Глава девятая
Глава девятая
Нельзя сказать, что всё лето и осень 1923 года руководство РКП занималось исключительно судьбой революции в Германии. Приходилось, хоть и не в должной мере, решать самые неотложные задачи, которые могли бы способствовать даже незначительному улучшению положения в экономике. А наибольшего внимания требовала ситуация в деревне.
Засуха, охватившая 37 губерний, вредители — грызуны и насекомые, особенно саранча, нанесли сельскому хозяйству страны весьма ощутимый урон. Только благодаря значительному расширению посевных площадей, достигших уже 85% от довоенных, зерновых удалось собрать 31 миллион пудов. Тем хотя и не сравниться с довоенными показателями, но вдвое превзойти — минувшего года.
Однако для многих хозяйств, не только бедняцких, но и середняцких, такое бесспорное достижение в целом нисколько не отразилось на улучшении их жизни. Подчас отстояв два-три дня в очереди к приёмному пункту, крестьяне узнавали, что их зерно некондиционное, то есть слишком загрязнённое, а потому пойти в счёт налога никак не может. И чтобы рассчитаться с государством, только теперь деньгами (пуд ржи на рынке осенью 1923 года стоил всего две с половиной копейки золотом), приходилось продавать скот, а иногда и инвентарь. В таком случае не оставалось ничего иного, как наниматься батраком к кулаку за ничтожную плату. За шестнадцатичасовой рабочий день получать четыре с половиной фунта ржи.
Так, выяснилось, что сельскохозяйственный налог, и явившийся сутью НЭПа, всей своей тяжестью ложится на бедняков и даже середняков. Приводит к экономическому усилению кулачества, ставшего всё чаще проходить на выборах в сельские и волостные советы, обретая так и политическую силу.
Полная безысходность начала порождать стремление к переселению. На Урал, в Сибирь, даже за границу. И ЦИКу СССР в конце года пришлось разрешить бурятам эмигрировать в Монголию, меннонитам Украины и молоканам Закавказья — в Канаду{224}.
Оценив всё нараставшую угрозу, ещё 4 июля пленум ЦК, заслушав доклад Каменева, поручил ПБ «разработать и провести соответственно в партийном и советском порядке… понижение общей суммы сельскохозяйственного налога»{225}. На том основании уже ЦИК СССР принял 24 августа постановление об освобождении от уплаты единого сельхозналога все крестьянские хозяйства, не имевшие скота и обладавшие на одного едока не более трёх четвертей десятины земли{226}. Тем пока и были исчерпаны возможности государства облегчить положение деревни.
Ещё большие трудности испытывала главная составляющая союза рабочих и крестьян, сущность советской власти. Прежде всего из-за продолжавшейся концентрации предприятий, как стыдливо называли закрытие нерентабельных заводов и фабрик. Нарушить же эту «генеральную линию», утверждённую XII съездом партии по предложению Троцкого, ПБ пришлось 21 августа. Отменив решение ВСНХ (председатель — Рыков) о закрытии крупнейшего петроградского Путиловского сталелитейного, машиностроительного и котельного завода, на котором до войны было занято свыше 28 тысяч рабочих{227}.
Ту же цель — избежать по возможности массовых увольнений — преследовало и решение ПБ от 6 сентября, поручившее АРКОСу (Англо-русской кооперативной компании, зарегистрированной в Лондоне) закупить в Великобритании оборудование для больших электростанций, которое в СССР не производилось, а ВСНХ — заказать российским заводам трансформаторы на 110 000 вольт для строившихся электростанций{228}, прежде всего Волховской ГЭС. Несколько ранее, 16 августа, последовало ещё одно постановление, более важное, утверждавшее список предприятий общесоюзного значения, а потому не подлежащих ни закрытию, ни сокращению финансирования. Список, включивший 248 заводов и фабрик оборонной, металлообрабатывающей, электротехнической, химической, силикатной, бумажной, текстильной и пищевой промышленности, угольные шахты, рудники, нефтепромыслы{229}. Благодаря таким мерам число фабрично-заводских рабочих к концу декабря 1923 года увеличилось с 1,4 до 1,7 миллиона человек.
Однако сохранение рабочих мест ещё не служило гарантией поддержания жизненного уровня пролетариата на хотя бы минимальном уровне. Так, шахтёры Донбасса, рабочие ГОМЗЫ — Государственного объединения машиностроительных заводов, Юго-Стали — Советского южного металлургического треста (Украина), треста Уралмет — Уральские металлургические заводы, синдиката сельскохозяйственного машиностроения, и прежде получавшие зарплату (чуть ли не 50% от довоенной) с длительными задержками, в октябре и ноябре не получили её вообще. К тому же в августе и сентябре половину её выдавали либо червонцами больших номиналов, сдачи с которых в местных кооперативах, частных магазинах не могли дать, либо обесценивавшимися чуть ли не ежедневно совзнаками, а другую половину — облигациями Золотого (Выигрышного) 6%-ного займа{230}.
Прозябавшие в нищете рабочие вынуждены были наблюдать и иную жизнь — администрации своих предприятий. Грубой по отношению к ним, ведущей роскошную, нэпмановскую жизнь. Один из «Обзоров» ОГПУ (за 15 сентября — 31 октября 1923 года) констатировал:
«На Симбирском патронном заводе наблюдается сильный антагонизм между ответработниками — коммунистами и спецами, с одной стороны, и рабочими-с другой. Партийные работники, «верхи», ведут себя здесь нетактично. Пьянствуют на глазах всей рабочей и партийной массы, ездят на рысаках, чем вызывают острую неприязнь и недоверие к верхам со стороны рабочих и партийных масс»{231}. Регулярно отмечали «Обзоры» и иное, не менее серьёзное: хищения администрации предприятий, их непрофессионализм, вопиющую бесхозяйственность.
Такое безрадостное положение и определяло настроения пролетариата, не видевшего больше иной возможности защищать свои права, завоёванные ещё в октябре 17-го года, как стачки. Подчас дело стало доходить и до опасных эксцессов. В Шахтинском округе забастовало пять тысяч человек. Когда же ОГПУ арестовало их организатора, бывшего члена РКП, к уже прекратившим работу присоединились шахтёры Парамоновского рудника. Все вместе они двинулись к городу Шахты, чтобы освободить своего вожака. Для восстановления порядка местным властям пришлось прибегнуть к силам милиции и отрядов ЧОН — частей особого назначения — военных отрядов, существовавших при райкомах, горкомах и губкомах РКП{232}.
Шахтинские события оказались единичным явлением. Обычно стачки, а их число за 1923 год составило только на государственных предприятиях 1788 со свыше 600 тысячами участников{233}, заканчивались чаще всего победой рабочих через несколько часов, реже через два-три дня.
Руководство страны закрывало глаза на истинные причины недовольства, волнений, ибо не имело возможности ни повысить в должной мере зарплату, ни обеспечить её регулярную выплату. Вынуждено было ограничиваться созданием всевозможных комиссий, лишь имитировавших решение больных вопросов: 18 сентября — «для проработки вопросов.., связанных с зарплатой» и «для рассмотрения вопроса о ценах на хлеб», 27 сентября — для «выработки и проведения в срочном порядке мероприятий по борьбе с катастрофическим расхождением цен на фабрикаты и сельскохозяйственные продукты»{234}. Сентябрьский пленум постановил «созвать совещание, на котором выработать практические предложения для установления такого порядка, чтобы ни одна значительная стачка не проходила бы без всестороннего её обследования в партийном порядке»{235}. Вместе с тем своё явное бессилие справиться с ситуацией ПБ продемонстрировало иным своим решением, принятым перед тем, 4 сентября: «Поручить секретариату ЦК дать директиву прессе… до разрешения вопроса пленумом ЦК о политике по заработной плате в прессе не должно появляться статей, побуждающих к требованиям повышения зарплаты»{236}.
Пока же ПБ хотело видеть в забастовочном движении не собственную неспособность нормализовать положение и разрешить финансовые неурядицы, а происки всё ещё существовавших вполне легально социалистических партий — российских и грузинских меньшевиков, эсеров, Украинской коммунистической партии, анархистов-коммунистов и анархистов-синдикалистов. Однако главный удар силой государственного аппарата был нанесён не по ним, а по подпольным «Рабочей группе» и «Рабочей правде». Ведь именно они и разлагали РКП изнутри, отделяли от неё пролетариат, опираясь на одни и те же оценки экономической политики.
«Манифест» «Рабочей группы», увидевший свет ещё в июне утверждал: «Дальнейшее проведение в жизнь настоящей линии ЦК РКП может привести к перерождению НЭПа — новой экономической политики в НЭП — новую эксплуатацию пролетариата». А в сентябре им вторил не кто-либо иной, а Дзержинский. Не только нарком путей сообщения и председатель ОПТУ, но и возглавлявший комиссию ЦК по вопросам промышленности. В плане информационного доклада на предстоящем пленуме, направленном в ПБ, он вынужден был констатировать: «Рабочая группа» является симптомом глубокого настроения в рабочих массах. Эти настроения — результат отрицательных сторон НЭПа, который не справился со своей задачей — организацией производства и осуществлением смычки с крестьянством»{237}.
Однако партийное руководство в ожидании избавления ото всех бед революцией в Германии, даже не задумывалось о необходимости реформировать или хотя бы скорректировать НЭП. Попыталось совладать не с причиной, а её следствием. 4 сентября ПБ потребовало от газеты «Правда» «вести систематическую борьбу в рабочей среде с фактами распространения черносотенной и псевдореволюционной идеологии («Рабочая правда», «Рабочая группа» и т.д.). 11 октября предложило членам ЦК и ЦКК «проводить беседы с членами «Рабочей группы», а Зиновьеву и Бухарину подготовить «первоначальный набросок тезисов в связи с «Рабочей группой» и «Рабочей правдой»{238}.
Сразу же усомнившись в результатах мягкой линии, ПБ согласилось с более жёсткой. Сочло «несовместимым участие в этих группах и содействие им с принадлежностью к РКП», а затем и пошло на репрессии. Одобрило аресты лидеров «Рабочей группы» — повторный Г.И. Мясникова и первый В.В. Кузнецова, А. Богданова (А.А. Малиновского, одного из создателей ещё летом 1917 года движения «Пролеткульт»). Вслед за ними оказались за решёткой ещё девятнадцать человек. От них добивались письменного отказа от своих взглядов, «безоговорочного признания своих ошибок и готовности искупить свою вину перед народом». Только тогда были готовы их освободить, но «при непременном условии» отправки «на ту или иную трудную работу вне Москвы»{239}.
Только так ПБ удалось с помощью ОГПУ ликвидировать угрозу, возникшую на крайне левом фланге политической борьбы, но ничего поделать ни с более чем миллионом безработных, ни с забастовками не смогло.
…Тем временем неуклонно приближалась дата, назначенная в Москве для начала революции в Германии. Утверждённая на заседании ПБ и пленуме ЦК. Установленная не столько по инициативе Зиновьева, сколько Троцкого, сумевшего настоять на необходимости «календарного плана» подготовки и захвата власти немецкими коммунистами. А потому и борьба двух претендентов за лидерство в РКП также начала приближаться к своей кульминации. Первым обострил положение Троцкий. Избрал формальным предлог для «очередного шума», как назвал Сталин эскапады наркомвоенмора в письме Зиновьеву от 25 июля, должные привлечь к нему всеобщее внимание, формирование высших органов власти страны.
5 июля ПБ единодушно рекомендовало предстоящей сессии ЦИКа СССР утвердить главой правительства Ленина, заместителями — Каменева, Рыкова и ещё, уже от союзных республик, Чубаря и Орахелашвили. Затем предложило переутвердить, но уже как общесоюзных наркомов: по иностранным делам — Чичерина, внешней торговли — Красина, по военным и морским делам — Троцкого, путей сообщения — Дзержинского, почт и телеграфов — Смирнова{240}.
Но возникли и разногласия — при формировании коллегиального органа — РВС, который своим составом должен был отразить образование Союза. 24 сентября, за месяц до объявления всегерманской забастовки, определённой как сигнал к началу революции, на очередном пленуме партии И.П. Комаров — не только член ЦК, но и секретарь Петроградского губернского Совета, то есть «человек Зиновьева», огласил загодя подготовленный список членов РВС СССР. Сохранивший прежнее ядро — председатель Троцкий, заместитель Э.М. Склянский, начальник Политуправления Красной армии В.А. Антонов-Овсеенко, главком С.С. Каменев, начальник Генштаба П.П. Лебедев. Помимо них пленуму предлагалось утвердить ранее не входивших в РВС. Сторонников Троцкого — А.И. Муралова, председателя Нижегородского губисполкома; Г.Л. Пятакова, заместителя председателя ВСНХ СССР; А.П. Розенгольца, члена коллегии Наркомфина РСФСР. Сторонника Зиновьева — М.М. Лашевича, командующего войсками Сибирского военного округа и председателя Сибирского ревкома. Группу Сталина — его самого; К.Е. Ворошилова, командующего войсками Северо-Кавказского военного округа, Г.К. Орджоникидзе, секретаря Закавказского крайкома партии{241}.
Такой состав лишал Троцкого прежней абсолютной поддержки членами РВС, и в случае неизбежной, как в те дни полагали, войны с Польшей и, вполне вероятно, с Литвой либо Латвией — для выхода к границе Германии для её военной поддержки, он утратил бы возможность увенчать себя лаврами победителя. Обойти в борьбе Зиновьева. Троцкий тут же не только заявил о своём несогласии с предложенным составом РВС, но и демонстративно покинул зал заседания пленума. Да ещё и попытался громко хлопнуть дверью, но та — Тронного зала Большого кремлевского дворца — огромная, тяжёлая и открылась, и закрылась очень медленно и бесшумно.
Не желая создавать излишние проблемы, Сталин немедленно заявил о своём самоотводе, а членам ЦК пришлось срочно корректировать продуманный список. Из него исключили Ворошилова и Орджоникидзе, заменив их на С.М. Будённого, заместителя командующего войсками Северо-Кавказского военного округа. Отвергли и Лашевича. Зато ввели тех, кто не должен был вызвать нового приступа гнева Троцкого — начальника Полевого штаба Красной армии Н.А. Данилина, потерявших свои должности наркомов по военным делам: Украины — М.В. Фрунзе, Азербайджана — Г. Везирова, Грузии — Ш. Элиава, Армении — А. Мясникова, Туркестана — И. Хидыр-Алиева, а также наркома продовольствия СССР Н.П. Брюханова и заместителя председателя ОГПУ И.С. Уншлихта.
На следующий день пленуму пришлось дать оценку вызывающему поступку Троцкого и принять специальное постановление. «ЦК,
— гласило оно, — констатирует, что тов. Троцкий, покинув заседание пленума в связи с речью тов. Комарова, в которой ЦК не усматривает ничего обидного для тов. Троцкого, поставил тем самым ЦК в затруднительное положение. ЦК считает, что тов. Троцкий поступил неправильно, отказавшись исполнить просьбу ЦК о возвращении на заседание и поставил тем самым пленум в необходимость обсудить вопрос о составе РВС в его отсутствии»{242}. (Месяц спустя, 27 октября, ПБ вернулось к вопросу о составе РВС и ввело в него Лашевича и Ворошилова{243}.)
Не сумев настоять на своём, Троцкий направил 4 октября членам ЦК и ЦКК письмо с запоздалыми объяснениями своего поведения. А среди них такое: «Предложение новой коллегии (РВС. — Ю.Ж.) продиктовано очень определёнными внутрипартийными комбинациями, как это понятно всем и каждому… В рамках ЦК следовало бы открыто сказать, что дело идёт о продолжении той внутренней борьбы, которая систематически ведётся за спиной партии»{244}.
Объявил тем, что лично он больше не желает делать вид, будто между «тройкой» и им существует мир и согласие. А вскоре нанёс по своим противникам упреждающий удар. Избрал для того самую болезненную проблему — состояние экономики страны, хотя как докладчик и автор проекта резолюции только что прошедшего съезда по вопросу о судьбе государственной промышленности не менее других был повинен в разрастании кризиса. Поступил так, вполне возможно, потому, что в отсутствие Ленина за хозяйственную политику СНК персонально отвечал член противостоящей ему «тройки» — Каменев.
Очередное своё письмо — только таким образом Троцкий теперь общался с коллегами по партийному руководству, направленное 8 октября членам ЦК и ЦКК почему-то под грифом «совершенно секретно», — начал с упрёка. Мол, ещё до 12-го съезда он указывал на недопустимость «представления» хозяйственных задач в «абстрактно-агитационном виде». Обратил внимание на то, что главными задачами в настоящее время остаются «плановое хозяйство, жесткая концентрация промышленности, жёсткое снижение накладных расходов». Словом, всё, и ставшее основой его съездовского доклада, который ему якобы пришлось излагать, «стремясь ничем не затруднить работу будущего ЦК, который избирался впервые без тов. Ленина». Что же означало столь странное толкование собственного доклада, Троцкий не пояснил.
Вторым пунктом расхождения с большинством в ЦК и ЦКК сделал Троцкий проблему Госплана. Напомнил, что одна из резолюций 12-го съезда потребовала «укрепления и усиления..,, упрочнения его (Госплана. — Ю.Ж.) как руководящего планового органа». Многозначительно подчеркнул: сам Ленин высказал «мысль о необходимости наделения Госплана даже законодательными (вернее, административно-распорядительными) правами». И вслед за тем с укором отметил: «На самом деле Госплан за время после съезда отодвинут ещё более назад», а «важнейшие хозяйственные вопросы решаются в Политбюро наспех, без действительной подготовки вне их плановой связи».
Тем самым Троцкий, не приводя никаких примеров, конкретных фактов, противопоставил Госплан — научную организацию, задачей которой являлись изучение производительных сил страны, наблюдение за основными хозяйственными процессами и составление на такой основе рекомендательных планов, чисто партийному органу — ПБ, хотя подавляющее большинство вопросов экономики решал СНК, членом которого он, Троцкий, являлся.
Троцкий далеко не случайно привёл цитату из статьи Ленина — тогда ещё не опубликованной, известной далеко не всем членам ЦК. Ведь Госплан, превращенный в законодательный и распорядительный орган, обязательно оказался бы над СНК и вне контроля ПБ. Пусть даже лишь в вопросах экономики, но не только СССР, а ещё и объединившейся с ним Германии сразу после победы там пролетарской революции.
Судя по этому письму, Троцкий видел выход из кризиса не в экономических, а в чисто административных мерах, наиболее понятных и привычных для него. А реорганизованный Госплан — наподобие хорошо узнанных им за гражданскую войну РВС или Генштаба, руководящим народным хозяйством, ставшим строго централизованным, с железной дисциплиной. Ведь недаром совсем недавно, всего три года назад, для восстановления промышленности он создавал трудовые армии, подчинённые, между прочим, не ВСНХ, а РВС, а год назад попытался ввести армейские порядки в профсоюзах работников железнодорожного и водного транспорта
Троцкий ни словом не обмолвился о том, кого бы он хотел видеть во главе Госплана. Но члены и «тройки», и ЦК, ЦКК, к которым было обращено письмо, не могли категорически отвергнуть желание самого наркомвоенмора занять такой пост. Присоединить его к тем должностям, которыми уже обладал. А ведь Троцкий являлся членом ПБ и Оргбюро, членом СНК — наркомвоенмором и председателем РВС СССР. И если бы возглавил ещё и Госплан, то сосредоточил бы в своих руках практически неограниченную власть. Автоматически стал бы преемником Ленина. Новым вождём. Или диктатором? Вторым Наполеоном?
Но Троцкий не дал адресатам возможности сосредоточиться на раздумьях о том. Далее обрушил на них массу претензий. В ошибках ОБ (видимо, забыв, что сам является его членом) в подборе кадров хозяйственников, приведших, по его словам, к дезорганизации работы на Украине. В неучастии «партийной массы в действительном формировании партийной организации». В том, что «бюрократизация партийного аппарата достигла неслыханного развития». В «систематической работе… против Реввоенсовета» и «объявлении нового Реввоенсовета», что может быть «понято нашими соседями» не «иначе, как переход к новой, т.е. агрессивной, политике».
И на том основании пришёл к «страшному» выводу:
«Партия могла быть бы временно с нынешним тягостным внутрипартийным режимом, если бы он обеспечивал хозяйственные успехи. Но этого нет. Вот почему этот режим не может держаться долго. Он должен быть изменён… Такой режим и такое самочувствие партии несовместимы с теми задачами, которые могут вырасти и, по всем данным, вырастут перед партией из самого факта германской революции. Секретарскому бюрократизму должен быть положен конец»{245}.
В отличие от Зиновьева, полагавшего революцию в Германии достаточной для спасения экономики СССР, Троцкий считал должным ради всё той же германской революции сменить «режим» в партии. Сменить лишь из-за отсутствия успехов в народном хозяйстве. При этом — без каких-либо внятных объяснений — повинным во всех бедах РКП объявил только секретариат ЦК», включавший в то время Сталина, Молотова и Рудзутака. Но подразумевал, вне сомнения, одного Сталина. Генсека.
Спустя два дня Троцкий направил в ЦК и ЦКК ещё одно послание. На этот раз — предельно сжатое. Содержавшее помимо очередной филиппики в адрес ЦКК и Куйбышева только перечисление пунктов, по которым он полностью расходился с ЦК:
«1. Вопрос об организации промышленности и плановом руководстве.
2. Вопрос о соотношении политики финансовой и общехозяйственной.
3. Вопрос о монополии внешней торговли. 4. Национальный вопрос письмо т. Ленина (тогда неопубликованная, не известная членам партии статья «К вопросу о национальностях или об «автономизации». — Ю.Ж.). 5. Вопрос о ЦКК — статья т. Ленина («Как нам реорганизовать Рабкрин», опубликованная 25 января 1923 г. — Ю.Ж.). 6. Вопрос о соотношении между военными планами и хозяйственными. 7. Вопрос о развитии водочной системы с фискальными целями. 8. Кардинальные вопросы, связанные с германской революцией. 9. Вопрос о методах нашей внешней политики в настоящее время»{246}.
Легко заметить, что пять пунктов из девяти прямо или косвенно относились к экономическим проблемам и только один — к внутрипартийному положению.
В те же самые дни обнаружилось весьма странное и неожиданное. Письмо Троцкого от 8 октября (под грифом «совершенно секретно»!) оказалось известным не только адресатам и, как утверждал его автор, «небольшому кругу ответственных товарищей, не входящих в состав ЦК и ЦКК». Получило широкое распространение в московской партийной организации, воспринявшей его как «платформу» возникавшей внутрипартийной фракции{247}.
Такое предположение вскоре подтвердилось поступлением в ПБ ещё одного документа, первоначально подписанного З.А. Преображенским — председателем финансового комитета ЦК и СНК Советского Союза, СБ. Бреславом — заместителем командующего войсками Московского военного округа и А.П. Серебряковым — заместителем наркома путей сообщения. И присоединившимися к ним начиная с 11 октября ещё сорока тремя: А.С. Бубновым — заведующим агитационно-пропагандистским отделом ЦК; Б.А. Антоновым-Овсеенко — начальником Политуправления РККА, членом РВС; Н.И. Мураловым — командующим войсками Московского военного округа; И.Н. Смирновым — наркомом почт и телеграфов; Г.Л. Пятаковым заместителем председателя ВСНХ; В. Оболенским (Осинским) — заместителем наркома земледеля; Л.П. Серебряковым — заместителем наркома путей сообщения; Т.В. Сапроновым — председателем президиума ВЦСПС; А.Г. Белобородовым — наркомом внутренних дел Российской Федерации, другими видными партийными и государственными деятелями.
Данный документ, получивший название «Заявление 46-ти», как и письмо Троцкого от 8 октября, начинался с констатации всё ухудшавшегося экономического положения страны. «Начавшийся с конца июля этого года, — указывалось в нем, — хозяйственный и финансовый кризис со всеми вытекающими из него политическими, в том числе и внутрипартийными последствиями, безжалостно вскрыл неудовлетворительность руководства партией как в области хозяйства, так и особенно в области внутрипартийных отношений».
Далее авторы «Заявления» начали странным образом путаться. Помянули, не конкретизируя, об известных только им неких «успехах в области промышленности, сельского хозяйства, финансов и транспорта». И тут же отметили прямо противоположное — «мы стоим перед близящимся потрясением червонной валюты.., перед остановкой сбыта промышленных товаров, перед перебоями в выдаче зарплаты». И обобщили мрачный прогноз: «Всё это и суть некоторые элементы уже начавшегося хозяйственного, кредитного и финансового кризиса».
Сочтя обещание такой угрозы недостаточной, добавили: «Мы стоим перед возможностью необычайно острого хозяйственного потрясения, неизбежно связанного с внутренними политическими осложнениями и с полным параличом нашей внешней активности и дееспособности. А последняя, как всякому понятно, нужна нам теперь больше, чем когда-либо, от неё зависят судьбы мировой революции».
Казалось, именно теперь следовало бы объяснить причины столь печального положения с народным хозяйством, предложить пути выхода из кризиса. Пути прежде всего экономические. Однако авторы «Заявления» поступили иначе. Сочли, что во всем виноваты не ошибки при проведении НЭПа, о котором не обмолвились ни словом, а только «режим фракционной диктатуры», сложившийся после 10-го съезда и «переживший сам себя». И ещё «ничем не прикрытое разделение партии на секретарскую иерархию и «мирян», на профессиональных партийных функционеров, подбираемых сверху, и простую партийную массу».
Отсюда был возможен лишь один-единственный вывод: «Фракционный режим должен быть «устранён». И чтобы найти «выход из хозяйственного, политического и партийного кризиса», «созвать совещание членов ЦК с наиболее видными и активными работниками с тем, чтобы список приглашённых включал в себя ряд товарищей, имеющих взгляды на положение, отличные от взглядов большинства ЦК»{248}.
Партийное руководство не стало противиться. ПБ постановило созвать через неделю, 25 октября, экстренный пленум ЦК. Вместе с тем только «приняло к сведению предложение ЦКК о приостановлении распространения письма т. Троцкого, констатировав, что это предложение уже неосуществимо»{249}. Причина такой уступчивости крылась в событиях, произошедших за несколько дней перед тем.
Сначала в ПБ поступило постановление бюро Московского комитета РКП. Оно отмечало: «Письмо т. Троцкого пошло гораздо шире, чем это могло предполагать Политбюро ЦК, обсуждая этот вопрос, и грозит в самый кратчайший срок стать предметом обсуждения районов московской организации». А потому посчитало необходимым «немедленно разослать письмо т. Троцкого согласно его первоначального желания всем членам ЦК и ЦКК».
Изучив данную рекомендацию, Томский и Молотов, в свою очередь, предложили ПБ следующий проект решения: «Ввиду того, что письмо-платформа тов. Троцкого, как выяснилось, проникло уже, вопреки желанию Политбюро разрешить вопрос исключительно внутри ЦК, в широкие партийные круги, Политбюро считает нелояльным по отношению к членам ЦК и ЦКК задерживать рассылку этого письма и, возлагая всю ответственность на тов. Троцкого, видит себя вынужденным немедленно разослать это письмо всем членам ЦК и ЦКК».
К своему проекту приложили и мнение Троцкого. «Я немедленно, писал, он, — согласно уговора на прошлом Политбюро, принял меры к тому, чтобы письмо не получило дальнейшего распространения до заседания Политбюро. Если оно кем-либо распространяется, то не по моей вине (не пошло ли оно через технический аппарат секретариата ЦК? — прошу проверить). Против рассылки письма членам ЦК не возражаю, разумеется, P.S. Я считаю исключительной возможность распространения по московской организации, тем более для подписей (Лев Давидович явно имел в виду «Заявление 46-ти». — Ю.Ж.) моего письма теми товарищами, которые с ним занимались»{250}.
16 октября ПБ утвердило проект решения, подготовленный Томским и Молотовым{251}. А два дня спустя члены и кандидаты в члены ПБ — Бухарин, Зиновьев, Калинин, Каменев, Молотов, Рыков, Сталин, Томский, то есть практически все, за исключением, конечно же, Троцкого и находившегося в двухмесячном начиная с 5 октября отпуске Рудзутака, подготовили и отослали членам ЦК и ЦКК свой «Ответ на письмо тов. Троцкого от 8 октября», чтобы участники пленума и приглашённые на него могли располагать документами, выражающими обе позиции.
Первый (точнее, второй после фактической преамбулы «Почему на письмо тов. Троцкого от 8 октября 1923 г. необходим подробный ответ») и самый большой раздел «Ответа» был посвящен «Хозяйственным вопросам». В нём авторы не стали отрицать «те громадные трудности и опасности, которые сейчас стоят на пути хозяйственного развития нашего Союза республик». Отметили и доклад. Троцкого на 12-м съезде, который содержал, по их мнению, как «правильное» — принятое и «постепенно проводящееся в жизнь», так и «надуманное», отвергнутое на самом съезде. К последнему отнесли рассуждения о значении «планового, манёвренного регулирования», явно подразумевая изменение роли Госплана. При этом напомнили о не менее важном с их точки зрения. О реорганизации Совета труда и обороны (СТО, органа СНК, в компетенцию которого входила координация деятельности в области народного хозяйства и финансов) летом текущего года, о введении в его состав Троцкого, который «и не подумал являться на заседания СТО, как он ни разу в течение ряда лет не являлся на заседания Совнаркома и как он отказался принять предложение тов. Ленина о назначении тов. Троцкого одним из заместителей председателя Совнаркома».
Сказали авторы «Ответа» прямо и о ставшем пресловутым Госплане. Согласились, что «работа Госплана не является ещё вполне удовлетворительной». Но подчеркнули — «её ни в коем случае нельзя улучшить торопливостью и, тем более, фразами о «плановом, манёвренном регулировании».
Вслед за тем попытались, оправдать проводимую экономическую политику. Отметили — как Троцкий, как авторы «Заявления 46-ти», не уточняя, не подкрепляя фактами — достижения «в положении крестьянства, в области финансов, хлебного экспорта, подъем, хотя и медленный, крупной промышленности». И обобщили: «Всё это — результаты, говорящие не о «кризисе», а об улучшении; правда, медленном, но всё же улучшении». И тут же непоследовательно признали: «И в области устойчивости червонной валюты, и в области кредита, и в области бюджета, и в сфере промышленности положение, несомненно, крайне трудное».
Такое совпадение противоречивых оценок, данных противостоящими группировками, было порождено, несомненно, одним и тем же. Упорным нежеланием признать провал НЭПа. И не только признать, но и сделать из того соответствующие выводы. А среди них — предложить какую-либо замену ему или хотя бы корректировку, к чему ни одна сторона ещё не была готова. Отважились лишь подойти к тому только авторы «Ответа», да и то предельно осторожно. «Таких трудностей, — заметили они, — таких «кризисов» НЭП принесёт нам ещё десятки. Нужно совершенно не понимать темпа и характера хозяйственного развития, чтобы не видеть, что прочные и серьёзные результаты в этой области достигаются только годами». Добавили, возражая тому, на что Троцкий лишь намекал: «Говорить о ликвидации НЭПа — это значит неслыханно преувеличивать».
Но даже и в таком вопросе идеологию поспешили поставить над экономикой. «Тов. Троцкий, — продолжал “Ответ”, — не хочет понять одной “мелочи”: что мы рабочее государство, что мы не можем вступить в конфликт с ядром рабочих из-за закрытия таких заводов (Путиловского, Брянского машиностроительных, на чем наркомвоенмор незадолго перед тем настаивал. — Ю.Ж.), что отчуждение от рабочих в таких вопросах грозит и политическими, и экономическими осложнениями. “Жёсткая концентрация” в духе тов. Троцкого наверняка привела бы к стачкам, к отрыву партии от рабочих и ещё более тяжким конфликтам с рабочими. На этот губительный для страны путь мы не станем».
Далее же высказали всё то, чего начали серьёзно опасаться. «Мы считаем, — говорилось в “Ответе”, — необходимым сказать партии прямо, что в основе всего недовольства тов. Троцкого, всего его раздражения, всех его продолжающихся уже несколько лет выступлений против ЦК, его решимости потрясти партию лежит то обстоятельство, что тов. Троцкий хочет, чтобы ЦК назначил его и тов. Колегаева (один из создателей партии левых эсеров, первый нарком земледелия РСФСР; в ноябре 1918 года вступил в РКП; в период гражданской войны член РВС и председатель Особой продовольственной комиссии Южного фронта; в бытность Троцкого наркомом путей сообщения являлся членом коллегии НКПС; в 1923 году председатель правления АО «Москуст». — Ю.Ж.) для руководства нашей хозяйственной жизнью… Мы считаем, что ничем решительно не доказано, что тов. Троцкий сумел бы направлять хозяйственные органы республики при нынешнем тяжёлом положении. Напротив, опыт с наркомом путей (НКПС. — Ю.Ж.) доказал обратное».
Не довольствуясь даже такими обвинениями личного характера, авторы «Ответа» сочли вполне возможным заявить открыто: ЦК не желает «идти на диктатуру тов. Троцкого в области хозяйства и военного дела… Политбюро не может взять на себя ответственность за удовлетворение притязаний тов. Троцкого на его диктатуру в хозяйственном руководстве в дополнение к тем полномочиям, которые он уже имеет как предреввоенсовета».
Только после столь откровенного обвинения в бонапартизме «Ответ» перечислил иные предложения Троцкого, неприемлемые с точки зрения ПБ:
Сдерживание зарплаты рабочих ради ликвидации «ножниц» цен на сельскохозяйственную и промышленную продукцию; требование заключить с Польшей договор о невмешательстве в дела Германии, грозившее разрывом дипломатических отношений с Варшавой, а может быть, и войной с нею; обвинение ЦК КПГ в «фатализме, ротозействе и т.п.», в силу чего германская революция «обречена на гибель»; демонстративное недовольство новым составом РВС; категорический протест против возобновления производства и продажи водки; утверждение о «быстро нарастающем кризисе партии», порождённом «секретарским бюрократизмом».
Особо остановились авторы «Ответа» на «Заявлении 46-ти», названных сторонниками Троцкого. Негодование членов ПБ вызвало прежде всего их утверждение, «будто бы» «хозяйственный и финансовый кризис… безжалостно вскрыл неудовлетворительное руководство партии», но особенно — «о режиме фракционной диктатуры внутри партии».
Чтобы опровергнуть такие обвинения, члены ПБ прибегли к непродуктивному, даже бессмысленному приёму. Исходя из давней принадлежности подписавших «Заявление» к фракциям, их сознательно разделили на две группы. «Демократического централизма», проявившей себя ещё на 8, 9 и 10-м съездах РКП, и нынешних сторонников Троцкого. Отсюда последовал лежащий вне какой-либо логики вывод. Мол, «сущность этого документа заключается именно в этом объединении двух небольших групп, политика которых уже не раз была осуждена партией»{252}. А раз так, то и нечего возвращаться к прошлому, возобновлять с ними разговор по существу.
Между тем в РКП — но только внешне — всё ещё царили спокойствие и согласие. Ведь и письмо Троцкого от 8 октября, и «Заявление 46-ти», хотя и получили распространение, но нелегально, почему о них не ведало подавляющее большинство членов партии. Таким положением и поспешил воспользоваться Зиновьев для того, чтобы популизировать собственный взгляд на пути выхода из экономического кризиса.
14 октября «Правда» опубликовала пространную, занявшую чуть ли не полосу, редакционную статью «Какое дело русскому крестьянину до германской революции?». Написанную, вне всякого сомнения, либо самим Зиновьевым, либо ответственным редактором газеты Бухариным, но опять же по тезисам месячной давности главы Коминтерна. Слишком уж они совпадали даже в деталях, по стилю.
Статья растолковывала, стараясь убедить читателей, основную идею Зиновьева, поддержанную ПБ: «Объединение самой могучей техники и промышленности Германии с сельским хозяйством нашей страны будет иметь неисчислимые благодетельные последствия. И та, и другая получат громадный толчок к развитию. Только тогда наше сельское хозяйство получит дешевые и лучшие машины в нужном количестве и сможет дать такое громадное количество продукции, что хватит прокормить не только двухсотмиллионное население (объединившихся Германии и СССР. — Ю.Ж.), но и всей Европы».
А двумя днями ранее, 12 октября, «Правда» начала публиковать огромную, почему и разбитую на девять частей, помещённых в номерах от 12, 16, 19, 24, 25, 26, 27, 30 и 31 октября, статью на этот раз за подписью Зиновьева «Проблемы германской революции». С её помощью тезисы, прежде совершенно секретные, известные далеко не всем членам ЦК, стали достоянием всех граждан страны. И среди них такие:
«Союз с победоносной пролетарской германской революцией может быстро и радикально обезвредить опасные стороны нашего НЭПа». «Союз пролетарской Германии с Советской Россией создал бы новую фазу НЭПа, ускорил бы и упрочил бы развитие нашей государственной промышленности и подрезал бы в корне тенденцию новой буржуазии занять господствующее положение в хозяйстве нашего Союза республик»
Тем самым Зиновьев не только навязывал читателям единственный вариант спасения народного хозяйства, тактически признавал и провал НЭПа, да ещё и шёл навстречу требованиям ушедших в подполье, гонимых ОГРУ сторонников «Рабочей правды», «Рабочей группы», всё ещё остававшихся весьма опасными для партийного руководства.
В таких условиях Троцкому пришлось не ограничиваться более лишь секретными посланиями. 19 октября он опубликовал в «Правде» статью «Малое и большое». Не допустил в ней и намёка на бушевавшие в верхах партии разногласия. Насытил свой материал реверансами в адрес комсомола, чтобы завоевать его на свою сторону.
«Мы сейчас, — повторил Троцкий общую мысль, — несомненно, переходим к одному из тех исторических узлов, которые определяют дальнейшее развитие на ряд лет, а, по всей вероятности, и десятилетия. Центром европейских и мировых проблем является Германия… Большие события — испытание не только для партии и людей, но и для общественного режима в целом…
Великие события формируют и новые поколения, мы часто говорим о подготовке смены. В повседневной учёбе и работе смена подготовляется медленно и незаметно. В больших событиях она поднимается и обнаруживается сразу. Теоретические накопления, сочетаясь с опытом, дают необходимый закал и уверенность в себе. Мальчики становятся юношами, юноши — мужами».
То ли недвусмысленный призыв к молодёжи стать «мужами», то есть включиться в политическую жизнь, где и проявить себя, то ли вынужденное признание, что «предложение ЦКК приостановить распространение письма т. Троцкого… неосуществимо», в тот же день заставил ПБ пойти навстречу пожеланию, высказанному 46-ю. Созвать через неделю, 25 октября, объединенный пленум ЦК и ЦКК с единственным пунктом повестки дня — о внутрипартийном положении. Но пригласить на него не «ряд товарищей, имеющих взгляды на положение, отличные от взглядов большинства ЦК», а «представителей (по два) от наиболее крупных пролетарских организаций (десяти-пятнадцати)»{253}. Видимо, в ПБ сочли, что присутствие двух членов ЦК, подписавших «Заявление», Пятакова и Бубнова, вполне достаточно для выражения «отличных взглядов».
Троцкий же поспешил воспользоваться полученной отсрочкой и добился публикации в «Правде» своего выступления 20 октября на московской губернской конференции профсоюза металлистов. Начатого с очень осторожного заявления: «В настоящее время Германия стоит перед дилеммой — либо полный провал, либо социальная революция». Затем напомнил о своём необходимом условии для победы пролетариата — нанести врагу, то есть буржуазии, такой «оглушительный удар, чтобы он оказался неспособным к дальнейшему сопротивлению». И задал риторический вопрос «Сумеет ли это сделать германская компартия?», чтобы тут же дать на него уклончивый ответ — «Если все признаки и вся обстановка борьбы в Германии нас не обманывает, то надо ждать, что в ближайшее время в Германии власть должна перейти в руки рабочего класса»{254}. Присоединился тем к оценке ситуации, данной Зиновьевым и ПБ, хотя и сопроводил свой прогноз словами «если признаки… нас не обманывают».
А накануне открытия пленума, 24 октября, Троцкий направил членам ЦК и ЦКК пятое по счёту послание. Им же сделал всё, чтобы направить предстоящую дискуссию в выгодное только для него русло. В предыдущем, самом коротком, письме от 19 октября, он указывал: предметом разногласий между ним и ЦК является «необходимость исключительных мер как в области хозяйственной, так и в области внутрипартийной»{255}. Теперь же счёл нужным последовать за сутью «Заявления 46-ти». Главным сделал не проблемы экономики, в которых ничего, кроме реорганизации Госплана, предложить не мог, а некое тревожное положение в РКП. Насущную важность как можно скорее добиться «внутрипартийной демократии», о которой речь зашла ещё на 12-м съезде.
Против «внутрипартийной демократии», как справедливо полагал Троцкий, его оппоненты возражать не станут. И потому вынуждены будут обсуждать с ним условия ее существовании. Какие? Троцкий с прямолинейной бесцеремонностью утверждал: «только в том случае, если партия снизу до верху остаётся активным и самостоятельным коллективом, если выработка партийного мнения не наталкивается на излишние и искусственные преграды, если руководящие учреждения сами не проводят политику скрытого фракционного подбора (кадров. — Ю.Ж.), с величайшим вниманием относятся к голосу внутрипартийной критики, не пытаясь ликвидировать всякую самостоятельную мысль партии обвинением во фракционности».
Не ограничившись призывом к свободе критики, то есть к праву на оппозицию, она же — фракционность, Троцкий пошёл дальше. «Вполне уместно и правильно, — писал он, — поставить вопрос о необходимости обеспечить такой внутрипартийный режим, при котором партия изо дня в день формулировала бы своё мнение по важнейшим вопросам и тем самым наилучшим образом могла бы определять свою волю через посредство своих съездов».
Другими словами, Троцкий предлагал превратить РКП в некое подобие парламента, но с одним существенным отличием от него.
Вместо образованных, знающих депутатов в его работе должны были каким-либо образом участвовать малограмотные или вовсе неграмотные рабочие и крестьяне, не разбирающиеся в тех проблемах, которые выносились бы на их рассмотрение. И потому неизбежно готовило бы для них решения некое знающее меньшинство. Новое руководство партии с новыми ЦК, ПБ, ОБ, секретариатом.
В поддержку своего предложения Троцкий привёл своеобразные доводы — высказывания своих оппонентов. Бухарина — об «избытке полицейщины» в партии, необходимости «резко повернуть руль в сторону партийной демократии». Молотова — не возражавшего «против азбучных истин, сформулированных тов. Бухариным». Да ещё как доказательство своей правоты напомнил ПБ его же собственную тревогу «по поводу размножения нелегальных ячеек в партии, по поводу участия членов партии в стачках, по поводу пассивного отношения к таким явлениям со стороны многочисленных членов партии, не входящих в нелегальные ячейки».
…И всё же Троцкий, вступая в бой с «внутрипартийным режимом», под которым подразумевал и «тройку», и большинство ЦК, и «губкомовскую обломовщину», но прежде всего — «секретарский бюрократизм», ни в чём решительно не расходился с теми, кто и олицетворял для него этот самый «режим». Был заодно с ним, ибо не желал говорить об истинных причинах тревожного действительно положения в РКП. Об очевидном.
Большевистская партия создавалась в условиях подполья, с единственной задачей — захват и удержание власти. Далее помыслы Ленина, его сподвижников не простирались. Отсюда и жесткая структура РКП, и строжайшая дисциплина её членов, и безоговорочное подчинение низовых организаций вышестоящим. Но вот закончилась победой гражданская война. Следовательно, цели, которые ставила перед собой партия, достигнуты. Что же дальше?
А дальше РКП вынужденно превратилась в своеобразную государственную структуру, не отказавшись в то же время и от своей собственной, сохранив её в неприкосновенности. При этом и та, и другая совместились, создав сдвоенную вертикаль власти, необычайно сильную. Только теперь РКП приходилось не бороться с врагами, а решать массу ранее незнакомых, непривычных для неё задач. Главным образом экономических, к которым партия ни в целом, ни её руководители не были готовы.
Такое положение запутало, усложнило остро насущные проблемы, заставляя поочерёдно кидаться из одной крайности в другую. То вводить НЭП и вместе с тем подавлять недовольство им рабочих, чьи интересы и выражали «Рабочая правда», «Рабочая группа» и остатки меньшевистской партии, то начинать искать выход из НЭПа, уверяя себя, что всё остальное сделает революция в Германии. Но и в том, и другом случае сохраняя жёсткую вертикаль власти, ибо отказ от неё в сложившейся ситуации означал бы уход из так трудно добытой власти, отказ от неё.
Троцкий и его 46 официальных сторонников ни в коей мере не покушались на принцип жёсткой вертикали. Просто предлагали избавиться от всех бед одним махом, сместив старое руководство, и только.