Глава третья
Глава третья
Три месяца шла подготовка к решающей схватке за власть, принявшая вид дискуссии о внутрипартийной (она же рабочая) демократии. Главное же, от чего зависело не то, кто окажется лидером — Троцкий или Зиновьев, а судьба страны, оказалось задвинутым на самый дальний план. И октябрь, и ноябрь, и почти весь декабрь о необходимости как можно быстрее найти выход из кризиса, как укрепить червонец, избавившись от совзнаков, как восстановить промышленность до уровня хотя бы 1913 года, не вспоминали. Вернее, постоянно откладывали на потом.
Борис Суварин — член ЦК Французской компартии (изгнанный из неё по настоянию ИККИ в конце 1924 года) и редактор газеты «Юманите», последователь и пропагандист взглядов Троцкого, непредвзято охарактеризовал экономическую ситуацию в СССР так:
«Фабрики, которым с трудом удавалось сбывать производимые ими продукты, вынуждены были замедлить темп производства и лишились возможности регулярно выплачивать зарплату. Выплачиваемая со значительным опозданием и в обесцененной валюте заработная плата не удовлетворяла потребностей рабочих, количество безработных росло. Продукты промышленности становились недоступными для рабочей и крестьянской массы. Результатом этого было недовольство, вылившееся в некоторых городах в форму стачек.
В сентябре месяце ЦК партии назначило специальную комиссию (по «ножницам». — Ю.Ж.) для обследования положения и изыскания способов выхода из него. Комиссия эта признала одной из главных причин кризиса присущую промышленным единицам (тресты и синдиката) тенденцию к чрезмерному повышению прибыли в целях наискорейшего создания оборотного капитала, иными словами — стремление к слишком быстрому “первоначальному накоплению”. Она сочла нужным понизить доходность и заставила таким образом соответственно понизить цены, она рекомендовала также сильное сокращение “общих расходов”, более экономную и менее бюрократическую организацию дела продажи и т.д. Одновременно с этим она принимала меры по стимулированию зерна, дабы поднять цены на него на внутреннем рынке.
Меры эти в результате замедлили рост кризиса, значительно ослабили его остроту, несколько сблизили концы “ножниц”.
Но они бессильны были разрешить коренным образом великую проблему русского народного хозяйства — проблему производства»{317}.
И вот только 22 декабря в ПБ нашли силы приступить к решению задач экономического развития. Получили, наконец, от Рыкова проект резолюции, ставший результатом длительной работы комиссий по «ножницам», по зарплате. Проект, который следовало обсудить в ПБ, вынести на пленум, назначенный на 12 января, и 13-ю партконференцию, созываемую 14 января{318}. Но тут все снова приостановилось.
В половине третьего дня Сталин направил Троцкому телефонограмму. «Сегодня, 22 декабря, — говорилось в ней, — в шесть часов вечера, по только что полученному предложению т. Рыкова созывается Политбюро для рассмотрения проекта резолюции ЦК по хозяйственным вопросам. Можете ли присутствовать на заседании или не следует ли собраться у вас? Проект резолюции будет сию минуту разослан членам Политбюро. Может быть, вы прислали бы письменные замечания к проекту? В таком случае можно было бы отложить заседание Политбюро дня, скажем, на два».
Троцкий не принял руку примирения. Отклонил предельно вежливо выраженное предложение. Также телефонограммой ответил: «Сейчас у меня температура 38. Вчера посетивший меня врач настойчиво рекомендовал не участвовать ни в каких заседаниях. Тезисы прошу мне немедленно прислать. Обязаться дать заключение в двухдневный срок не имею возможности, так как большую часть времени вынужден проводить, лёжа на веранде. Постараюсь дать заключение как можно скорее»{319}.
Но и тогда, несмотря на саркастический ответ, Сталин попытался добиться дружной и согласованной работы в ПБ. Не забыл он и о том, что именно Троцкий на 12-м съезде делал доклад «О государственной промышленности», не раз возвращался к вопросу о наиболее рациональной организации наркоматов, связанных с народным хозяйством. Поэтому по его предложению ПБ решило 23 декабря «обсуждение проекта отложить до поступления замечаний т. Троцкого». Но сделало важную оговорку: «Ввиду того, что следующий после вторника (25 декабря. — Ю.Ж.) номер газет ввиду рождественских праздников может выйти только в пятницу, 28 декабря, просить т. Троцкого представить свои замечания до пяти часов вечера понедельника, 24 декабря»{320}.
Мотив условия был весом — резолюцию следовало опубликовать не позже 25 декабря, чтобы у делегатов партконференции было достаточно времени её обсудить. Всё же Троцкий пренебрёг настойчивой, обоснованной просьбой. 24 декабря уведомил Секретариат:
«Тезисы об экономической политике получены мною вчера в три часа дня. Полагаю, что другие члены Политбюро имели возможность ознакомиться с ними в процессе их выработки, иначе не представляю себе, как можно принять тезисы по столь важному вопросу в такой короткий срок. Во всяком случае, я за имевшиеся в моём распоряжении два-три часа едва успел прочитать тезисы один раз. Для тщательного ознакомления с текстом, для наведения некоторых справок и формулировки поправок мне при моей нынешней работоспособности понадобилось бы, вероятно, не менее недели. Не считая себя вправе требовать задержания опубликования тезисов, которые Политбюро считает спешными, я не вижу для данного момента другого выхода, как не участвуя в голосовании сохранить за собой право внести в Политбюро ЦК необходимые поправки»{321}.
Поставленное перед таким фактом, ПБ в тот же день вынуждено было принять следующее решение: «Резолюцию в целом утвердить с поправками, принятыми на заседании (принято единогласно). Опубликовать резолюцию завтра в печати. Ввиду заявления тов. Троцкого, что он не может дать свои поправки, т.к. получил проект резолюции лишь 23.12 в 3 ч. дня, поручить Секретариату разослать членам Политбюро письменную справку, основанную на документальных данных, о том, что проект резолюции был послан тов. Троцкому одновременно с другими членами Политбюро»{322}.
Во исполнение этого решения Сталин 25 декабря направил членам ПБ записку, в которой, в частности, отмечалось: «Ссылка т. Троцкого на его малую работоспособность, требующую для предоставления поправок к тезисам «не менее недели», не убедительна, ибо именно вечером 24 декабря (последний срок предоставления в Политбюро поправок к тезисам) т. Троцкий прислал в «Правду» большую статью о внутрипартийном положении в 12 страниц (действительно, 28 и 29 декабря газета опубликовала две статьи Троцкого из цикла «Новый курс». — Ю.Ж.), что отнюдь не свидетельствует о падении работоспособности»{323}.
Уже после утверждения резолюции Троцкий всё же передал две поправки. О них Сталин рассказал в ходе январского пленума:
«Первая поправка касалась того пункта, где говорится о победе рабочего класса на Западе в промышленных странах и усилении международной революции как о факторе, могущем ускорить дело развития нашей индустрии и ослабить её зависимость от нашего сельского хозяйства. Он предложил смягчить во избежание возможных придирок со стороны буржуазных правительств.
Мы эту поправку приняли и смягчили.
Каменев: Мы сказали вместо “победа” — “только коренные изменения”.
Сталин: Вторая поправка т. Троцкого касалась вопроса о внутренней торговле. В резолюции мы сказали: “Регулирование частного накопления должно достигаться мерами налоговой политики”, а в предыдущем проекте говорилось: “Налоговая политика должна быть построена таким образом, чтобы большую часть прибыли переводить в государственную казну”»{324}.
…Тем временем битва за право стать истинным истолкователем сущности внутрипартийной демократии всё никак не могла стихнуть. И потому «Правде» пришлось продолжить публикацию материалов конфликтовавших сторон. 28 и 29 декабря — двух новых глав теперь уже книги Троцкого «Новый курс», 22 декабря — ответа разобиженного сталинским фельетоном Рафаила, 10 января — язвительного памфлета Осинского «О вывозе, ввозе, торговом балансе, товарной интервенции и сумасшедших пустяках», не оставившего камня на камне от псевдо-теоретических построений члена президиума Госплана Ю. Ларина.
Одновременно выплёскивался на полосы «Правды» нескончаемый поток сообщений о том, что такая-то ячейка, собрание бюро ячеек или региональная партконференция высказались в поддержку линии ЦК; 28, 29, 30 декабря, 1 и 4 января 1924 года появился «ответ редакции ЦО (центрального органа, то есть «Правды») т. Троцкому «Долой фракционность!»; 9 января — «Открытое письмо т. Троцкому членов РКП — учащихся ВУЗов и рабфаков», отвергавшее причисление всей молодёжи к оппозиции.
И как бы в заключение, перед открытием пленума, прозвучали «залпы тяжёлой артиллерии». 29 декабря, 3 и 4 января был опубликован доклад Рыкова на собрании бюро ячеек Московской парторганизации, а 30 декабря и 1 января — Каменева, на заседании ответственных работников Краснопресненского района. Они оба уже не вспоминали о дискуссии. Обсуждали текст резолюции ЦК «Об очередных задачах экономической политики». Но если Рыков постарался далеко не отходить от подготовленной им для партконференции речи, то Каменев позволил себе углубиться в проблему. Сразу же «взял быка за рога», стараясь объяснить суть кризиса с точки зрения не только большинства, но и оппозиции:
«Есть ли этот кризис, основа которого сказалась в страшном расхождении «ножниц», в кризисе сбыта, в почти полном банкротстве целого ряда наших торговых учреждений, есть ли этот кризис такого рода, который заставляет нас пересмотреть самые основы нашей экономической политики? Нет ли здесь таких сторон, которые заставили бы подвергнуть ревизии всю так называемую новую экономическую политику?
На этот вопрос ЦК отвечает отрицательно».
Вряд ли случайно Каменев заговорил о возможности «пересмотреть самые основы» НЭПа, «подвергнуть ревизии всю так называемую новую экономическую политику». Не приходится сомневаться, что такое мнение становилось господствующим в «широких» партийных и рабочих массах. Не знать о том в руководстве РКП никак не могли.
Вот и пришлось Каменеву подкреплять позицию ЦК тщательно подобранными цифрами. С их помощью уверить, что повсеместно отмечается рост промышленного производства, рынок стабилизировался, а сельское хозяйство находится на подъёме. После этого вернулся к главному — попытался растолковать суть НЭПа. Вернее, взятого партией в 1921 году курса.
«Новая экономическая политика, — напомнил Каменев, — основана на том, что мы крестьянину сказали: то, что ты произвёл у себя, в своём хозяйстве, ты — хозяин, ты можешь сохранить, можешь сделать запасы, можешь продать, и продать кому угодно — государственной заготовительной организации или частному скупщику. В этом есть суть новой экономической политики — в предоставлении крестьянину права распоряжаться хлебом и продуктами, которые он произвёл.
Не в том суть НЭПа, что на Тверской улице продают пирожные и женское бельё. Суть НЭПа в том, что 3 миллиона пудов хлеба, которые составляют основу всего нашего производства, не регулируются в социалистическом порядке, а ими свободно распоряжаются отдельные крестьяне, работающие по мелкобуржуазному типу»{325}.
…Обсуждение проекта резолюции на пленуме, проходившем 14–15 января 1924 года, прошло, в общем, спокойно. Поправку внёс только Пятаков, пытавшийся заменить отдыхавшего в Сухуме Троцкого. И поправку по существу.
«В вводную часть, — предложил заместитель председателя ВСНХ, — надлежит включить характеристику двух основных взаимопротиворечивых тенденций развития общественного хозяйства СССР: 1) развитие частнохозяйственного начала; 2) развитие государственного и кооперативного начала. В этой характеристике надлежит сказать:
Партия, став на точку зрения необходимости поворота на путь новой экономической политики, осознавала те опасности, с которыми ей как партии рабочего класса неизбежно придётся встретиться на этом пути. Эти опасности заложены в самых глубоких основах общественного хозяйства СССР, в котором борются два принципа хозяйства или, точнее, в котором заложены начала двух, в конечном счёте, взаимоисключающих друг друга хозяйственных систем. Системы частнособственнического, стихийно развивающегося товарно-капиталистического хозяйства и системы коллективно организованного, сознательно управляемого социалистического хозяйства. Истекшие два с половиной года проведения новой экономической политики на практике целиком подтвердили обоснованность опасений партии…
Накопление частного капитала, развитие кустарной промышленности, укрепление частного капитала хотя бы в самой распылённой его форме — форме кулацкого и мелко-торгового капитала в деревне на базе развития товарного крестьянского хозяйства может привести, в конце концов, к прочной экономической смычке частного капитала с крестьянским хозяйством, что и создаст фактически крепкую базу для развития частнокапиталистической системы, вырывая почву из-под ног социалистической системы…
Эта проблема должна быть поставлена в центр внимания…».
Не смог Пятаков в отсутствие Троцкого не сказать и о роли Госплана. «О роли планового начала, — продолжал он свою поправку, — надо сказать категорически, в положительной форме примерно следующим образом: “Задача проведения планового начала в нашем хозяйстве должна быть поставлена во главу угла всей нашей экономической политики. Эта задача не может быть разрешена одним ударом. Решение её должно быть рассчитано на более или менее продолжительный промежуток времени, но и само разрешение этой задачи должно происходить планомерно и, главное, с величайшей настойчивостью, систематичностью и решительностью”».
Пояснил же такую поправку весьма странным доказательством: «Если говорить относительно сентябрьско-октябрьского кризиса, то ясно, что в нём повинно отсутствие плановости»{326}.
Поправку Пятакова пленум отклонил после невразумительного её толкования Каменевым. «Что говорит тов. Пятаков, — решил объяснить фактический глава СНК, — если додумать его мысль до конца? Он говорит, что ЦК держит линию НЭПа, а они (то есть, сторонники Троцкого. — Ю.Ж.) — за социализм. Они ещё боятся это договорить, они понимают, что это не шутка». Вслед за тем таким же образом охарактеризовал и выступление Радека. Мол, тот сказал: «Я потому предлагаю кончить с дискуссией о демократии и валяйте по хозяйственному вопросу… По хозяйственным вопросам у нас настоящие разногласия». А когда выслушали хозяйственную резолюцию, то эта публика ничего противопоставить не смогла»{327}.
Каменев кривил душой. Он отлично знал, почему Пятаков или Радек не станут критиковать резолюцию ни в целом, ни в частностях. Ведь она, как и предыдущая, — «О партстроительстве», являла собой откровенный компромисс, призванный способствовать не дальнейшему расколу, а консолидации партии. Включала все те положения, которые ранее выдвигал, защищал Троцкий:
«— Социалистическое накопление является основным и решающим фактором для судеб пролетарской диктатуры при НЭПе.
— Неизбежным элементом в деле улучшения организации нашей промышленности входит концентрация промышленности.
— Монополия внешней торговли должна быть в дальнейшем целиком сохранена.
— Дальнейшая политика партии должна заключаться в сохранении устойчивости червонца, в завершении денежной реформы… при максимальном сокращении бюджетного дефицита и строжайшей экономии со стороны всех хозорганов.
— На очереди дня стоит усиление Госплана, повышение его роли в области финансовой и кредитной политики, установление более тесной связи его работы с работой Наркомфина, ВСНХ, НКЗема, Комвнуторга и т.д., усиление его местных органов».
Серьёзная критика такой резолюции непременно привела бы к признанию необходимости корректировки, и очень серьёзной, самого НЭПа, а может быть, и к предложению вообще отказаться от него. Отрешиться от такой политики, которая привела страну к опасному кризису. Чтобы исключить такое, резолюция в 6-м разделе -«Частный капитал» предусмотрительно утверждала: «Основы новой экономической политики… вполне оправдали себя и не нуждаются в пересмотре, клонящемся, фактически, к возврату «военного коммунизма»{328}.
Словом, либо НЭП, либо «военный коммунизм». Третьего не дано. Потому-то Пятаков в своей поправке лишь намекал на прямую связь свирепствовавшего кризиса с НЭПом. Намекал и на опасность тенденции, уже начавшей проявляться — создание «крепкой базы для развития частнокапиталистической системы». Лишь намекал, побоявшись говорить о том прямо.
…Как и было решено ПБ 27 декабря, 13-я партийная конференция открылась вечером 16 января 1924 года. Докладом Рыкова об очередных задачах экономической политики. Названного, как и доклад Троцкого на 9-м съезде РКП, — «Очередные задачи хозяйственного строительства». Но тогда, весной 1920 года, ещё царил «военный коммунизм», и никому, даже Ленину, не приходила мысль отказаться от него. Теперь же Рыкову предстояло доказать обратное. Любым способом доказать жизнеспособность противоположного курса, оправдать его.
Начал Рыков подчёркнуто политической оценкой всё ещё буйствовавшего кризиса. «Кризис или депрессия, — почему-то заместитель председателя СНК, курировавший экономическую сферу, счёл два термина тождественными, хотя ему должно было быть известно, что “депрессия” означает всего лишь подавленное состояние рынка, которую мы переживали осенью этого года, ни в какой степени не походит на те затруднения в области нашей хозяйственной жизни, которые неоднократно переживала наша республика до сих пор». Нынешние, пояснил Рыков, стали «кризисом отношений рабочего класса и крестьянства, отношения промышленности и города к сельскому хозяйству».
Развернул эту страшную для судеб советской власти характеристику: «Кризис, который мы переживаем (а не «переживали», как только что сказал. — Ю.Ж.) не есть кризис бедности или недостатка, а кризис перепроизводства. Кризис избытка крестьянского хлеба, который не может быть реализован на городском рынке, в результате чего низкие цены на хлеб и низкая покупательная способность крестьянства. Эта последняя определяет кризис сбыта предметов нашей промышленности».
Здесь Рыков просто признал очевидное, не сказав ничего нового, О том же самом, да ещё почти год назад, уже говорил Троцкий на 12-м съезде. Тогда же придумав весьма выгодный для пропаганды эвфемизм — «ножницы». Обыденное слово, скрывшее роковое понятие «кризис». Правда, Рыков и не утверждал, что его доклад — откровение. «Уже в той дискуссии, — продолжил он, — которая велась в партийных организациях Москвы, я указывал… это несоответствие дано нам историей. Мы знали его до Октября, когда “только начинала расти наша промышленность”».
Так зампред СНК поставил диагноз и предложил курс лечения: «Изживём мы» кризис “увеличением числа рабочих, увеличением нашей промышленности, электрификацией страны. Для этого нужно накоплять средства и каждую копейку вкладывать, чтобы усилить рабочий класс и усилить промышленность в нашей стране”».
Снова повторил уже известное, сказанное прежде Троцким о «первоначальном социалистическом накоплении». Но как такое сделать, продолжая идти курсом НЭПа, исключавшем такую возможность, не объяснил. Не напомнил, что НЭП выгоден прежде всего для крестьян, для частных торговцев, в общем — для новой буржуазии, но только не для пролетариата. Следовательно, если развивать положение логически, новая экономическая политика не выгодна для РКП, для советской власти. Иначе следует уточнить: что же такое РКП — партия пролетарская или крестьянская, коммунистическая или буржуазная?
Рыков побоялся таких вопросов, ибо честный ответ на них должен был подтвердить правоту не ПБ, а «Рабочей группы». И всё же он невольно свидетельствовал против НЭПа. «За период новой экономической политики, — продолжал он, — и первый период НЭПа одной из главных опасностей, которая стояла перед промышленностью и партией, была опасность распыления квалифицированной рабочей силы. К своему удивлению, когда собирал справки о количестве безработных, я получил цифру около миллиона. Цифру колоссальную». Но тут же поспешил развеять страхи: «Квалифицированных рабочих или настоящего пролетариата… не более 20–25%». Ну, а остальные
— всего лишь служащие, чернорабочие, которых принимать во внимание не стоит.
Как и Каменев в конце декабря — игнорируя единственно настоящие доказательства своей правоты, абсолютные цифры, заявил: «Процесс восстановления хозяйства, который мы пережили за 1923 год, далеко обгоняет темп восстановления хозяйства за любой из предыдущих годов… Кризис топлива, о котором говорили на последнем партийном съезде (кризис Донбасса), изжит… Наши пути сообщения находятся в таком положении, что никаких затруднений в этой области для восстановления народного хозяйства уже нет… Зарплата… повысилась очень значительно за истекший год: по данным хозяйственников — на 87%, по данным профессионалов (профсоюзов. — Ю.Ж.) — на 63%»{329}.
(В прениях главный редактор центральной газеты ВЦСПС — В.В. Косиор опроверг такое утверждение. Сообщил, что реальный рост зарплаты, да и то за счёт металлистов, составил всего 9% при росте производительности труда в 15%{330}.)
Перейдя к вопросу о соотношении сил, о котором в поправке к резолюции говорил на пленуме Пятаков, отметил: «В области промышленности частный капитал никаких позиций не завоевал. Наоборот, в балансе государственной промышленности имеется целый ряд предприятий — мелких и средних, которые без особых забот можно было бы передать в эксплуатацию частному капиталу… Единственная область, в которой частный капитал пустил корни и занял господствующее положение, это розничная торговля». Но и тут поспешил показать выход, содержащийся в резолюции ЦК.
«Основные средства борьбы, — пояснил Рыков, — с частной торговлей в деревне является кооперация».
Коснулся докладчик, но, по его же словам, — мельком вопроса о финансовой реформе, также не вызывавшей у него беспокойства. Мол, в обращении червонцы составляют четыре пятых, а совзнаки — только одну пятую. Вот и надо заменить последние «твёрдым разменным знаком, использовав тот запас серебра, который имеется в распоряжении правительства». Только и всего — выпустить нужное количество серебряной монеты достоинством в рубль и полтинник.
Затем неожиданно разнёс идею Троцкого о роли Госплана. «Я считаю предрассудком, — резко заметил Рыков, — если кто-нибудь думает, что можно в нашей стране — от Владивостока до Петрограда, от Мурманска до Одессы — иметь плановую комиссию в Москве, в ней составлять все планы и из неё управлять»{331}.
Последовавшие прения сразу же выявили две основные позиции. Первую — в поддержку линии ЦК, выраженную в резолюции и вынесенной на обсуждение конференции. Её высказали В.М. Молотов, председатель Петроградского губернского совета профсоюзов Б.В. Емельянов, Ю. Ларин, секретарь Юго-восточного бюро ЦК А.И. Микоян, нарком финансов Г.Я. Сокольников. Их общее мнение сформулировал Каменев:
«Как строить диктатуру пролетариата, — задался он вопросом вопросов, — когда у нас 5–6 миллионов пролетариев (две недели спустя, 30 января, в докладе на Втором съезде Советов СССР он назвал иную цифру — около 1,5 миллиона{332}) со 130 миллионами мужиков, когда мы дали возможность и право мужику жить на основе свободного рынка, на основе купли и продажи? Вот тут и извольте строить социализм. Это труднее, чем написать план. Конечно, нэпманы наживаются и, вероятно, будут наживаться. Мы предлагаем практические меры, которые будут эту наживу сводить к минимуму»{333}.
Так, только своими словами, Каменев повторил третий абзац изначального варианта резолюции, одобренной ПБ и пленумом внесенной на рассмотрение конференции. Содержащий отдельные фразы другой резолюции — принятой 12-м партсъездом по докладу Троцкого:
«Сельское хозяйство, несмотря на то, что всё ещё находится у нас на низком техническом уровне, имеет первенствующее значение для всей экономики советской власти… Наша партия, в то же время, не должна ни на минуту забывать или хотя бы упускать из виду при оценке любого своего шага фактически преобладающего значения крестьянского хозяйства. Не только игнорирование, но и недостаточно внимательное отношение к этому обстоятельству было бы чревато неисчислимыми опасностями как в области экономической, так и в области политической, ибо неизбежно подорвало бы или ослабило бы тот союз пролетариата и крестьянства, то доверие крестьянства к пролетариату, которые для данного исторического переходного периода являются одной из самых основных опор диктатуры пролетариата, охрана и укрепление которых является основным условием устойчивости советской власти, а следовательно, и основной задачей партии»{334}.
Далее следовало пояснение (ещё без учёта последующей правки, предложенной Троцким) о продолжительности такого «исторического переходного периода» — «Только быстрое развитие революционного движения в промышленных странах Европы и победа там рабочего класса могли бы серьёзно ослабить непосредственную зависимость государственной промышленности от состояния крестьянского хозяйства и создать условия более быстрого перехода к социалистическому хозяйству»{335}.
Словом, хотя революция в Германии так и не состоялась, всё равно следует дожидаться её победы. Пока же пролетарской партии необходимо опираться на крестьянство, делая всё для благополучия только и прежде всего его. Тем самым Рыков сформулировал экономическую программу большинства ЦК. Программу Зиновьева, боровшегося за власть, за признание именно его, а не Троцкого, наследником Ленина и бесспорным лидером РКП и страны.
Сторонников таких взглядов пять лет спустя обвинят в «правом уклоне» от генеральной линии партии. Обвинят в том, что они продолжают отстаивать лозунг Ленина: НЭП — это всерьёз и надолго. То есть до победы мировой революции. Осудят за защиту интересов крестьянства, ради которых и был задуман переход к новой экономической политике. За несогласие с проведением форсированной коллективизации, должной послужить источником финансирования индустриализации, нашедшей выражение в пятилетнем плане развития народного хозяйства СССР.
На противоположном политико-экономическом полюсе оказались те делегаты конференции, кто оставался в оппозиции: Г.Л. Пятаков, Е.А. Преображенский, член президиума ВЦСПС Ю.Х. Лутовинов, член президиума Госплана и председатель его финансовой секции В.М. Смирнов. Не предложившие в своих выступлениях что-либо новое. Просто повторявшие уже сказанное как в ходе только что завершившейся дискуссии, так и на январском пленуме.
Все свои замечания и поправки к обсуждаемой резолюции они практически сводили к самому важному для них. Социалистическое накопление, нашедшее поддержу и у большинства — коли о нём сказано в проекте резолюции от 24 декабря, следует делать за счёт зажиточного крестьянства (кулаков) и нэпманов — по их (да и не только их, а очень многих членов РКП) твёрдому убеждению являвшихся враждебным классом, новой буржуазией. А создавать как можно быстрее такое накопление путём повышения налогов, основную тяжесть которых должны нести кулаки и частные торговцы.
Такое настойчивое предложение большинство делегатов конференции сочло ретроградным, призывом вернуться к политике «военного коммунизма», хотя никто из критиков резолюции и не помышлял о том. Они говорили о проблемах, требовавших разрешения, но их так и не услышали.
Пятаков: «Если подходить к вопросу о плановом хозяйстве так, как подошёл т. Рыков, т.е. к созданию плана всего народного хозяйства Союза республик, включая и крестьянское, то, разумеется, мы должны сказать: такого плана создать в настоящий момент, при наличии колоссального по размерам крестьянского хозяйства, нельзя… Когда мы говорим о плане и управлении хозяйством, то в первую очередь и в первую голову встаёт вопрос об управлении государственным хозяйством, о внесении сознательности и систематичности, т.е. планомерности в это управление… Если мы своевременно не сумеем справиться с вопросами укрепления государственного хозяйства, если мы предоставим стихии НЭПа развиваться так, как она развивается до сих пор, то мы рискуем, что в течение ближайших лет капиталистическое начало начнёт “забивать” начало социалистическое, т.е. начнёт душить наше государственное и кооперативное хозяйство»{336}.
Лутовинов: «В данный момент мы можем говорить не о повышении зарплаты для всех отраслей промышленных рабочих, а только лишь о подтягивании отдельных отраслей промышленности и отдельных областей, отставших в заработной плате, как например Донбасс и Урал… Мы должны поставить перед собой задачу застраховать от падения и от обесценения реальную заработную плату»{337}.
Смирнов: «Вся резолюция ЦК… не даёт никакого сколько-нибудь конкретного анализа кризиса. Тов. Рыков в своём выступлении заявил нам, что настоящий кризис является кризисом перепроизводства… Положение это, по меньшей мере, должно быть подвергнуто величайшему сомнению… Крестьянское хозяйство достигло у нас такой степени развития, когда оно уже полностью удовлетворяет всю внутреннюю потребность страны хлебом и может вывозить его за границу… Каково же положение промышленности? Тов. Рыков неоднократно уже приводил данные, что наша промышленность достигла приблизительно 35%, одной трети довоенного производства… Но если вы возьмёте не всю промышленность в целом, а только те предметы, которые мы даём крестьянину, то она составляет одну четвёртую, одну шестую довоенного производства… О каком перепроизводстве товаров при этих условиях может быть разговор? Кризис создался у нас в результате неправильной кредитной политики»{338}.
Преображенский: «Вопрос социалистического накопления выдвинут и подчёркнут ЦК партии правильно. Но здесь нужно поставить вопрос: из каких источников мы можем накапливать?.. Мы боимся размычки с крестьянином. Это правильно. Тогда ставьте ясно перед собой вопрос: если суждено взять определённую сумму с мелкобуржуазного способа производства, то каким путём её выгоднее взять?.. Теперь по существу валютной реформы. Выпуск серебра — вещь правильная… Нам нужно ограничить червонную эмиссию такой суммой, которая должна быть меньше минимума обращения. Остальное поле должны занять твёрдый казначейский знак и серебро. Только при такой комбинации мы гарантируем червонец от колебаний»{339}.
Неожиданно, но лишь для хода конференции, обозначилась и третья позиция. Красина, наркома внешней торговли. Он, как Пятаков и Преображенский, в надежде настоять на своём повторил не раз им говоренное:
«Я думаю, товарищи, что выходом из положения, в частности из тех противоречий, в которых мы находимся в области активного баланса, является привлечение более или менее значительного иностранного кредита. Здесь вопрос ставится практически, даже независимо от нашей пассивной политики, ввиду того, что сам западный капитал заинтересован в этом, и в последнее время мы имеем определённую уверенность, что вопрос о практическом разрешении заграничных займов и кредитов не за горами»{340}. Попросту говоря, нарком внешней торговли объявил займы и кредиты западных банков той панацеей, которая излечит одним махом все хронические болезни советской экономики.
Но что бы ни предлагали Красин или «Пятаков и его группа», как назвал Каменев всех, кто лишь указывал на огрехи резолюции либо необходимость уточнить, развить отдельные её положения, перед ними оказывалась глухая стена враждебности. Возникшая и укрепившаяся в ходе дискуссии.
Каменев, выступая, не постеснялся заявить: у Пятакова — всего лишь «школярские упражнения», Преображенский «выступает против НЭПа», Лутовинов — выражает «оппозицию некоторых слоев рабочих, недовольных осторожностью Центрального комитета в борьбе против отрицательных сторон НЭПа». Столь оскорбительно оцененным взглядам таких же, как и он сам, делегатов конференции, Каменев противопоставил недоказуемое: «одним из основных фактов жизни нашей страны является политический рост деревни. Более того, на всех, кто посмел критиковать доклад Рыкова, навесил ярлык: «Вокруг тт. Преображенского, Осинского и Пятакова стали группироваться элементы, социально связанные с непролетарскими классами населения… Этот свой характер оппозиция превосходно понимает»{341}.
Тем не менее председательствовавший на вечернем заседании второго дня работы конференции, 17 января, М.М. Лашевич — ближайший сподвижник Зиновьева, председатель Сибирского ревкома (временного чрезвычайного органа власти территории, протянувшейся от Урала до Дальнего Востока) вынужден был предоставить Пятакову слово во второй раз — на что имели право только докладчик и содокладчик. Предоставил, ибо, как и все в зале, отлично понимал: тот представляет интересы более значительного человека. Троцкого.
Пятаков понял свою ошибку, допущенную при первом выступлении. Теперь говорил коротко, почему и сумел изложить свою позицию проще, понятнее.
«Бессистемность и отсутствие руководства со стороны ЦК нашим хозяйством, — не стесняясь, как и Каменев, заявил он, — приведут к тяжёлым экономическим потрясениям». Тут же пояснил: «Возьмём опыт нашей экономической деятельности за период конца лета 1923 года и осени 1923 года. Что он показал? Показал, что отсутствие согласованности, прежде всего в деятельности различных наших экономических органов, привело к чрезвычайно тяжёлому экономическому потрясению, к тому экономическому кризису, который мы переживаем».
Сразу же перешёл к объяснению причины кризиса: «Если изображать кризис так, как изображает тов. Рыков или тов. Каменев, то есть говорить, что это есть кризис перепроизводства, то мы должны отсюда сделать практически неизбежный вывод, что мы имеем чрезмерно раздувшуюся промышленность и прежде всего государственную промышленность, что на этой почве имеется перепроизводство промышленных изделий… Отсюда вывод: с одной стороны, снижение цен, с другой стороны, свёртывание промышленности… Но на деле это не так. Не так потому, что именно “ножницы”, то есть расхождение цен на промышленность и сельское хозяйство, показывают, что мы имеем не перепроизводство в области промышленности, а недопроизводство. Это есть гвоздь и центр тяжести проблемы “ножниц”… Это не есть кризис производства, не кризис промышленности, а товарный, торговый кризис, кризис торгового оборота…
Как протекал этот кризис?.. В течение лета 1923 года, благодаря известной валютной реформе — именно внедрению червонца, Государственный банк усиленно развивал эмиссию червонца… Государственный банк усиленно кредитует, с одной стороны, промышленные предприятия, с другой стороны — Центросоюз, центральный орган нашей кооперации… На почве усиленного кредитования Центросоюза мы имеем значительное расширение посреднического спроса.., мы имеем значительное расширение спроса на промышленные изделия со стороны Центросоюза. Кооперативные органы развёртывают за счёт усиления кредита Государственного банка покупку товаров и усиленно выдают, кроме того, вексели тем же промышленным предприятиям…
Что наступает дальше — примерно к концу августа 1923 года? Эмиссия червонцев Государственным банком начинает подходить к пределу, и в это время одним ударом, не согласуя ни с одним государственным учреждением, этим предприятиям без всякого предварительного упреждения резко и внезапно сокращает кредит Государственный банк. На этой почве мы имеем внезапное сокращение покупательной способности со стороны этих торговых органов, с другой стороны, вексели этих предприятий банк не учитывает… Кризис Центросоюза вместе с сокращением кредитования Государственного банка приводит ко всеобщему товарному затору…
Мы в ближайшее время получим некоторое усиление нашего торгового оборота. На этой почве мы начнём вылезать из кризиса торговли. Затем то сдвижение “ножниц”, которое мы теперь получили.., прекратится, и лезвия “ножниц” снова начнут раздвигаться.
Отчасти это покажет, что в основе этого кризиса лежит не промышленное перепроизводство, а известная дезорганизация нашего хозяйства, которая отчасти — подчёркиваю: отчасти — объясняется несогласованностью действий наших центральных хозяйственных органов.
Я считаю необходимым предложить ряд принципиальных поправок… и на будущих съездах посмотрим, правильна ли была постановка этих задач». Но кончил речь пессимистически: «Я достаточно политически опытный человек, чтобы знать, что при данном составе конференции они не будут приняты»{342}.
После таких слов видеть главную причину раскола в руководстве РКП следовало уже отнюдь не в спорах о праве создавать фракции и группы или о принципах внутрипартийной демократии. Бесспорно, и они играли весьма важную роль. Но имелась и более глубокая пропасть, разделившая два лагеря: выбор дальнейшего пути развития страны.
Как же следует действовать?
Может быть, сохранить НЭП в неприкосновенности — чтобы не рисковать, не подвергать советскую власть угрозе повторения массовых восстаний, как то произошло всего три года назад. По-прежнему защищать интересы абсолютного большинства населения — крестьянства, и, опираясь на естественный подъём сельского хозяйства, не мешать ему. Исподволь накапливать средства, очень медленно восстанавливая промышленность. Уповать на победу революции в Германии, свято веря в неё.
Во всяком случае, о том, хотя и не открыто, говорилось в преамбуле резолюции конференции: «Только коренные изменения нынешней политической и экономической обстановки в промышленных странах Европы могли бы серьёзно ослабить непосредственную зависимость государственной промышленности от состояния сельского хозяйства». Следовательно, без изменений остался прогноз, сделанный Зиновьевым полтора месяца назад.
«Для всех нас, — писал тогда глава Коминтерна в статье “Вторая волна международной революции”, — действующих именно теперь, в конце 1923 года, разумеется, не безразличен вопрос о сроках (победы пролетариата в Германии. — Ю.Ж.): разразятся ли решающие события на год, на два раньше или позже. Но в историческом смысле это всё же вопрос второстепенный… Основные оценки, сделанные нашей партией и всем Коминтерном в октябре 1923 г., были и остаются верны. Большие, в конечном счёте решающие, факторы продолжают действовать в Германии в сторону революции. Тяжёл и тернист тот путь, который германский пролетариат и его компартия проходят в настоящее время. Но окончательная победа, несомненно, бесспорна…
События, происшедшие в течение сентября, октября и ноября 1923 г. в Болгарии, в Польше и в Германии.., означают начало второй волны международной пролетарской революции»{343}.
Ну, а раз так, то вполне можно подождать год-другой с решением вопроса о собственной промышленности.
Пятаков же, как и Преображенский, настаивал на ином. На ускоренном социалистическом накоплении — за счёт крестьянства и нэпманов. На необходимости сделать рывок и за относительно короткий срок, не дожидаясь помощи европейских братьев по классу, самостоятельно восстановить промышленность. Сделать её, а не сельское хозяйство, прочной основой экономики Советского союза. Разве такое решение задачи помешает революции в Германии? Скорее, поможет ей.
Как и предвидел Пятаков, делегаты конференции, морально подготовленные ходом дискуссии, особенно в декабре, когда она вылилась в откровенную пропагандистскую кампанию против оппозиции, приняли резолюцию в неизменённом виде. Даже сохранившем в первом разделе указание на 1924 год как на «будущий». И рекомендовали для сельского хозяйства — развивать экспорт хлеба, развивать в деревне кредитную, потребительскую и промысловую кооперацию, а также окончательно перевести единый налог в денежную форму. В сфере же промышленности следовало только повысить производительность труда, «усилить нагрузку на предприятия планомерным распределением заказов, особенно в тяжёлой индустрии», да сократить накладные расходы, упорядочить калькуляцию. Не более того.
Восторжествовал взгляд большинства.
13-я партийная конференция завершила работу 18 января, а всего три дня спустя скончался Ленин.
Вполне возможно, будущее и партии, и страны сложилось бы иначе, не уклонись, как обычно, Троцкий от решающих действий. Оставшись на отдыхе в Сухуме. Отдав тем самым «тройке» — Зиновьеву, Каменеву, Сталину, к которым весьма во-время примкнули Рыков, Томский, Бухарин, Калинин и Рудзутак, всю власть. Без боя, без малейшего сопротивления.
Хотя само ПБ пока не претерпело серьёзных изменений — такое мог сделать только съезд РКП, высшая власть страны претерпела серьёзные изменения.
31 января проходивший в те дни Второй съезд Советов Союза ССР наконец-то официально утвердил конституцию СССР, избрал высший орган — ЦИК и образовал правительство. Новым председателем СНК стал Рыков (если бы 14 сентября 1922 года Троцкий не отказался от должности первого заместителя Ленина, то теперь он автоматически занял бы эту должность). Более высокий по значимости пост, председателя Совета труда и обороны, достался Каменеву. Следствием таких назначений стало перемещение ещё нескольких лиц. Руководство ВСНХ от Рыкова перешло к Дзержинскому, Рудзутака вывели из Секретариата и утвердили вместо Дзержинского наркомом путей сообщений.
Такая рокировка достаточно укрепила позиции «тройки». И всё же Троцкому нанесли ещё один удар, более мощный, лишивший его прежней опоры в «своём» ведомстве, военном. Ещё 17 января начальником Политуправления РВС вместо снятого Антонова-Овсеенко назначили Бубнова, до того заведующего отделом Агитации и пропаганды ЦК. 3 марта освободили от обязанностей заместителя председателя РВС Э.М. Склянского, работавшего на этом посту с сентября 1918 года, ставшего для Троцкого незаменимым в руководстве вооружёнными силами. Перевели с подчёркнутым понижением председателем треста Моссукно. Наконец, сменили и состав РВС. Оставили в нём из возможных, но не обязательно, сторонников наркомвоенмора только троих: командующего вооружёнными силами Республики, переведённого в апреле на более низкую должность инспектора РККА С.С. Каменева, начальника главного управления ВВС Розенгольда, начальника снабжения РККА Уншлихта. Новым заместителем председателя РВС утвердили Фрунзе, а членами — давних врагов Троцкого — Бубнова, Будённого, Ворошилова, Орджоникидзе, Элиаву (от Грузии), Мясникова (от Армении), Караева (от Азербайджана). В довершении ко всему, наркома ещё и частично «разоружили». 5 апреля последовало решение ПБ о ликвидации частей особого назначения (ЧОН), расширявших полномочия и возможности Троцкого за счёт этой своеобразной партийно-комсомольской милиции.
Рыков, хотя и стал председателем СНК СССР, в «тройку» так и не вошёл, что вроде бы следовало из такого поста. Ведь глава правительства вёл заседания ПБ, определял их повестку дня. «Тройка» сохранилась, но одновременно появилась и «семёрка», включавшая ещё Калинина, Томского, Бухарина, Молотова. Рыков же оказался неким буфером между Зиновьевым и Троцким.
Такая конструкция власти оказалась недостаточно прочной из-за отсутствия разграничения полномочий, дублирования. Два человека отвечали за положение в партии: Зиновьев, глава Коминтерна, всемирной коммунистической партии, и Сталин — генсек РКП, формально являвшейся секцией Коминтерна. Два человека — за положение в стране: Рыков, глава правительства; Каменев, председатель СТО, занимавшегося осуществлением хозяйственных и финансовых планов, координированием их в соответствии с политической и экономической обстановкой (Только 19 января 1926 года эти должности были слиты.)
Единственным объединяющим и одновременно координирующим органом оставалось ПБ, сохранившее свою роль.