в наших парторганизациях. Надо проверить снизу доверху их работу, прежде всего, под углом жизненной связи с запросами красноармейской массы, под углом укрепления товарищеской спайки во всей армии»{313}.

Обнаружили в секретариате ЦК и ещё один примечательный факт.

Недавний, но уже почему-то хорошо забытый. Выступая 18 декабря в Военной школе им. ВЦИК, Зиновьев, правда, по словам секретаря Нижегородского губкома партии Н.А. Угланова, прямо назвал ПУР «фракционным штабом», который «проводит свою резолюцию против ЦК. Он посылает в провинцию инструкторов, которые выступают там против ЦК»{314}.

Такого в ЦК стерпеть уже не смогли, почему герой Октября и оказался жертвой дискуссии. Единственной. 12 января 1924 года Оргбюро постановило: «Письмо тов. Антонова-Овсеенко президиуму ЦКК и Политбюро ЦК от 27 декабря 1923 года с угрозой по адресу ЦК “призвать к порядку зарвавшихся “вождей”, является несомненным выпадом, делающим невозможным дальнейшую работу тов. Антонова-Овсеенко на посту начальника ПУРа. Ввиду всего сказанного, Оргбюро ЦК РКП считает необходимым освободить тов. Антонова-Овсеенко от занимаемого им поста начальника ПУРа». 14 января ПБ подтвердило это постановление. Оставил его без изменений и январский пленум, к которому пострадавший обратился с апелляцией. 21 января Антонову-Овсеенко пришлось сдать дела{315}.

Дело начальника ПУРа практически завершило ставшую совершенно бессмысленной дискуссию. Далеко ушедшую от обсуждения действительно насущных проблем, вылившуюся в грубый спор, более напоминающий заурядную склоку с переходом на личности. С попыткой главным образом дискредитировать Троцкого, припомнив ему все прежние грехи: разногласия с Лениным в период эмиграции обоих, защиту теории «перманентной революции», вступление в большевистскую партию только в июле 1917 года, позицию в ходе Брестских мирных переговоров, в вопросе о профсоюзах.

А коли так, коли дискуссия так ничего и не добавила по сравнению с резолюцией от 5 декабря и первыми откликами на неё оппозиции, в ЦК, судя по всему, решили вернуться к самому животрепещущему вопросу, который приходилось откладывать с конца ноября.

24 декабря ПБ приняло резолюцию «Об очередных задачах экономической политики»{316}. По сути, тезисы доклада Рыкова, которые предстояло обсудить сначала на открывавшемся 14 января пленуме, а затем и на 13-й конференции РКП.