Глава пятая

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава пятая

Бывший секретарь ЦК Я.Э. Рудзутак проявлял усердие не только на съезде. Через два месяца после вступления в должность наркома путей сообщениями он, судя по всему, счёл, что уже вник в суть главных проблем прежде совершенно незнакомого ему, занимавшемуся лишь профсоюзной и партийной деятельностью, ведомства. Посчитал наиважнейшим прежде всего добиться снижения себестоимости перевозок, для чего и отказаться от весьма дорогостоящих заказов на новые паровозы. Мол, их вполне достаточно для бесперебойного движения по железным дорогам. И изложил своё предложение в записке, которую ПБ рассмотрело 20 марта 1924 года.

Партийное руководство, однако, не стало торопиться с одобрением вроде бы привлекательной инициативы позволявшей, пересмотрев бюджет, направить высвобождаемые немалые средства на более неотложные нужды. Возможно, увидело и отрицательную сторону идеи Рудзутака — неизбежную остановку производства на Брянском, Коломенском, Сормовском, Луганском, Харьковском паровозостроительных заводах и пополнение и без того огромной армии безработных.

Чтобы разобраться в непростой проблеме, ПБ создало, как всегда делало в подобных случаях, комиссию «для рассмотрения общих мероприятий для оздоровления металлопромышленности, в частности, в связи с паровозостроением». Включило в неё наиболее заинтересованных лиц: председателем Ф.З. Дзержинского — нового председателя президиума ВСНХ, Г.М. Кржижановского — руководителя Госплана, Я.Э. Рудзутака — наркома путей сообщения, Г.Я. Сокольникова — наркома финансов, а также А.И. Догадова — члена президиума ВЦСПС{389}. Столь высокий уровень членов комиссии заставил вскоре именовать её Высшей правительственной.

Разумеется, наркомы никак не могли оставить все свои дела и заняться проблемой паровозостроения. Поэтому уже через два месяца, 3 июня, эмиссию пополнили теми, кто повседневно сталкивался с задачами, нуждавшимися в беспристрастном и правильном ответе; председателем ЦК союза металлистов К.И. Лепсе, председателем правления треста Главметалл А.Ф. Толоконцевым, начальником Главного военно-промышленного управления ВСНХ П.И. Судаковым, руководителями тех регионов страны, где находились важнейшие предприятия тяжёлой промышленности: В.Я. Чубарём — главой правительства Украины, О.С. Лобовым — председателем Северо-западного промбюро ВСНХ РСФСР, Д.Е. Сулимовым — председателем исполкома Уральской области{390}.

Вполне возможно, хотя бы в силу многочисленности, комиссия могла ограничиться, как и многие ей подобные — по зарплате по «ножницам», по ценам на хлеб, по Донбассу — паллиативными предложениями. Но в данном случае такого не произошло. Ещё до формального завершения работы комиссии Дзержинский сумел воспользоваться своей особой ролью в руководстве — ведь он возглавлял не только ВСНХ но ещё и ОГПУ, был членом ЦК и кандидатом в члены ОБ. Поэтому при обсуждении 27 июня в ПБ доклада комиссии ЦК и ЦКК о зарплате и безработице сумел добиться следующего дополнительного решения:

«а) Признать положение металлопромышленности по задолженности зарплаты угрожающим, б) Констатировать, что НКПС не выполнил постановления СТО от 13 июня с.г. (о срочном погашении задолженности ВСНХ. — Ю.Ж.) и по категорическому заявлению т. Грушина выполнить в ближайшее время не в состоянии, в) Принять к сведению заявление т. Рейнгольда (член коллегии наркомании. — Ю.Ж.), что НКФ выдаёт металлопромышленности через Главметалл ВСНХ 2 млн. рублей. Срок выплаты означенных 2 млн. рублей назначить 27 июня»{391}.

А несколько ранее, 24 апреля, Дзержинский сумел воспользоваться — в интересах исключительно тяжёлой промышленности — ещё одним удачным поводом. Поступлением в ПБ предложения председателя президиума ВСНХ РСФСР П.А. Богданова и Ленинградского губкома партии о необходимости срочного вывода из старой столицы в провинцию всех предприятий, работающих на военное ведомство. Обосновывалось же оно непосредственной близостью Ленинграда к границам, почему в случае войны город может быть захвачен финнами или эстонцами.

Трудно усомниться, что такое предложение могло быть подготовлено без согласования с Зиновьевым — царём и богом в Ленинграде, который опасался не столько вражеского нашествия, сколько кадровых рабочих крупнейших в стране заводов, так и не вступивших в партию, придерживавшихся из-за низкой зарплаты оппозиционных настроений.

И всё же — можно предположить, только по настоянию Феликса Эдмундовича — ПБ в тот день приняло подготовленное им решение:

а) Приостановить какие бы то ни было эвакуационные мероприятия в отношении Ленинграда и ленинградской военной промышленности.

б) Создать комиссию в составе тт. Дзержинского, Фрунзе, Лобова, Куйбышева, Богданова, Евдокимова (зампредседателя Ленсовета, то есть Зиновьева. — Ю.Ж.) или Залуцкого (секретаря ленинградского губкома. — Ю.Ж.), Кржижановского для рассмотрения записки т. Богданова и ЛК (Ленинградского губкома. — Ю.Ж.) и выработки практических мероприятий по поддержанию ленинградской промышленности».

Из проекта решения кто-то из членов ПБ, скорее всего тот же Зиновьев, вычеркнул одну-единственную фразу «Комиссии дать директиву в том смысле, что стратегическое положение Ленинграда не должно служить препятствием для сохранения на ближайшие годы военной промышленности Ленинграда»{392}.

Предусматривалось, что комиссия завершит свою работу к 15 мая, однако доклад Дзержинского дважды откладывался по более чем веской причине. В 21 губернии и двух автономных республиках Центра, Юго-востока, Украины, Поволжья, Киргизского края (современный Казахстан) засуха охватила территорию площадью в 5 млн. десятин, дававших при нормальных погодных условиях от 42 до 60 млн. пудов хлеба.

Чтобы срочно выработать меры для борьбы с последствиями очередного неурожая — немедленных поставок в пострадавшие районы зерна как для питания людей, так и для прокорма скота и, следовательно, сокращения объема экспорта пшеницы, 24 июня СНК СССР создал оперативную комиссию, включив в нее наркомов внешней торговли Л.Б. Красина и внутренней — A.M. Лежаву», замнаркома земледелия РСФСР А.К. Свидерского, председателя правления Центросоюза А.Б. Халатова, Центрального статистического управления (ЦСУ) П.И. Попова. А 27 июня ПБ ввело в комиссию еще замнаркома земледелия СССР А.П. Смирнова, председателя Верховного суда СССР А.Н. Винокурова и А.И. Рыкова, утвержденного председателем{393}.

Не меньшие трудности испытывала в июне и промышленность. Снижение ставок оплаты труда с одновременным повышением норм выработки вызвали 53 забастовки, охватившие основные предприятия страны. Дело дошло до того, что на одном из заводов Ярославля рабочие составили требовавшую немедленного повышения зарплаты петицию, под которой подписались на только беспартийные, но и коммунисты{394}.

Поэтому самым неотложным для членов ПБ, заседавших 27 нюня, оказался вопрос о бюджете III квартала — на июль, август и сентябрь. Его следовало пересмотреть, с тем чтобы учесть непредвиденные расходы, вызванные как засухой, так и необходимостью повысить зарплату рабочим главным образом в тяжёлой промышленности. Наркомфину поручили отпустить 500 тысяч рублей на погашение задолженности НКПС отделу металла ВСНХ, в двухдневный срок определить задолженности всех ведомств предприятиям металлопромышленности и представить план её погашения в течение IV квартала. Тем же решением ПБ воспретило повышение заработной платы в лёгкой промышленности, за исключением текстильной{395}. Ведь от последней зависела та самая «смычка» города и деревни, в частности производства ситца, которая являлась главной в политике партии.

Правда, в связи с неурожаем уже 2 июля, при уточнении квартального бюджета, Рыков настоял на сокращении дотации ВСНХ, определённой поначалу в размере 1,4 млн. рублей, на 500 тысяч{396}.

Только 3 июля Дзержинский смог изложить на заседании ПБ итоги работы комиссии по ленинградской промышленности. Начал с общих задач. «Усиление развития ленинградской промышленности вообще, — подчеркнул он, — а металлообрабатывающей в особенности увеличивает экономическо-политическое значение Ленинграда, превращая его в более могучий фактор хозяйственного возрождения республики, а также обороны морской и сухопутной границ. Очередной задачей является поддержка ленинградских военных заводов».

Вместе с тем отметил Дзержинский и иное. «Признавая, — продолжал он, — что ленинградская промышленность в дальнейшем, по преимуществу, должна быть направлена к удовлетворению широких потребностей рабочего класса и крестьянства, необходимо обратить особое внимание на усиление развития в Ленинграде металлообработки, то есть на развитие разнообразного машиностроения, в том числе точных и тонких механизмов, тракторов, портовых сооружений, машин для обработки леса, сельскохозяйственных орудий и частей к ним, электромашиностроения, оборудования для текстильных фабрик и вообще для лёгкой индустрии, судостроения, авиастроения (в особенности морского), производства моторов самого различного типа и т.д.

Тем самым руководитель ВСНХ СССР ещё до доклада по металлопромышленности в целом развил сущность одной из резолюций 13-го партсъезда — «Наладить производство средств производства внутри Союза означает создать прочную базу для социалистического хозяйства и в значительной степени освободить себя от необходимости передачи больших заказов за границу».

Завершил же Дзержинский двадцатиминутный доклад конкретными предложениями, касавшимися промышленности не только Ленинграда, но и всей страны. Разрешить «Красному путиловцу» и заводу им. Ленина (бывш. Невский) завершить в текущем году ремонт доставленных к ним и уже разобранных 35 паровозов сверх программы, утверждённой СТО 7 мая 1924 года; принять аналогичное решение относительно 117 паровозов, уже доставленных и разобранных на заводы: ГОМЗы (Саратовский и Брянский) — 41 штука, Южного машиностроительного треста (Луганский и Харьковский) — 41 штука, Судотреста — 17 штук, Ленинмаштреста — 18 штук, на что ассигновать Главметаллу 3,5 млн. рублей; обязательно сохранить три судостроительных завода — ленинградские Балтийский и Путиловскую верфь, николаевский бывш. Наваль, а также севастопольский судоремонтный; запретить покупку за рубежом тракторов и судов{397}.

ПБ в принципе одобрило все предложения, хотя и предложило учесть замечания, высказанные в ходе обсуждения. Поэтому Дзержинский и положил в основу своего второго, основного для него, доклада изложенное. Выступил с ним на заседании ПБ 12 сентября.

Прежде всего привёл довольно печальные данные за минувший 1923/24 год, продемонстрировавшие сохранявшееся отставание отрасли. Выплавка чугуна составила 40 млн. пудов, или всего 15,6% от уровня 1913 года, стали — 59,2 млн. пудов, или 22,9%, получено проката — 41,9 млн. пудов, или 19,6%. Такие цифры должны были вызвать серьёзную озабоченность руководства, предпочитавшего оперировать только положительными сравнениями. Чтобы не очень нагнетать обстановку, Дзержинский привёл и их. Действительно, можно было гордиться успехами советской экономики, если считать по-иному. Сравнивать показатели в металлургии не с 1913 годом, а с предыдущим, 1922/23. Только тогда и появлялся несомненный рост: чугуна получили в 2,18 раза больше, стали — в 1,65, проката — в 1,51, что стало возможным благодаря пуску трёх доменных печей на заводах в Юзовке, Екатеринославе и Краматорске.

Затем заговорил Дзержинский и о менее приятном. Из 70 заводов общего машиностроения, имевшихся в стране до революции, действовало только 50, было законсервировано 17 и ликвидировано 3. Потому-то за истекший практически год удалось построить только 161 паровоз и отремонтировать 329. Несколько лучше оказались показатели по ремонту вагонов: пассажирских третьего класса — 625, товарных — 1582. Три автомобильных завода — московские АМО и бывш. Ильина, ярославский выпустили 670 полуторатонных грузовиков. На судостроительных Ленинграда и Николаева продолжали достройку заложенных ещё в 1913 году линкора «Парижская коммуна» (с 1943 года — «Севастополь»), крейсеров «Светлана» (с 1925 года — «Профинтерн», с 1938 года — «Красный Крым») и «Червонна Украина», эсминцев «Корфу» (с 1925 года — «Петровский»), «Прямиславль» (с 1925 года — «Калинин») и «Белли».

Из 40 заводов сельскохозяйственного машиностроения работал 21, находилось на консервации 17, ликвидированы 2. Кроме того, действовало 19 заводов, выпускавших проволоку, гвозди, арматуру, инструменты, предметы точной механики и оптики.

Таково оказалось положение в металлопромышленности страны. Подводя итоги, Дзержинский указал на следующие причины, всё ещё мешающие её быстрому восстановлению: 1. Дороговизна производства и нехватка оборотных средств. 2. Неплатежи основных заказчиков — НКПС и военного ведомства. 3. Сопротивление НКПС паровозостроению. 4. Отсутствие в стране строительных работ, которые могли бы потреблять продукцию металлопромышленности. 5. Неплатёжеспособность населения, остро нуждавшегося в металлоизделиях. 6. Недостаточное кредитование как производства, так и потребителя. Помимо этих, самых существенных проблем, существовала и ещё одна, не менее серьёзная — выплата зарплаты с «огромнейшим запозданием, что вызывает дезорганизацию в самом производстве».

Перейдя к планам на 1924/25 год, Дзержинский прежде всего просил разрешить его ведомству отремонтировать дополнительно к утверждённой уже программе ещё 117 паровозов и построить на шести заводах 161 паровоз, отремонтировать 900 вагонов. Ограничить судостроение выполнением заказов только наркомвоенмора, почему и сохранить по одному заводу в Ленинграде, Николаеве и Севастополе (судоремонтном), а помимо их ещё в Коломне и Сормове для строительства речных судов. Выпустить 2600 тракторов. Завершить строительство парома для Рязано-Уральской железной дороги и начать — нефтепровода Грозный — Новороссийск. Сделать всё это для повышения загрузки существующих предприятий.

Для осуществления такой, в общем небольшой программы требовалось обеспечить своевременную оплату заказов, которые должны будут сделать НКПС и НКВМ, увеличить дотацию государства с 34 до 42 млн. рублей и предоставить банковский кредит для перевода производства на нужды широкого рынка.

После не очень продолжительной дискуссии последовало довольно странное решение ПБ, по сути отвергавшее все предложения руководителя ВСНХ: «а) Принять к сведению доклад т. Дзержинского, б) Вопрос о постановке доклада о металлопромышленности на пленуме ЦК обсудить на одном из заседаний Политбюро перед пленумом». Но тем решение не ограничивалось. Более важное следовало далее. Приостанавливалось исполнение постановлений ПБ — от 4 сентября об ассигновании 5 млн. рублей на судостроение и СТО — от 10 сентября о выделении ещё 10,5 млн. рублей на те же цели. Сам же вопрос о заказах на военные и торговые суда передавался в Высшую правительственную комиссию, которой следовало изучить и необходимость дополнительных ассигнованиях Главметаллу в размере 2 млн. рублей{398}.

Если бы решение ПБ ограничилось бы только двумя первыми пунктами, то можно было бы понять (и простить) осторожность Каменева, который не мог не знать, что на заседании 12 сентября отсутствовал кворум. Ведь на пленуме ЦК, образованном 13-м партсъездом, прошедшем 2 июня 1924 года, членами ПБ избрали Бухарина, Зиновьева, Каменева, Рыкова, Сталина, Томского и Троцкого, а кандидатами — Дзержинского, Калинина, Молотова, Рудзутака, Сокольникова и Фрунзе. Всего тринадцать человек. На заседании же 12 сентября присутствовало только четверо из них — Каменев, Дзержинский, Калинин, Молотов. Следовательно, любое их решение могло быть опротестовано и отклонено большинством, отсутствовавшим на законных основаниях — в отпуске.

Вопросы, недоумение вызывали остальные пункты решения, которыми приостанавливалось исполнение утверждённого всего несколько дней назад и ПБ — членом которого Каменев являлся, и СТО — который именно он и возглавлял. Что же вызвало столь чрезмерную осторожность Льва Борисовича?

Чтобы ответить на такой вопрос, придётся вступить на зыбкую почву предположений.

Вполне возможно, Каменев, председательствовавший на заседании 12 сентября, сделал всё возможное, дабы максимально отсрочить выполнение программы, предложенной Дзержинским. Фактически утопить её в бесчисленных бюрократических проволочках ради того, чтобы в угоду своему идейному противнику Троцкому, требовавшему направить все силы страны на индустриализацию, не корректировать генеральную линию партии. Ту самую, которую вместе с Зиновьевым и Рыковым он и вырабатывал, и рьяно защищал — необходимость всемерной поддержки прежде всего крестьянства. Каменев так и не понял, что нельзя делать основную ставку на сельское хозяйство, слишком сильно зависящее от капризов переменчивой погоды. Забыл об этой общеизвестной истине, только что подтверждённой очередной засухой, ставшей для руководства формальным основанием для сокращения расходов на промышленность.

Вместе с тем не следует игнорировать и чисто личностные причины — недавно возникшую у Каменева острую неприязнь к Сталину, выразителем интересов которого он вполне тогда мог посчитать Дзержинского. Неприязнь, проявившуюся во время последнего, августовского пленума ЦК. Зародившуюся несколько ранее. После публикации 19 и 20 июня в «Правде» выступления генсека 17 июня на курсах секретарей уездных комитетов партии «Об итогах 13-го съезда РКПб)», перепечатанного многими провинциальными изданиями.

В том выступлении Сталин впервые позволил себе открыто подвергнуть унизительной критике соратника по «тройке» Каменева, воспользовавшись, скорее всего, простой оговоркой того.

«Недавно, — сказал Сталин, — я читал в газете доклад одного из товарищей о 13 съезде (кажется, Каменева), где чёрным по белому написано, что очередным лозунгом нашей партии является будто бы превращение «России нэпмановской» в Россию социалистическую. Причём, что ещё хуже, этот странный лозунг приписывается не кому иному, как самому Ленину. Ни больше, ни меньше.

Между тем известно, что ничего такого не говорил и не мог сказать Ленин, ибо России «нэпмановской» как известно, нет в природе. Правда, Ленин говорил о России «нэповской». Но одно дело «нэповская Россия», то есть Советская Россия, практикующая новую экономическую политику, и совершенно другое дело Россия «нэпмановская», то есть такая Россия, во главе которой стоят нэпманы. Понимает ли эту принципиальную разницу Каменев? Конечно понимает. Почему же он выпалил тогда этот странный лозунг? По обычной беззаботности насчёт вопросов теории, насчёт точных теоретических определений».

А вслед за тем прошёлся Сталин уже и по Зиновьеву, хотя и не назвал его по имени. «Нередко говорят, — продолжал генсек, — что у нас “диктатура партии”. Я, говорит, за диктатуру партии. Мне помнится, что в одной из резолюций нашего съезда, кажется даже в резолюции 12-го съезда, было именно такое выражение, конечно, по недосмотру. Видимо, кое-кто из товарищей полагает, что у нас диктатура партии, а не рабочего класса. Но это же чепуха, товарищи. Если это верно, то тогда неправ Ленин, учивший нас, что Советы осуществляют диктатуру, а партия руководит Советами»{399}.

Такие резкие выпады и Зиновьев, и Каменев вполне могли расценить как выход Сталина из «тройки». Даже предположить — а не стоит ли за этим намечающийся союз генсека с Троцким?

В пользу мнения о начавшемся тогда разрыве Сталина с Зиновьевым и Каменевым говорят и закулисные интриги, начавшиеся именно в те недели.

Сразу после публикации доклада Сталина состоялось совещание «руководящей группы» ЦК, то есть называвших себя ленинцами открытых противников Троцкого. На нём Сталину задали вопрос: зачем он критиковал Зиновьева и Каменева? В ответ же услышали, что генсек решил развеять легенду о всевластной «тройке», которую слишком часто использовали в своих выступлениях троцкисты для дискредитации ЦК и ПБ. Участники совещания такое объяснение приняли, но решили впредь согласовывать свои выступления загодя{400}.

На том попытки Зиновьева оформить антитроцкистскую группу в ЦК не завершились. В ходе работы августовского пленума глава Коминтерна провёл «частное» совещание, в котором участвовали семь членов ПБ из восьми — он сам, Зиновьев, Каменев, Сталин, Бухарин, Рыков, Томский; двое кандидатов в члены ПБ из шести — Калинин, Рудзутак; председатель ЦКК Куйбышев; два члена ОБ из одиннадцати — Ворошилов, Каганович, а также и «рядовые» члены ЦК — Микоян, Орджоникидзе, Петровский, некоторые иные.

Зиновьев настаивал на создании у «руководящей группы» собственного исполнительного органа — «семёрки», образуемой включением в «тройку» Бухарина, Рыкова, Томского и Куйбышева{401}. Но такие меры должны были неизбежно подтолкнуть Троцкого со сторонниками, которые с весны ничем не проявляли своей оппозиционности, на ответные действия. А создание двух противостоящих фракций означало бы неотвратимый раскол партии.

Сталин не мог не понимать: пока Зиновьев и Троцкий остаются членами одного ПБ и за ними не стоят фракции, они сдерживают друг друга. Предотвращают раскол, поддерживая равновесие сил. Так и не вступают в окончательную схватку за право стать единственным наследником Ленина во власти. Но понимал Сталин и иное. В случае необходимости Зиновьев пожертвует им, как то было год назад, в Кисловодске, когда он вместе с Каменевым готов был выбросить генсека из руководства партией. А потому, сам не желая участвовать в закулисной борьбе, решил уйти в отставку. Вполне официально, подав заявление:

«В Пленум ЦК РКП.

Полуторогодовая совместная работа в Политбюро с тт. Зиновьевым и Каменевым после ухода, а потом и смерти Ленина, сделала для меня совершенно ясно невозможность честной и искренней совместнои политической работы с этими т-щами в рамках одной узкой коллегии. Ввиду этого прошу считать меня выбывшим из состава Полит, бюро ЦК.

Ввиду того, что ген. секретарь не может быть не членом Полит, бюро, прошу считать меня выбывшим из состава Секретариата (и Оргбюро) ЦК.

Прошу дать отпуск для лечения месяца на два.

По истечении срока прошу считать меня распределённым либо в Туруханский край, либо в Якутскую область, либо куда-либо за границу на научную или невидную работу.

Все эти вопросы просил бы Пленум разрешить в моё отсутствие и без объяснений с моей стороны, ибо считаю вредным для дела давать объяснения кроме тех замечаний, которые уже даны в первом абзаце этого письма.

Т-ща Куйбышева просил бы раздать членам ЦК копию этого письма.

С ком. приветом И. Сталин 19.VIII.24

Т. Куйбышев! Я обращаюсь к Вам с этим письмом, а не к секретарям ЦК потому, что, во-первых, в этом так сказать конфликтном деле я не мог обойти ЦКК, во-вторых, секретари незнакомы с обстоятельствами дела, и не хотел я их зря тревожить»{402}.

Пленум, точнее — Куйбышев, председательствовавший на заседании Каменев и наверняка его старый соратник Зиновьев просьбу Сталина об отставке отклонили, но в отпуск отправили. Незамедлительно — с 21 августа{403}. Однако генсеку ни подлечиться, ни просто отдохнуть так и не удалось. Внешне спокойное течение партийной жизни вновь нарушилось.

На рассвете 28 августа в городе Чиатура — центре добычи марганцевой руды, о себе заявил Комитет независимости Грузии, он же Паритетный комитет. Образованный представителями трёх национальных партий: социал-демократической рабочей (меньшевики) — Г. Джапаридзе, национал-демократической — Р. Джавахишвили, социалистов-революционеров — М. Бочарашвили, во главе с меньшевиком К. Андроникашвили. Потребовавший восстановления независимости Грузии, возвращения правительства, изгнанного в марте 1921 года и пребывающего с тех пор в Париже, вывода из страны «оккупационных» войск, то есть Красной армии.

Буквально за несколько часов повстанцы захватили два участка железной дороги от Самтреди: около 70 км — до Джумати, в сторону Батума; около 30 км — до Квалони, по направлению к Поти. Благодаря тому установили полный контроль над Озургетским районом (Гурия) и Сенакским (Мингрелия), частичный — в Зугдидском, Шороп-шинском и Кутаисском, а также в Сванетии.

Вряд ли Комитет независимости добился бы таких успехов столь быстро, если бы под его знамёна не встали крестьяне, которых подтолкнула к тому крайняя нужда. «При полном отсутствии источников заработка внутри уездов, — отмечала позднее комиссия ПБ, включавшая Куйбышева, Каменева и Молотова, — как и в других местностях Грузии, население этих бедных районов оказалось в значительно худших условиях в сравнении с прежними экономическими условиями, в особенности же после обложения в этом году значительно повышенным, в сравнении с прошлогодним, единым сельскохозяйственным налогом»{404}.

Повстанцам удалось занять почти всю Западную Грузию, когда в Москве узнали о восстании. На его шестой день, 2 сентября, ПБ в лице одного Каменева приняло постановление, полное горьких упрёков всем и вся:

«ЦК случайно узнал от органов ГПУ, что в Грузии неблагополучно. Хомерики и Чхиквишвили (члены ЦК меньшевистской партии, нелегально приехавшие в Грузию из Парижа. — Ю.Ж.) приговорены к расстрелу, что есть приговор о расстреле 25 меньшевиков, эндеков. Случайно узнали о расстреле 182 человек. Совершенно случайно узнали от органов НКИД, ГПУ и РВСР о потере нами ряда пунктов в Грузии и о взятии в плен Махарадзе (председатель ЦИКа Грузии. — Ю.Ж.), Стуруа (нарком земледелия республики. — Ю.Ж.), Долидзе (член ЦКК компартии Грузии. — Ю.Ж.), Рубена и др. Несмотря на ряд запросов и требований ЦК, Заккрайком молчит, не информирует.

ЦК считает такое положение невыносимым. События в Грузии имеют важное общеполитическое значение. ЦК требует решительных действий для подавления восстания, категорически отвергает политику массовых расстрелов арестованных. ЦК требует немедленной приостановки расстрелов по решениям ЗакЧК (постоянное представительство ОГПУ в Закавказье. — Ю.Ж.). ЦК требует от Заккрайкома полной, объективной, систематической информации и предоставление плана работы на ближайшие дни в связи с восстанием. Самостоятельное решение важнейших вопросов общесоветской политики ЗакЧК и Заккрайкомом недопустимо»{405}.

Здесь бросается в глаза странная особенность данного постановления. В нём почему-то не были названы поимённо, чего требовала обычная практика ПБ, ни полномочный представитель ОГПУ по Закавказью С.Г. Могилевский (19 марта 1925 года он вместе с А.Ф. Мясниковым /Мясникяном/, зампредседателя СНК ЗСФСР, Н. Наримановым, председателем СНК Азербайджана и Г. Атарбековым, наркомом РКИ ЗСФСР, погибли в авиационной катастрофе: самолёт, вылетевший в 12–30 в Сухуми, где находился Троцкий, через несколько минут после взлета с аэродрома Тифлиса рухнул на землю и мгновенно сгорел), ни первый секретарь Заккрайкома Г.К. Орджоникидзе.

4 сентября жестокими мерами восстание удалось подавить. Бронепоезда Отдельной Кавказской армии восстановили порядок на железных дорогах, а воинские части освободили занятые повстанцами деревни и города. В ходе непродолжительной по времени операции 1465 человек было взято в плен, а около 300 расстреляно. Уцелевшие повстанцы поспешно ушли в горы{406}, а Комитет независимости 5 сентября опубликовал декларацию, признавшую полное поражение:

«Комитет независимости Грузии со дня своего основания ставил своей целью восстановление независимости Грузии и считал, что сможет для этой цели подготовить и осуществить вооружённое выступление грузинской нации… В течение нескольких лет вёл соответствующую работу и вооружал отряды…

Но наша надежда не оправдалась, в результате чего мы понесли поражение. Массовое организованное выступление, которого мы ожидали, не состоялось. Широкие народные массы нас не поддержали. Мы остались только с теми активными силами, которые были набраны в верхних слоях нации (подразумевалось дворянство. — Ю.Ж.) и большей частью скрывались в лесах. Наше выступление фактически против нашей воли превратилось в авантюру, за которой, естественно, последовали репрессии власти, ответственность за каковые падает на нас.

Признавая свою ошибку в подготовке этого выступления, Комитет независимости объявляет, что с сегодняшнего дня продолжение вооружённой борьбы против Советской власти является совершенно лишённой всякой перспективы и гибельной для грузинской нации. Ввиду этого Комитет независимости предлагает всем состоящим в нем партиям и всем вооружённым отрядам, которые рассеяны по разным уголкам Грузии, в их числе отряды Какулии Чолокашвили, немедленно отказаться от выступлений против правительства, распустить всецело все вооружённые силы, сдать правительственным органам всё оружие и покорностью правительству постараться уменьшить то величайшее несчастье, которое наше выступление обрушило на голову грузинского народа.

С сегодняшнего дня мы объявляем распущенным Комитет независимости как в центре, так и на местах.

Председатель Комитета независимости Кето Андроникашвили,

секретарь И. Джавахишвили,

члены М. Бочеришвили, Джинория, М. Ишхнели»{407}

Спустя несколько часов декларация, переданная в Москву телеграфом, оказалась у Сталина. Вместе с телеграммами, подписанными Могилевским и заместителем председателя ГПУ Грузии Л.П. Берия, сообщавшими об освобождении тысячи захваченных в плен коммунистов и советских работников, о расстреле в Зугдидском районе трёхсот повстанцев. Прочитав их, генсек немедленно направляет в ПБ служебную записку.

«Я ушёл в отпуск, — пишет он, — и не должен вмешиваться в дела. Но сегодня позвонил мне Беленький (начальник спецотделения при коллегии ОГПУ по охране руководства страны. — Ю.Ж.) и сообщил, что повстанческий Комитет Грузии в специальной декларации признал свои ошибки, призвал своих сторонников покориться советской власти и объявил себя распущенным, что, несмотря на этот акт, Комитет этот, будучи арестован, всё же расстрелян по решению ЗакЧК. Одновременно я узнал от Менжинского (заместитель председателя ОГПУ. — Ю.Ж.), что взятые в плен наши люди освобождаются или уже освобождены повстанцами. Эти обстоятельства i заставляют меня, близко связанного с Грузией, высказать своё мнение по этому важному вопросу.

1. Ясно, что после известного постановления Политбюро ЗакЧК не имела права расстреливать Паритетный комитет без санкции ЦК. Менжинский говорит, что ЗакЧК действует по директивам Заккрайкома. Это, конечно, верно. Но разве ЦК передал свои права Заккрайкому?

2. Ясно, что расстрел Комитета по решению ЗакЧК после декларации о самороспуске и после того, как выяснилось, что взятые в плен наши люди не убиты — является политическим безрассудством, бесцельной местью и великолепным козырем против РКП в руках наших врагов на Западе. Возможно, что декларация дана после ареста Комитета, из тюрьмы, но это лишь усугубляет ошибку Заккрайкома. Мы имели бы большой политический выигрыш, если бы воздержались от расстрела Комитета ввиду наличия его покаянной декларации. Мы могли бы тогда использовать до дна эту замечательную декларацию как показатель нашей моральной силы. Этим были бы покрыты все предыдущие ошибки наших друзей в Грузии (её партийное и советское руководство. — Ю.Ж.). Но Заккрайком отнял у нас эту возможность. Теперь, после расстрела Комитета, наши друзья в Грузии, оказывается, решили опубликовать декларацию во всеуслышание. Публикация, конечно, дело хорошее, но разве не ясно, что публикация после расстрела неминуемо превратит членов Комитета в национальных героев Грузии, окружённых моральным ореолом, что моральная атмосфера, создаваемая декларацией, вокруг наших друзей в Грузии может быть лишь неблагоприятной и для этих последних, для РКП в целом. Кто может отрицать, что партия несёт ответственность за все шаги наших друзей в Грузии?

Я думаю, что политика у нас должна быть одна, общепартийная, проводимая под руководством ЦК. Мы не можем допускать, чтобы каждая область проводила свою собственную политику в нарушение общей политики, как это было в эпоху феодальных порядков. Поэтому нужно принять меры к тому, чтобы предупредить новые ошибки (далее неразборчиво. — Ю.Ж.)… от новых, неожиданных для нас грехов. Поэтому предлагаю:

1. Создать комиссию Политбюро по делам Грузии в составе Куйбышева, Каменева и Молотова с поручением рассмотреть вопросы о восстании, о правах национальных совнаркомов Закавказья, о дальнейшем существовании ЧК в Закавказье и т.д. и доложить — о результатах пленуму ЦК.

2. Безусловно воспретить какие бы то ни было политические расстрелы в Грузии без санкции ЦК.

3. Безусловно воспретить расстрелы сдающихся в плен повстанцев при очищении районов восстания.

4. Объявить амнистию тем из ушедших в горы повстанцам, которые готовы сложить оружие и изъявить покорность.

5. Объявить амнистии тем из ушедших в горы повстанцам, которые готовы сложить оружие и изъявить покорность»{408}.

Каменев и Томский — единственные члены ПБ, не находившиеся в отпуске, предложение Сталина приняли, внеся в них некоторые коррективы. Пункт 1-й сделали 6-м, изменив его до неузнаваемости «Вызвать немедленно представителя Заккрайкома для доклада Политбюро», а 3-й пункт, ставший 2-м, дополнили бессмысленным даже на 5 сентября фразами — «Расстрел членов Паритетного комитета ни в коем случае не производить без предварительной санкции ЦК. Затребовать от Заккрайкома немедленных дополнительных сведений о членах Паритетного комитета». Такой исправленный текст и был утверждён на ближайшем заседании ПБ, состоявшемся 11 сентября{409}.

И снова проявила себя странная тенденция. Ни в предложениях Сталина, ни в постановлении ПБ не появилось ни слова об ответственности Могилевского и Орджоникидзе, и проводивших массовые репрессии в Грузии. Не только совершенно ненужные после появления декларации Комитета независимости, но и весьма вредные в той политической ситуации, которая в те дни сложилась в стране.

14 августа при переходе польско-советской границы был арестован Б.В. Савинков, один из самых непримиримых и активных врагов рабоче-крестьянской России. Только 29 августа о происшедшем сообщили все газеты страны, заодно уведомив и об уже состоявшемся слушании дела известнейшего террориста Военной коллегией Верховного суда СССР.

Разумеется, о дореволюционной деятельности Савинкова не вспоминали. Ни об участии в убийстве 15 июля 1904 года министра внутренних дел и шефа жандармов фон Плеве, ни об организации убийства 4 февраля 1905 года генерал-губернатора Москвы великого князя Сергея Александровича. В вину Савинкову ставили иное. Участие в корниловском мятеже в августе 1917 года, вхождение с декабря 1917 по февраль 1918 года в Донской гражданский совет, формировавший Добровольческую армию, развязавший гражданскую войну. Создание в марте 1918 года подпольного Союза защиты родины и свободы, подготовившего мятеж в июле в Ярославле, Рыбинске, Муроме, покушение на Ленина 30 августа. Создание в 1920 году Русской народной армии, возглавляемой генералом Перхуровым и штаб-ротмистром Булак-Балаховичем, залившей кровью Белоруссию и Псковщину. Попытку свергнуть советскую власть с помощью подпольного Народного союза защиты родины и свободы.

29 августа Савинкову объявили приговор — высшая мера наказания, а на следующий день ЦИК СССР заменил расстрел на лишение свободы сроком 10 лет.

Однако главным в деле Савинкова, совпавшем с восстанием в Грузии, стали не его арест и смягчение приговора, а письменные показания или «Письмо», написанное им 21 августа во внутренней тюрьме ОГПУ на Лубянке и опубликованное всеми центральными газетами — «Правдой», «Известиями», «Красной звездой», «Трудом», иными 30 августа.

«Моя борьба с коммунистами, — писал Савинков, — научила меня многому. Каждый день приносил разочарования, каждый день разрушал во мне веру в правильность моего пути и каждый день укреплял меня в мысли, что если за коммунистами большинство русских рабочих и крестьян, то я, русский, должен подчиниться их воле, какая бы она ни была…

Я вёл войну и я побеждён. Я имею мужество открыто это сказать. Я имею мужество открыто сказать, что моя упорная, длительная, не на живот, а на смерть, всеми доступными мне средствами борьба не дала результатов. Раз это так, значит, русский народ был не с нами, а с РКП. И говорю ещё раз: плох или хорош русский народ, заблуждается он или нет, я, русский, подчиняюсь ему…

Я впервые ответил себе: да, я ошибся; коммунисты — не захватчики власти, они — власть, признанная русским народом. Русский народ поддержал их в гражданской войне, поддержал в борьбе против нас. Что делать? Надо подчиниться народу».

Ни один пропагандист из ЦК не написал бы лучше, искренней, убедительней, понятней. Да это и не мудрено. В отличие от авторов декларации Комитета независимости Савинков был не только террористом, политиком. Был ещё и известным русским писателем. Опубликовал под псевдонимом В. Рошпин три повести: «Конь бледный» (1909 год), «То, чего не было» (1914 год) и «Конь вороной» (1923 год).

Под своим именем — стихи, «Воспоминания террориста», очерки «Во Франции во время войны», «Из действующей армии».

Появление «Письма» Савинкова вызвало скандал в среде русской эмиграции. Одни утверждали, что оно подложное, написано чекистами. Другие просто проклинали автора за измену «святому делу» борьбы с большевизмом. Третьи начали задумываться. И что важнее всего, савинковцы всех мастей, осевшие в Варшаве, Берлине и Париже, навсегда отказались от продолжения борьбы с советской властью террором, попытками восстаний, вооружёнными налётами из-за кордона.

Конечно же, декларация Комитета независимости Грузии, как сразу же понял Сталин, могла сыграть ту же роль для создания привлекательного образа Советской России. Правда, лишь в том случае, если бы её опубликовали в центральной прессе, а авторы — остались бы живы. После же их расстрела декларация превратилась в ничего не значащий клочок бумаги.

Вместо прекрасной несомненно пропагандистской акции центральным газетам пришлось ограничиться весьма далёкими от правды сообщениями, подготовленными в Тифлисе, да и то публиковать их всего, два дня. 4 сентября «Правда» дала подборку материалов под общим заголовком «Ликвидация меньшевистско-бандитского выступления в Грузии». Информировала читателей всей страны о якобы длившемся всего два дня, 28 и 29 августа, да к тому же в нескольких селах и небольших городах восстании, 24 главаря которого расстреляны. И 5 сентября, несколько изменив рассказ о событиях: мол, восстание продолжалось несколько дольше, подавить его удалось только 3 сентября.

После этого центральные газеты о событиях в Грузии больше не упоминали.

Между тем Декларация оказалась секретом Полишинеля. О ней узнали все жители Закавказья, так как без каких-либо купюр её прочитал Орджоникидзе, выступая на заседании Тифлисского городского совета 5 сентября. В тот самый день, когда обеспокоенный событиями на родине Сталин обратился в ПБ со своими предложениями. Орджоникидзе прочитал декларацию, так как она прямо или косвенно подтверждала всё то, что он счёл нужным поведать во всеуслышание.

Первый секретарь Заккрайкома задался вопросом: кто восстал? И ответил на него, пренебрегая правдой. «К нашему счастью, — рассказал он, — грузинское крестьянство не пошло за этой сволочью. Кто «восстал»? Кто принял участие в этом “востании”? Прежде всего, основной группой повстанцев мы имеем всех князей Церетели, всех дворян Абашидзе, всех дворян Абдушелишвили и других… Затем “восстало” грузинское офицерство. Оно приняло самое активное участие, оно являлось организующим центром».

Следующий вопрос — кто подтолкнул их всех на восстание? Оказывается, «в том, что произошло в Грузии в эти дни, повинны не только авантюристы-меньшевики, но, главным образом, французское правительство». И свёл всю проблему Орджоникидзе к простому повторению того, «что было в России при выступлении эсеров вместе с Колчаком, меньшевиков — с Деникиным и Колчаком, и где только эти господа побеждали, сейчас же появлялись махровые черносотенцы — помещики и протягивали свои руки к земле, которая уже была отдана крестьянам».

Орджоникидзе не только попытался свести суть восстания к заурядной классовой борьбе, но и поставить жирную точку на происшедшем. «Вся эта банда, — сказал он, подразумевая повстанцев, возглавлялась Паритетным комитетом, ныне в полном составе “заседающем” в ГрузЧК, у товарища Берии»{410}. Ни словом не обмолвился, что эти самые члены Комитета уже расстреляны.

Совершенно иное волновало Москву. 18 сентября ПБ, выслушав Менжинского и Чичерина, приняло хотя и достаточно жёсткое, но не окончательное решение. «Признать, — отметило оно, — что Заккрайком не учёл международного значения событий в Грузии, ввиду чего проводил политику расстрелов без санкции ЦК». Вспомнив о рекомендациях Сталина, предложил: «Для выяснения причины восстания и выработки мер улучшения положения в Грузии создать комиссию в составе тт. Молотова, Менжинского, Орджоникидзе, Квиринга (первый секретарь ЦК компартии Украины. — Ю.Ж.) и Зеленского с месячным сроком работы».

Тем же решением ПБ поручило Орджоникидзе и Чичерину «составить осведомительную справку о событиях в Грузии для полпредов», а ещё одним, принятым в тот же день — Томскому, которому следовало «дать в печать открытое письмо к одному из лидеров западно-европейского движения (профсоюзного. — Ю.Ж.) в ответ на соответствующий запрос (заранее согласованный.— Ю.Ж.) с разъяснением событий в Грузии»{411}. Волне резкой критики действий советской власти при подавлении «социалистического» восстания, захлестнувшей мировую прессу, следовало противопоставить хоть что-то.

Окончательное же объяснение грузинских событий и их оценка, существенно отличавшиеся от предложенных поначалу Орджоникидзе, прозвучали только на октябрьском пленуме ЦК. После завершения работы комиссии Молотова, который и разглядел в частом случае общее.

«Самым крупным фактом, — сказал Вячеслав Михайлович, — характеризующим настроение деревни, должны быть признаны события в Грузии. Вам всем известно, что Грузия в целом не была объята восстанием. Но, вместе с тем, также известно, что два уезда в Грузии были довольно серьёзно задеты восстанием, что в этих двух уездах участвовали (в восстании. — Ю.Ж.) тысячи крестьян, а в третьем, Гурийском, было определённо массовое восстание. Там поголовно всё крестьянство пошло в прямое и открытое восстание».

Не ограничившись полным отказом от прежней, щадящей московские власти информации, Молотов дал и политическую оценку грузинских событий. Она, заявил кандидат в члены ПБ и секретарь ЦК, «заключается в том, что восстание произошло и оказалось неожиданным для нашей партии в том самом Гурийском уезде Грузии, где было наибольшее количество коммунистов не только по всей Грузии. Я не ошибусь, если скажу, что наибольшее количество из всех уездов Союза советских республик Гурийский уезд имеет наибольшее количество коммунистов — около тысячи, если не больше.

Таким образом, мы имеем здесь восстание, причём массовое, в таком уезде, где мы имеем как раз наибольший процент коммунистов… Тут натыкаемся на недостатки, которые являются недостатками не чисто грузинскими, а недостатками, имеющими большое значение для всей нашей партии».

Подтвердил Молотов свою оценку данными, характеризующими положение во всей стране. Рассказал о раскрытии в Крыму подпольной организации, в которой «не менее половины — по крайней мере, из числа арестованных ГПУ, было из крестьянства, причём свыше ста человек — середняки и бедняки»: Напомнил о хорошо известном всем членам ЦК раскрытии крестьянских подпольных организаций в Одесской губернии и на Волыни, о разгуле бандитизма на Северном Кавказе, об усилении в сибирских деревнях кулацкого террора против коммунистов, комсомольцев и советских работников.

Только затем Молотов обобщил: «Есть заметное проявление активности контрреволюционных организаций и ещё неоформившихся настроений». Выражавшихся в стремлении создать Крестьянский союз. Хотя и в рамках советской власти, но оппозиционный РКП. Разговоры о нём, заметил Молотов, «идут не прекращаясь, но они за последнее время в большинстве случаев почти не доходят до нашего сведения, хотя идут почти что во всех районах Союза»{412}.

Выступивший на пленуме Сталин хотя и посвятил доклад исключительно партийной работе в деревне, пришёл к тому же выводу, что и Молотов. «Оказывается, — ехидно сказал он, -есть такие коммунисты, которые боятся критики, не хотят вскрывать недостатки нашей работы. Одно из двух: либо мы сами будем критиковать себя и дадим беспартийным раскритиковывать нашу работу, и тогда можно будет надеяться, что наша работа в деревне двинется вперёд, либо мы такой критики не допустим, и тогда нас будут критиковать события вроде восстаний в Кронштадте, в Тамбове, в Грузии»{413}.

Кто из коммунистов боится критики, вернее, говорит только о положительных явлениях жизни, догадаться было не трудно. Явно это относилось к Зиновьеву и Каменеву.

После прозвучавших негативных оценок, Орджоникидзе, которому поручили сделать доклад о событиях в Грузии, никак нельзя было оставаться на прежних позициях. Правда, поначалу он попытался всё же сделать организаторами и участниками восстания главным образом дворянство, старое, царских времён, кадровое офицерство да национальную интеллигенцию. Только затем заговорил искренне.