Глава десятая
Глава десятая
Весь октябрь и ноябрь 1925 года «Правда», «Известия», другие газеты продолжали поддерживать у читателей ощущение близости мировой революции. Пусть и не в Европе, а на пробудившемся Востоке, но оттого не потерявшей своей значимости. Колониальные и полуколониальные страны поднимались против своих вековых угнетателей на громадных пространствах от Атлантики до Тихого океана.
В Марокко — и французском, и испанском — мужественно оборонялась Рифская республика, возглавлявшаяся Абд эль Каримом.
В Сирии ведомые султаном Атрашем, восстали друзы. Не только установили контроль над созданной французской администрацией «автономной областью» Джебель Друз с центром в Эль Сувейде, но и начали вести бои за Дамаск. Своей борьбой подали пример другим народам региона, в том числе и курдам Ирака.
В Иране сторонник сохранения целостности страны Реза хан Пехлеви совершил государственный переворот. Сверг шаха из династии Каджаров, не противившегося английским планам расчленения древней монархии, и объявил шахом себя.
В нидерландской Индонезии нарастало сопротивление колониальным властям. Инициатором его стала религиозно-националистическая партия Сарекат ислам, в которую входили и местные коммунисты.
Но самое значимое происходило в Китае. Юг находился под полным контролем дружественной РКП и Советскому Союзу партии Гоминьдан. На Севере ее союзник генерал Фэн Юйсян, используя советское оружие и советских военных советников, совместно с Чжилийской кликой У Пейфу наносил удар за ударом по армиям диктатора Маньчжурии японской креатуры Чжан Цзолиня. Уже подошел к столице фактически независимого Северо-Восточного Китая Мукдену, падения которого можно было ожидать со дня на день.
Из Европы же приходили менее утешительные известия. В Румынии, Венгрии, Болгарии судили коммунистов. В Испании сменился состав директории, но сам диктатор — генерал Примо де Ривера остался на своём посту, продолжая политику сближения с фашистской Италией. В самой Италии покушение на Муссолини оказалось неудачным. Обнадёживало лишь одно. В Халле, на пленуме ЦК компартии Германии, лидером избрали героя Гамбургского восстания Эрнста Тельмана, а Рут Фишер раскаялась в своих леворадикальных взглядах и призвала своих сторонников во всём следовать указаниям ИККИ.
Информация о положении в СССР выглядела куда скромнее, более провинциальной. Не вызывала сенсаций, хотя подчас и являлась весьма важной.
В Сибири началось падение цен на хлеб. Пшеница стоила уже ниже 80 копеек, а рожь — ниже 55 копеек за пуд. Пошёл на спад товарный голод благодаря решительным мерам государства, пресекавшим главную беду — спекуляцию мануфактурой. В Москве Всероссийскому союзу писателей передали особняк на Тверском бульваре — «Дом Герцена» (его десятилетие спустя М. Булгаков описал в романе «Мастер и Маргарита» как Дом Грибоедова) для размещения рабочих структур объединения литераторов…
И совсем неожиданным оказался номер «Правды» за 7 ноября. День, когда вся страна отмечала 8-ю годовщину Октябрьской революции. В нём не оказалось статей ни Зиновьева, ни Каменева, ни Сталина. Зато два подвала заняла в общем ничего не значащая статья Троцкого «За качество — за культуру!» об основных задачах «социалистической организации общества». Большими были и статьи Радека, Сокольникова, Преображенского. Тех, кого ещё совсем недавно называли оппозиционерами.
Между тем ПБ без особой огласки принимало важные решения, стремясь выполнить свои намерения, возникшие еще летом. Тогда, когда небывало высокий урожай заставлял видеть будущее в розовом свете. Решения, направленные на улучшение жизненного уровня населения: 22 октября — о повышении зарплаты рабочим бумажной, химической, стекольной, фарфоровой, спичечной промышленности на 10%, а военной — на 7%; 19 ноября — рабочим треста ГОМЗЫ (Государственного объединения машиностроительных заводов).на 11,6%; 3 декабря — работникам просвещения{533}.
Не менее значимым стало утверждение ПБ 29 октября резолюции «О борьбе с безработицей». Подготовленной комиссией в составе A.M. Лежавы — председателя Госплана РСФСР, И.И. Короткова председателя инспекции труда ЦКК, С.Г. Струмилина — члена президиума Госплана СССР, М.П. Томского — главы советских профсоюзов, В.Е. Шмидта — наркома труда СССР.
Этим важным документом начиналось разрешение болезненной проблемы, позорной для страны диктатуры пролетариата. Существования городской безработицы, сопровождавшей НЭП всё время его существования. Возраставшей. Если на апрель 1922 года биржи труда зарегистрировали 266 тысяч безработных, то в 1923 году — 865 тысяч, в 1924–1,4 миллиона, в 1925 году- 1,1 миллиона{534}.
Резолюция предусматривала следующие меры:
1. Обязать Наркомат труда и ВСНХ немедленно вступить в договорные отношения с Главным управлением профессионального образования (Главпрофобр) Наркомпроса и Центральным институтом труда (ЦИТ) при ВЦСПС о подготовке 20 тысяч работников определённых профессий за счёт сумм, ассигнованных на эту цель по бюджету наркомата труда.
2. «Обязать ВСНХ СССР обеспечить своевременное размещение на своих предприятиях 20 тысяч безработных, получивших переподготовку на курсах ЦИТа и Главпрофобра в заранее установленные по договору сроки.
3. Принять к сведению, что ВСНХ обязуется в предстоящем году пропустить через свои школы и курсы при предприятиях, включая сюда бригадное индивидуальное обучение, 147 тысяч рабочих, причём в эту цифру войдёт в счёт полного исполнения установленной брони около 70–80 тысяч рабочих-подростков.
4. Признать целесообразным наряду с этим в целях смягчения безработицы конторско-канцелярского персонала использовать для переподготовки на курсах Главпрофобра и ЦИТа в первую очередь безработную молодёжь со школьной подготовкой не ниже семилетней.
5. Обязать ЦУССТРАХ (Центральное управление социального страхования Наркомтруда СССР. — Ю.Ж.) обеспечить пособиями из своих средств в размере 15 рублей в месяц не менее 10 тысяч безработных курсантов из числа обучающихся на курсах Главпрофобра и ЦИТа»{535}.
На все такие меры предусматривалось выделить на 1925/26 год около 74 миллионов рублей. В том числе на общественные работы -12,5 миллиона{536}.
Тем же постановлением ПБ сочло необходимым предусмотреть борьбу с безработицей и в деревне, страдавшей от отсутствия возможности приложения труда не меньше, чем город. Документ потребовал «в первую очередь нанимать батраков… С этой целью НКТруд с привлечением Всерабземлеса (Всероссийского профсоюза работников земледелия и лесной промышленности. — Ю.Ж) разработать правила о порядке привлечения на мелиоративные, лесные, дорожные и т.п. массовые работы в сельской местности в первую очередь батраков — членов (проф)союза… В хлопководческих (Средняя Азия) и лесозаготовительных (Урал) районах… воздержаться без крайней нужды от ввоза иностранной рабочей силы… Считать необходимым… поднятие квалификации батрачества путём обучения на курсах трактористов и др.»{537}.
Разумеется, претворить намечаемое в жизнь не составило бы труда, если бы хлебозаготовки прошли так, как их планировали. В новых же условиях ПБ пришлось задуматься об источнике финансирования расходов, не предусмотренных бюджетом. Выручил СТО, ещё 2 сентября решивший как использовать ожидаемые излишки зерна — значительно увеличить производство водки, чтобы три четверти её направить в сельскую местность, где по-прежнему царило самогоноварение.
Два месяца спустя, 5 ноября, ПБ предложило В.В. Куйбышеву, Н.М. Янсону — секретарю президиума ЦКК и Г.Д. Пятакову срочно разработать более конкретные предложения, в соответствии с которыми «процент водки, продаваемой в деревне, был максимально увеличен». Только теперь предполагалось не столько справиться с нарушением государственной монополии, сколько вынудить крестьян увеличить продажу хлеба заготовителям ради денег на покупку алкоголя промышленного производства.
Через неделю проект поступил в ПБ, которое практически без обсуждения его утвердило. Теперь партийное постановление потребовало от Центроспирта и торговых кооперативов «принять как обязательную директиву, подлежащую выполнению в месячный срок, достижение установленного Советом труда и обороны контингента (определенного количества. — Ю.Ж.) выпуска хлебного вина в сельской местности в 70%, Наркомвнуторгу СССР войти в СТО с представлением об увеличении контингента хлебного вина в сельской местности до 85%»{538}.
И первая, и вторая цифры не были взяты с потолка. Исходили из существовавшего в то время соотношения городского и сельского населения — по переписи 17 декабря 1926 года в городах Советского Союза проживало 26,3 миллиона человек, или 18% всех жителей страны.
Наконец, 19 ноября от ПБ поступили поправки к слишком поспешно принятому решению. Они сводились к следующему: «Поручить ВСНХ СССР в месячный срок разработать более совершенные Формы распространения водки через сеть Центроспирта и его контрагентов, а также рассмотреть вопрос о расширении сети государственных розничных магазинов, торгующих водкой»{539}.
Так, монополия на производство сорокоградусной вновь пришла на помощь властям.
Тем временем в ПБ вспомнили, наконец, о поручении пленума, заменившего резолюцию. Приняли 2 ноября по предложению, внесённому Каменевым и Рыковым, решение «О конкретных мерах в связи с заготовительной кампанией». Гласившее:
«Ввиду доказанной практикой хлебозаготовок явного преувеличения плановых заготовок хлебофуража со стороны заготовителей при отсутствии единого фронта между ними, и повлёкшего, вследствие этого, вздутие хлебных цен, и ввиду явно преувеличенных планов относительно самих размеров хлебных товарных из лишков, признать необходимым:
1, Произвести к середине ноября новую оценку общих размеров урожая и товарной массы его… 2. Пересмотреть план хлебозаготовок в сторону общего его сокращения… 3. Твёрдо соблюдать директивные (т.е. установленные государством как обязательные. — Ю.Ж.) цены».
Кроме того, решение ПБ от 2 ноября предусмотрело и меры по некоторому ограничению свобода торговли. По отношению к частным заготовителям потребовало прекратить их кредитование, сократить перевозку ими хлебофуражных грузов, право пользоваться элеваторами, ссыпными пунктами, помолом на государственных мельницах.
Наконец, в тот же день ПБ приняло, но как предварительный, экспортно-импортный валютный план. Предложило во что бы то ни стало добиться активного баланса, по возможности — в размере 150 млн. золотых рублей. А «ввиду выявившейся неизбежности сокращения экспорта хлеба, признать необходимым всяческое усиление вывоза других товаров»{540}.
При выполнении всех этих поручений возникла задержка. Только 12 декабря, а не в середине ноября, СТО представил на утверждение ПБ новый, скорректированный план хлебозаготовок на уже начавшийся экономический год. Тут же одобренный. Предусматривавший покупку государством 645 млн. пудов зерна при минимуме в 600 млн. Из них 190 млн. пудов предназначалось для экспорта. Активное сальдо внешней торговли установили в 190 млн. рублей как минимум. Для того, чтобы ВСНХ смог подправить свой план строительства предприятий и капитальных затрат в валюте{541}.
Добиться исполнения даже сниженного на треть первоначального дохода от экспорта удалось резким увеличением вывоза пушнины, лесоматериалов, а также нефти и нефтепродуктов. Так, экспорт последних возрос по сравнению с 1924/25 годом почти вдвое — с 720 тысяч тонн до 1,3 млн. тонн.{542} …Наспех залатав дыры в бюджете, ПБ занялось поиском виноватых в срыве планов. Не удовлетворилось уже обнаруженными — заготовителями, в основном частниками. Посчитало одной из причин многих ошибок существование двух Наркоматов торговли, внутренней и внешней. 12 ноября приняло постановление об их слиянии в единый Наркомат торговли СССР. Наркомом нового ведомства назначили А.Д. Цюрупу, освободив его от поста зампреда СНК СССР, а его заместителями — теперь уже бывших наркомов А.Л. Шейнмана и Л.Б. Красина{543}.
Малоубедительное объяснение такой реорганизации правительства дал, сославшись на мнение ПБ, экстренно созванный в тот же день пленум ЦК. Резюмировал: «Наличие двух отдельных наркоматов по внутренней и внешней торговле ведёт к разрыву цен между ценами внутренними и экспортными, между операциями по внутренней торговле и операциями по внешней торговле. Это обстоятельство ведёт к большой опасности для всего нашего народного хозяйства. Ввиду этого необходимо слить оба наркомата в один»{544}.
О зажиточных крестьянах, и взвинтивших цены, о НЭПе, позволившем им так поступить, о значении в том призыва Бухарина «обогащайтесь» никто из членов ЦК не сказал ни слова.
А вскоре главным виновником всех бед стали не Цюрупа, Шейнман и Красин, а человек, занимавший более скромную должность. П.И. Попов, управляющий Центральным статистическим управлением (ЦСУ) при СНК СССР. Тем самым управлением, что и опубликовало оказавшиеся первопричиной срыва планов свои данные в «Бюллетене» (через год этот журнал переименуют в «Статистическое обозрение»). Не случайно же каждый раз, когда ПБ рассматривало проблему срыва планов хлебозаготовок, непременно отмечалось их «преувеличение», неверные сведения об «общем размере урожая и товарной массы его».
Обвинение Попову предъявил Куйбышев, но не как председатель ЦКК, а как — по совместительству — глава Наркомата рабоче-крестьянской инспекции (РКИ), всегда действовавший солидарно со Сталиным, но прежде только при решении политических задач.
«Признать, — отмечал внесённый 10 декабря на рассмотрение ПБ проект постановления, — что ЦСУ и т. Поповым как руководителем были допущены крупные ошибки при составлении хлебофуражного баланса, сделавшие баланс недостаточным для суждения ни о товарности, ни об избытках и недостатках хлеба, ни об экономических отношениях основных слоев крестьянства. Согласиться с коллегией РКИ о необходимости замены т. Попова на посту руководителя ЦСУ другим товарищем».
Далее в проекте постановления следовало то, что заставляло вспомнить крылатое выражение «Нечего на зеркало пенять, коли рожа крива» — «Принять следующую основную директиву работникам ЦСУ: иметь в виду, что ЦСУ есть важнейшее научное учреждение республики, цифровые данные которого имеют первостепенное значение для управляющих органов республики, что от ЦСУ требуется точная, объективно-научная, свободная от политических соображений работа, что всякая попытка подгонять цифры под предвзятое мнение будет рассматриваться как уголовное преступление»{545}.
Отлично понимая, что проблема заключается как раз в тех самых объективных цифрах, не подогнанных под чьё-то предвзятое мнение, Куйбышев приложил к проекту постановления ЦК ещё и постановление коллегии РКИ, переложившее обвинение с больной головы на здоровую. Давшее такое объяснение положения в деревне, которое вполне устраивало Бухарина, но не его противников. Подготовленное по просьбе заведующего отделом печати ЦК Я.А. Яковлева и уже использованное им в статье «Один из примеров неправильной группировки, вызывающей неправильные выводы», опубликованной 12 декабря в «Правде».
Именно Яковлев и стал первым пропагандистом нового варианта расслоения крестьянства — на четыре группы. Первая — покупающие хлеб маломощные хозяйства. Остальные — продающие его: 46% средние, 29% — зажиточные, 25% — богатые. Из последних Яковлев выделил две, средних и зажиточных, объединив их в тех самых середняков, призванных стать опорой советской власти в деревне. Располагающих, по мнению коллегии РКИ, земельными наделами площадью от 3 до 8 десятин, поставляющих на рынок 75% зерна.
Подобная характеристика расслоения крестьянства оказывалась весьма удобной для Бухарина, Рыкова и их сторонников, в числе которых сказался и Сталин. Она резко уменьшала экономическую значимость кулачества, отводя ему последнее место среди производителей товарного хлеба несмотря на владение огромными, по понятиям русской деревни, наделами — от 9 десятин до «свыше 16» на одно хозяйство. Позволяла подтвердить тезис о преувеличении опасности кулака как уклоне. Сделать главной силой деревни неких «середняков», включив в них зажиточных, которых следовало отнести к кулакам.
Во всяком случае, объясняя принципиальные ошибки ЦСУ, именно так коллегия РКИ толковала расслоение крестьянства. «Групповой хлебофуражный баланс, — отмечало его постановление, — ни по методу его построения, ни по материалам, лёгшим в его основу, не может служить основанием для суждения ни об избытках и недостатках, ни о товарности, ни об экономических отношениях основных слоев крестьянства. В то же время он (баланс, составленный ЦСУ. — Ю.Ж.) искажает и затемняет социально-экономическое значение средних слоев крестьянства».
Итак, преступление ЦСУ состояло не в собранных им данных, а в методике их анализа. Что же предложила коллегия РКИ для исправления дела, для прояснения истинной роли середняка, которую никто не оспаривал? Оказалось, существовавший метод исчисления посевных площадей был недостаточно точным, искажал соотношение групп при исчислении избытков. ЦСУ применяло надбавку на наделы в 10–15%, так как крестьяне приуменьшали их площадь для снижения налогов, хотя НКЗем и НКФин уже точно установили её. Кроме того, при определении числа хозяйств (что никак не влияло на оценку урожайности. — Ю.Ж.) ЦСУ использовало недостоверные сведения НКФина. Наконец, не были учтены и приусадебные участки (огороды и сады, а не пахотные земли. — Ю.Ж.), почему было преувеличено количество беспосевных и мало посевных.
Посему коллегия РКИ и предложила своё деление крестьянских хозяйств на четыре группы, что и поспешил использовать Яковлев. Определила их по производству зерна и величине избытков: маломощные — 23,7% и 0% соответственно, средние — 47,7% и 46%, зажиточные — 16,7% и 29%, богатые — 11,8% и 25% соответственно{546}. При таких подсчётах кулак, разумеется, больше не представлял никакой опасности.
Поиск виновных в провале плана хлебозаготовок тем и завершился. Принятием ПБ 10 декабря без замечаний проекта, представленного Куйбышевым. Но сразу же надвинулась новая проблема. Чисто политическая, почему и ставшая более серьёзной по своим последствиям. Да ещё возникшая не сама по себе, а исходившая с самой вершины власти.
22 октября на заседании ПБ, в котором участвовали Зиновьев, Каменев, Рыков, Сталин и Томский (Бухарин и Троцкий пребывали в отпусках), одобрили своеобразную кадровую рокировку. Введение в секретариат ЦК одного из членов или кандидатов в члены ЦК ленинградца, а взамен откомандирование из Москвы в город на Неве Н.М. Шверника — члена президиума ЦКК и наркома РКИ РСФСР — для работы в Ленинградском губкоме (ЛК) по усмотрению последнего. Заодно предоставили П.А. Залуцкому, секретарю ЛК, двухмесячный отпуск{547}.
Две недели спустя, без какой-либо видимой причины последовало ещё одно, ничем не мотивированное, решение ПБ по всё тому же вопросу. Принятое 5 ноября в отсутствие Зиновьева — не только главы ИККИ, но ещё и председателя Ленсовета с конца 1917 года и куратора ленинградской губернской партийной организации, зато при участии Бухарина, только что вернувшегося из отпуска. Решение, внесённое Сталиным и Молотовым, предусматривавшее освобождение Залуцкого от занимаемой должности, утверждение секретарём ЛК Г.Е. Евдокимова — до того заместителя председателя Ленсовета, введение в секретариат ЛК Шверника, а помимо него ещё и Н.П. Комарова, работавшего секретарём президиума Ленсовета{548}.
Утверждение этого решения вроде бы являлось заурядной практикой ПБ, обычными кадровыми перестановками. Но всегда согласовывавшимися с губкомами, чего в данном случае не произошло, а кроме того, без предварительной договорённости с Зиновьевым, без чего почему-то обошлись. Такая странная бесцеремонность обидела очень многих. Зиновьева, ленинградский губком, всю ленинградскую партийную организацию. Открыто пока не выразивших протеста, но припомнивших происшедшее полтора месяца спустя, в ходе 14-го съезда РКП.
…Ход открывшейся 2 декабря 22 ленинградской губернской партийной конференции, как и всех таких же, проходивших тогда по всей стране ради одобрения отчёта ЦК предстоящему съезду, показал: о нанесённой обиде коммунисты Ленинграда вроде бы забыли. Всё происходило в строгом соответствии с выработанным ритуалом. Избрание почётного президиума, включившего всех членов ПБ. Приветствия ИККИ, ЦК, персонально Калинину, а ещё и Крупской как вдове Ленина. Доклад Зиновьева, призванный изложить основные позиции отчёта ЦК. Ни на йоту не отступавший от выработанной ПБ линии, оценок. Содержавший, помимо прочего, анализ положения в деревне — самой острой и злободневной проблемы.
«Было бы преувеличением сказать, — объяснял Зиновьев срыв планов хлебозаготовок, — что кулак нам устроил нечто вроде хлебной забастовки… Но всё-таки богатая верхушка деревни значительным количеством хлебных излишков посодействовала тому, чтобы внести поправку в наши планы. Эта поправка составляет основу трудностей, которые мы переживаем…
Мы предполагали заготовить 780 миллионов пудов хлеба, а заготовили до 645 миллионов. Если перевести её, разницу, на деньги по ценам экспорта, то она составит до 300 миллионов золотых рублей».
«Надо всячески обрезывать кулака, — продолжал Зиновьев, -но не задевать при этом подлинного середняка, с которым нужен союз… Сколько же его, этого середняка у нас? К сожалению, точной статистики никто нам предложить не может, но я думаю, что тот расчёт, который я вам представлю, будет более или менее близок к действительности. У нас 42% безлошадных. Не все они бедняки, потому что при нынешних противоречиях в деревне бывает, когда безлошадник не есть бедняк, и наоборот, когда крестьянин, имеющий лошадь, является иногда бедняком. Мы сходимся на том, что бедняков, надо считать, примерно 40–45%, кулаков — 4–5% и середняков — около 50%»{549}.
Даже в таких подсчётах Зиновьев не проявил какой-либо самостоятельности. Не изменил сложившейся к тому времени чуть ли не официальной оценки величины и середняков, и кулаков. Видимо, потому резолюция ленинградской конференции отметила как главное, что она «целиком и полностью одобряет политическую и организационную линию ЦК».
Более того, резолюция по самому спорному тогда вопросу высказалась так: «Особенно обширное место в работе ЦК за истекший период занимал вопрос о крестьянстве… Ленинградская губпартконференция не сомневается в том, что 14 съезд РКП ещё больше углубит и усилит борьбу против двух уклонов, указанных в резолюции октябрьского пленума». Далее же изложила эти уклоны чуть ли не дословно: «Если уклон, связанный с непониманием всей необходимости НЭПа искажает основное содержание пролетарской диктатуры, то уклон, затушёвывающий классовое расслоение и роль кулака в деревне, на деле отказывается от ясной и точной оценки классовых условий и предпосылки союза рабочих и крестьян и тем искажает классовую базу пролетарской диктатуры».
Сформулировала ленинградская резолюция и ещё один важный тезис — «прочный союз с середняком — центральной фигурой нашего земледелия». И продолжила не менее важным: «Больше внимания делу помощи деревенской бедноте… Ясно видеть опасность, грозящую со стороны кулака». Одним словом, полностью поддержала установки ЦБ и завершилась такими словами: «Ленинградская губпартконференция ни на минуту не сомневается в том, что под руководством ленинского ЦК партия сумеет выполнить стоящие перед ней громадные задачи как в области строительства социализма в СССР, так и в деле всесторонней помощи международной пролетарской революции. Ленинградская губпартконференция убеждена, что предстоящий 14 партсъезд единодушно вынесет свои решения и ещё больше сплотит партию на основе ленинского единства»{550}.
Лишь два выступления, прозвучавшие на конференции, внесли незначительный диссонанс. Затеяли полемику с теми, кого посчитали отступниками от генеральной линии, что не только не возбранялось, но и приветствовалось как наглядное проявление внутрипартийной демократии.
Г.И. Сафаров — секретарь Смольнинского райкома и редактор газеты «Ленинградская правда», подверг критике высказывания нового секретаря Московского губкомитета Н.А Угланова и В. Богушевского за их примиренческое, по его мнению, отношение к кулаку. А секретарь Московско-Нарвского райкома С.А. Саркис, развивая идеи, выраженные Молотовым на 14-й партконференции РКП о необходимости вовлечения рабочих в ряды партии, призвал добиться в ближайшее время того, чтобы они составили 50–60% её членов, а в недалёком будущем — и 90.{551}
Как ни странно, но проходившая в те же дни 14-я московская губпартконференция почему-то посчитала крайне важным для себя откликнуться на эти два выступления. В собственной резолюции, хотя и безлично, но достаточно понятно, кого имеет в виду, отвергла «прожектёрские попытки немедленного вовлечения 50 и более процентов всех рабочих в партию»{552}.
Но не только резолюцией Московская губпартконференция обрушилась на товарищей-ленинградцев. Также поступили и её делегаты в своих выступлениях — Михалько из Замоскворецкого района, секретарь Рогожско-Симоновского райкома В.И. Полонский, Ваньян — рабочий Сталинских железнодорожных мастерских, Г. И. Ломов (Оппоков) — председатель Нефтесиндиката, один из «учеников Бухаринской школы» Я. Стэн, ряд иных.
Все они, проявляя странное знакомство с «Ленинградской правдой», откуда только и могли черпать свою осведомленность, почему-то стали обвинять ленинградских товарищей в ликвидаторстве и безверии, в неправильной оценке госпромышленности как госкапиталистической, внесении паники перед кулацкой опасностью, ошибочном стремлении привести партию к вредному разбуханию за счёт несознательных элементов рабочего класса, в пессимизме Не оставалось сомнения, что всё это говорилось по режиссуре готовившего и ведшего конференцию.
Масла в огонь подлил Бухарин. Выступая 6 декабря, он прямо заявил: «Мы в настоящее время можем сказать, что есть ошибки со стороны некоторых руководителей ленинградского пролетариата». Не довольствуясь столь общей оценкой, продолжил: «Та дискуссия, которая развернулась перед нашей партийной конференцией, которая не в полной мере всем ясна, но которая внутри партии становится всё яснее и яснее, может стать опасной как раз потому, что начинающиеся разногласия совпадают по времени с некоторыми трудностями, вытекающими из хозяйственного положения»{553}.
Бухарин тщательно уходил от объяснения, какую дискуссию, по какой проблеме он имеет в виду. Делал так лишь потому, что если и была перед Московской губпартконференцией какая-то дискуссия, то лишь по вопросу об отношении к крестьянству, его расслоению. Дискуссия, в которой он сам занимал ту позицию, от которой ему на той же конференции пришлось публично отречься.
«Я допустил, — заявил он, — одну неверную формулировку. Тут я разумею слово «обогащайтесь», которое дало повод для ряда неверных толкований и которое потом было признано Центральным комитетом ошибочным. Я сам сознаю эту свою собственную ошибку. Я печатно об этой ошибке заявлял в своей статье против Устрялова, я о ней заявил на пленуме ЦК союза молодёжи (комсомола. — Ю.Ж.) и я здесь ещё раз заявляю об этом партийной конференции — верховному органу московского коммунистического пролетариата»{554}.
Складывалось донельзя двусмысленное положение. Бухарину всё же пришлось отречься от своего ошибочного призыва, обращенного ко всему крестьянству, в том числе и к зажиточному, к кулакам. Призыва, несомненно, сыгравшего определённую роль в срыве хлебозаготовок. Но всех, кто прежде критиковал его за этот призыв, теперь Бухарин обвинял в развязывании опасной дискуссии. Стерпеть такое не смогли лишь Каменев да Крупская.
«Здесь многие товарищи, — заметил председатель СТО,- указывали на то, что в Ленинграде совершён целый ряд ошибок (читает резолюцию). Если это та самая ленинградская организация, которую здесь почти каждый оратор считал необходимым на основании неожиданно основательного знакомства с «Ленинградской правдой» щипать за тот или иной промах, если она в результате всего обсуждения принимает эту отнюдь не двусмысленную резолюцию, то мы можем сказать, что как московская, так и ленинградская организации являются основными организациями нашей партии и что как московский, так и ленинградский пролетариат должен, по крайней мере, на нашей конференции быть в таком положении, чтобы напраслину про него не говорили. Я уверен, что на партийном съезде будет констатировано глубочайшее единство партии»{555}.
Изрядно мягче выразила своё отношение к происходившему на конференции Крупская. «Я думаю, — сказала она в ходе своего выступления, — в такой атмосфере, когда говорят о том, чего не ведает никто, когда говорят о панике перед кулаком и так далее, может случиться, что в том или другом районе кто-нибудь из молодых или чересчур горячих товарищей что-нибудь ляпнет. Ведь и у нас в Москве то же самое встречается». И привела пример Бубнова, допустившего совсем недавно во время выступления очень серьёзную политическую ошибку{556}.
Но мнения и Каменева, и Крупской остались гласом вопиющего в пустыне. Стало очевидным, что на ленинградскую парторганизацию начато наступление. Целенаправленное, хорошо продуманное. С конкретной целью — во что бы то ни стало, даже с помощью подтасовок, опорочить руководство её — губком. И старого её секретаря, Залуцкого, и нового — Евдокимова. А заодно, если удастся, то бросить тень и на Зиновьева.
И тогда ленинградцы не выдержали. В последний день конференции, 10 декабря, единогласно приняли письмо к Московской губпартконференции, назвав его предельно торжественно декларацией.
«Целый ряд речей, — указывалось в ней, — направленных против нашей организации, и резолюция Московской губернской конференции, полемически заострённые против нас, вынуждают нашу XXII губпартконференцию выступить со следующим письмом. Величайшим несчастьем для нашей партии и для ленинского единства было бы противопоставление друг другу московской и ленинградской организаций. Этого не хотят ни ленинградские, ни московские пролетарии-коммунисты… Могут ли быть сейчас какие-нибудь глубокие и неустранимые разногласия между московскими и ленинградскими пролетариями-ленинцами? Нет, таких разногласий нет и быть не может, их могут только создавать, их могут только измышлять, выставляя воображаемые призраки вместо реальных фактов».
Затем «Декларация» последовательно опровергла все обвинения в адрес своей конференции. И о ликвидаторском безверии, и о сеянии паники перед кулаком, и о стремлении к вредному разбуханию партии, и о пессимизме. Завершалась же она такими словами:
«Как ленинцы, мы боремся и хотим вместе с московскими товарищами и вместе с остальными отрядами ленинцев бороться за нашу лениннскую крепость и силу, за нашу ленинскую сплочённость, беспощадно отметая всякую попытку выдумывать разногласия там, где их нет.
Пусть же не пытаются делить нас на «верхи» и «низы». Ленинградская организация — единая и слитная организация, снизу доверху объединённая одним стремлением — отдать, как всегда, все силы нашей партии»{557}.
Но уже ничто не могло остановить москвичей, заставить их пойти на примирение. Они поспешили направить в Ленинград новый поток обвинений, содержавшихся в их официальном «Ответе»:
«С величайшей тревогой и величайшей горечью мы констатируем, что такие испытанные рабочие бойцы.., как Комаров и Лобов (председатель регионального органа ВСНХ, Северо-западного промбюро. — Ю.Ж.), шельмуются новыми руководителями Ленинграда вроде тт. Сафарова и Саркиса, снимаются с ответственных постов (чего на самом деле не произошло. — Ю.Ж.) за верность ЦК, за продолжение старой линии ленинградской организации в угоду новым веяниям отчуждённости, сепаратизма, истерической крикливости и интеллигентского безверия в нашу победу».
Покончив с надуманными обвинениями, «Ответ» привёл и реальные факты, которые никоим образом не должны были касаться участников Московской конференции. Оказалось, главное недовольство в столице вызвало избрание делегатом на съезд Залуцкого и неизбрание Комарова и Лобова. Кроме того, во многом стали виновными… Зиновьев и Каменев, не имевшие никакого касательства к Ленинградской губпартконференции. Они, мол, «защищали в Политбюро ту точку зрения, будто бы мы не сможем справиться с внутренними трудностями из-за нашей технической и экономической отсталости, если только нас не спасёт международная революция… Товарищи Зиновьев и Каменев… — признанные партийные вожди масс. Тем опаснее их ошибка. Мы полагаем, что она есть отход от ленинской позиции».
Развивая критику «верхов» ленинградской организации, «Ответ» наконец объяснил причину снятия Залуцкого. Он совершил страшное по тогдашним понятиям преступление. Хотя и в частном письме, но посмел обвинить ЦК в «перерождении» и «термидорианстве», то есть в узурпации власти над партией. Сделал то, в чём прежде были обвинены только Троцкий и его сторонники. Следующей целью анонимных авторов «Ответа» оказался Зиновьев. Были поставлены под сомнение его последние работы: книга «Ленинизм» — не есть ли она «замаскированной ревизией ленинизма?», и статья «Философия эпохи» — почему в ней игнорируется середняк? Наконец, своё получили и Евдокимов, Сафаров, Саркис.
Так определился круг лиц из «верхов» ленинградской парторганизации, допустивших серьёзнейшие ошибки идеологического характера.
Содержал «Ответ» и такое недвусмысленное заявление:
«В настоящее время, когда с нами нет Ленина, поистине смешна претензия отдельных лиц, хотя бы и крикливых, на монополию стопроцентного ленинизма. На место лиц становится коллектив. Верховным истолкователем ленинской линии может быть только ЦК и партийный съезд». Иными словами, Зиновьев и Крупская должны навсегда забыть о своей прежней роли последней инстанции при объяснении того, что же хотел сказать Ленин. Следовательно, и не возражать Бухарину, если он снова сумеет прочитать работы Ленина по-своему, оригинально.
Последний абзац «Ответа» содержал не менее вызывающее. «Мы, — его авторы так и не раскрыли свои фамилии, — с горечью констатируем, что ревизионистские попытки ряда товарищей в Ленинграде привели и к явным нарушениям организационных заветов Ленина, к попытке использовать ленинградскую организацию как центр борьбы против большинства партии и её ЦК. Но мы глубоко уверены, что испытанные бойцы Ленинграда… одёрнут своих вождей»{558}.
Теперь не могло оставаться сомнений в том, что в Москве репетировали съезд. Загодя провоцировали ленинградскую делегацию на такие действия, которые послужат обвинением в создании оппозиции. Это, скорее всего, и заставило Зиновьева добиться права на содоклад, чтобы самому разъяснить происходящее.
Ну, а те, кто счёл себя оказавшимися под ударом, в канун открытия 14-го съезда РКП предприняли попытку не оправдаться, нет. Доказать свою правоту, а заодно и ошибочность взглядов Бухарина. Крупская, Каменев, Зиновьев и примкнувший к ним Сокольников подготовили сборник своих статей «Некоторые материалы по спорным вопросам». Издали его «на правах рукописи», да ещё и под грифом «Совершенно секретно. Только для членов XIV съезда РКП(б)»{559}. Тем попытались оградить себя от вполне возможного обвинения в развязывании дискуссии.
Открывалась эта небольшая по объёму, карманного формата брошюра старой, написанной ещё в апреле для журнала «Большевик», статьёй Крупской «Было ли у Ильича два стратегических плана: один — в 1921 году и другой — в 1923 году?» с многозначительным пояснением в оглавлении: «запрещённая к печати». За ней следовала вторая статья Крупской же, написанная в сентябре — «На животрепещущую тему».
На этот раз вдова вождя для выражения своих взглядов воспользовалась как поводом публикацией в «Правде» заметки некоего Грандова «О нашей помощи деревенской бедноте». Написала то, о чём все предпочитали молчать. Как никогда резко высказалась в адрес не только Бухарина, но и остальных членов ПБ, в том числе и сотоварищей по сборнику — Зиновьева, Каменева. Но не называя их. Подчёркивая тем множественность своих оппонентов.
«Последнее время, — отмечала Крупская, — всё чаще и чаще начинают приукрашивать действительность. Говоря словами православного катехизиса, «желаемое и ожидаемое (социализм. — Н.К.) как бы в настоящем». Мы закрываем себе глаза на расслоение деревни, расслоение называем иногда даже «нивелировкой». Хотим как страус под крыло спрятать голову, чтобы не видеть тех фактов, которые являются ничем иным, как неизбежным следствием НЭПа».
Далее же разъясняла, что по Ленину НЭП — это «манёвр, обходной путь, долженствующий вывести на широкую дорогу, ведущую к социализму». И продолжила: «Капитализм — враг бешеный. НЭП и заключается в том, чтобы этого врага держать на крепкой цепи. Если капитализм с цепи у нас сорвётся, он свалит советскую власть. Это и есть суть НЭПа. Тот, кто утверждает, что эту цепь надо ослабить, выпустить из рук (а это и предлагал сделать своим лозунгом Бухарин, как считала Крупская. — Ю.Ж.), забывает о прошлом, не понимает настоящего и обязательно упрётся в болото или, хуже того, свалится в пропасть».
Лишь в конце статьи Крупская вспомнила о том, с чего начинала. О «правдинской» статье Грандова. И снова использовала никому не известного автора, чтобы выразить своё неприятие «нового курса». Писала: «Деревенская беднота — слой деревни, живущий частично или полностью, в прямом или замаскированном виде продажей своей рабочей силы… Это слой эксплуатируемый, ближе всех других слоев деревни стоящий к пролетариату… Это единственный слой, на который пролетариат может опереться в деревне идеологически… Это решающий слой в деле смычки рабочего класса и крестьянства»{560}.
Тем самым в пылу полемики Крупская сделала весьма важное признание. Оказалось, что даже почти через пять лет после введения НЭПа, тот так и не дошел ещё до деревни. До тех самых крестьян, ради которых и был затеян. Более того, партия в целом ещё не пришла к общему пониманию того, что же такое НЭП, почему его приняли и зачем. И, самое главное, судя по всему, НЭП пока не принёс того, что от него ожидали.
Если две статьи Крупской, занявшие десять страниц брошюры, переполняли сверх всякой меры цитаты из произведений Ленина, то пятнадцать — одной статьи Каменева «Об урожае» — вроде бы страдали от иного. От избытка цифр. И уже известных по «Бюллетеню» ЦСУ, по статье Голендо и новых, тех, которыми автор располагал как глава СТО.
Поначалу Каменев не стремился полемизировать ни с коллегией РКИ, ни с Яковлевым. И без того любому непредвзятому читателю должен был быть виден их основной недостаток. Они стремились «только установить количество середняков. Но не от общего числа крестьянских хозяйств, а только от тех, которые выбрасывали на рынок свои излишки. Задачей же статьи Каменева, в деталях воспроизведшего все ранее сделанные подсчёты, стало иное. Прежде всего определить — кто же даёт товарный хлеб.
Сухие цифры, не отягощенные желанием подогнать их под какой-то конкретный замысел, цифры по сельскохозяйственным зонам -Украине, Северному Кавказу, Сибири, центральной полосе России
— свидетельствовали об одном. Примерно 60% хлеба давали государству 12% крестьянских хозяйств. Не ограничившись только тем, Каменев конкретизировал: 2,2 миллиона крестьянских хозяйств из 19,7 миллиона произвели 1,2 миллиарда пудов зерна из 3,8 миллиарда валового сбора и дали на рынок 699,6 миллиона пудов избытков из 1,1 миллиарда в целом.
Только затем Каменев перешёл к социологии, точнее — к политике. «В этой группе, — писал он, — кулацкие хозяйства составляют не более 2%, и им принадлежит 18% излишков». Остальные же дают те самые середняки, которых все срочно стали искать. Пояснил: «Середняк был, остался и, наверное, ещё на долгий период останется центральной фигурой». Вместе с тем расценил его как зажиточного крестьянина. И высказал мнение, отличное от того, которое оказалось свойственным бухаринским ученикам Слепкову («Расширение НЭПа в деревне») и Стецкому («Новый этап новой экономической политики»), расцененное им как «поклон кулаку».
«Начавшееся с переходом к новой политике расслоение деревни, — вроде бы соглашался Каменев с ним, — найдет свое выражение в ближайшем будущем в дальнейшем увеличении и усилении на известное время новой крестьянской буржуазии, вырастающей из зажиточных слоев крестьянства, с одной стороны, и пролетаризации ее бедняцких элементов — с другой».
Но выводы из столь бесспорного положения сделал иной. Так определил задачи партии по отношению и к середняку, и к деревне в целом: «Наша энергия должна быть направлена на усиленную помощь и середняку, и бедняку при помощи кооперации, сельскохозяйственного кредита, землеустройства, снабжения машинами и т. д., а в политике — наша задача помочь середняку и бедняку организоваться, сплотиться, использовать все формы организации, которые открывает перед ними советская власть для противодействия попыткам кулака захватить экономическую и политическую гегемонию в деревне»{561}.
Таким образом, повторил суть решений 14-й партконференции РКП, повторил мнение, высказанное Сталиным, Быковым (тот призвал на Московской губпартконференции «организовать бедняков и середняков в советах и кооперации… против растущего кулака», заявил: «кулак нам опасен в политическом отношении, поскольку он может повести за собой основную массу крестьянства, имеющую середняцкое хозяйство»{562}), но решительно разошёлся с Бухариным.
…Зиновьев поместил в брошюре для делегатов съезда в общем известную свою статью «Философия эпохи», но на этот раз без редакционных сокращений. Ту самую статью, в которой высказывал своё суждение о НЭПе, о том, куда он может завести «без надлежащего контроля, без постоянной корректировки.
«Да, — объяснял Зиновьев, — опасность перерождения не исключена. Да, развитие НЭПа при затяжке мировой революции чревато опасностями перерождения». Но, решительно продолжал автор, «обозревая первые экономические итоги НЗПа, мы имеем полное право сказать; машина идёт теперь туда, куда её направляют, или, по крайней мере, машина всё более и более идёт туда, куда её направляют. Вопрос “Кто кого?” не снят ещё с очереди, не разрешён ещё полностью, но одно становится очевидным: этот вопрос всё более и более разрешается в нашу пользу»{563}.
Таким оказалось содержание индивидуальных статей тех, кого «Ответ» Московской губпартконференции заклеймил чуть ли не ревизионистами, отступниками. Иной характер носили два коллективных — подписанных Зиновьевым, Каменевым, Крупской и примкнувшим ним Сокольниковым — материала. Первый, весьма пространный, под своеобразным заглавием «Секретная докладная записка (для нескольких товарищей по списку)». Содержавшая их общую оценку народного хозяйства за семь месяцев, прошедших со дня завершения работы 14-й партконференции РКП: «а) С ещё большей силой… обозначился промышленный подъём, позволяющий надеяться на то, что в текущем хозяйственном году мы достигнем 100% довоенного уровня, что наш пролетариат увеличится количественно…
б) Благоприятный урожай создаст предпосылки для более быстрого развития производительных сил деревни.
в) Наряду с этим, дифференциация в деревне продолжает усиливаться, и самый урожай эту дифференциацию увеличивает, повышается экономическое значение деревенской верхушки: 4% кулаков держат в своих руках 30% товарных излишков нынешнего урожая, 14% зажиточных хозяйств держат в своих руках 60% всех товарных излишков, 40% крестьянских хозяйств сами должны будут покупать хлеб и в нынешнем году.
г) В целом ряде важнейших районов обнаруживаются зачатки политического наступления со стороны кулаков, истолковавших политику партии (здесь, скорее всего, авторы подразумевали только призыв Бухарина «обогащаться». — Ю.Ж.) как слабость политической позиции коммунистов и пытающихся — местами небезуспешно — увлечь за собой середняков и часть бедняков…
Правильная политика партии в деревне наталкивается на два препятствия, на две опасности… (1) Непонимание политики партии в деревне, непонимание того, что середняк является центральной фигурой в современной деревне… (2) Расширенное толкование решений 14 партийной конференции в сторону замазывания классовой борьбы в деревне, замазывания роли и роста кулака»{564}.
Как и «Ответ» Московской партконференции, «Докладная» не оказалась безликой. Поимённо назвала тех, кто и занимался «расширенным толкованием», «замазыванием». И конечно же, прежде всего Бухарина, совсем недавно кичившегося своими разногласиями с Лениным. Писавшего:
«По двум вопросам из тех, по которым я спорил с В(ладимиром) И(льичём), я не согласен с ним до сих пор по вопросу о пролетарской культуре и по вопросу о государственном капитализме. Надо сказать, впрочем, что в вопросе о государственном капитализме Владимир Ильич сам расшифровал свою позицию в своих последних статьях о кооперации. Раньше у него выходило так, что нет никакого социализма, что есть маленький островочек социализма, а всё остальное — государственный капитализм, и даже островочек этот затерялся. А теперь выходит, что мы крепнем»{565}.
Уже один этот пассаж, да ещё повторенный в журнале «Большевик», вполне мог послужить вопиющим примером антибольшевизма. Но обильно цитировались в «Докладной» и другие авторы. Снова — Стецкий и Слепков, впервые — Троцкий за статью «К социализму или капитализму?» и особенно — В. Богушевский с его «замазыванием роли кулака». И не в какой-нибудь небольшой аудитории, а на страницах журнала «Большевик» утверждавшего: «Кулак — это жупел, это призрак старого мира. Во всяком случае, это не общественный слой, даже не группа, даже не кучка. Это вымирающие уже единицы»{566}.