ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

Трудно сказать, верил ли чешский посол Герингу, когда тот клятвенно заверял его в том, что Германия никогда не посягнет на его страну. Но то, что Геринг лгал, не вызывало никакого сомнения ни у кого из бывших в курсе приближенных Гитлера. Далеко не случайно приехавший вместе с ним в Вену Борман на одном из торжественных приемов спросил личного адъютанта Гитлера Видемана: «И когда же мы теперь войдем в Чехию?»

В этом вопросе ничего удивительного не было. О насильственном решении проблемы с Судетской областью Гитлер впервые заговорил еще в мае 1938 года, когда весь мир был встревожен сообщением Праги о том, что фюрер сосредотачивает военные силы на германско-чешской границе.

В конце мая Гитлер пригласил на секретное совещание главнокомандующих трех составных частей вермахта и высокопоставленных работников министерства иностранных дел. Приехавший первым в Имперскую канцелярию Геринг с тревогой спросил Видемана, понимает ли фюрер, что нападение на Судеты означает возможную войну с Францией.

— Знает ли он, — горячился «толстый Герман», — что у него всего-навсего 28 мортир! Я-то со своей люфтваффе готов, а вот армия вряд ли!

Видеман выслушал Геринга и посоветовал ему самому сообщить о своих опасениях фюреру, что тот и пообещал сделать. Затем уверенным шагом направился в Зимний сад, где проходило совещание.

Гитлер сразу же перешел к делу.

— Моя непоколебимая воля, — безо всяких предисловий сказал он, — чтобы Чехословакия исчезла с географической карты! При этом мы должны использовать такие методы, которые вам не по душе. Но обстоятельства ныне таковы, что иначе быть не может! Представьте себе на минуту: в то время как мы собрались здесь, по Вильгельмштрассе мчится грузовик. Как раз у Имперской канцелярии у него лопается баллон или происходит какая-то другая поломка. Пока водитель на время отлучился, грузовик, груженный динамитом, взлетает в воздух, и все мы оказываемся погребенными под развалинами Имперской канцелярии. Вот такой инцидент мы должны устроить в Праге!

Гитлер говорил почти час, а когда он закончил, тот самый Геринг, который только что собирался отговорить его от этой, как ему казалось, безумной затеи, схватил его за руку и с просиявшим лицом воскликнул:

— Мой фюрер, поздравляю вас с вашим великолепным планом!

Гитлер подошел к стоявшим в нескольких метрах от него Кейтелю, Браухичу и Беку и сказал:

— После того как мы покончим с этим делом на Востоке, я дам вам три или даже четыре года, а затем мы начнем большую акцию на Западе!

Генералы не произнесли ни слова. Вскоре фон Бек подал в отставку. Впрочем, молчали не только генералы, но и все остальные, включая экспертов из министерства иностранных дел, которым были хорошо известны возможные последствия столь опрометчивого шага. Но возражать никто не осмелился. Всем было прекрасно известно, что Гитлер ненавидел чехов лютой ненавистью еще с тех самых времен, когда жил в Вене. И теперь, после нового свидания со столицей Австрии, былые воспоминания заставили его говорить о чехах с еще большим остервенением.

Впрочем, дело было не только в населявших Чехословакию «недочеловеках». Как уже говорилось выше, Богемский четырехугольник был великолепной оборонительной позицией, который еще великий Бисмарк назвал ключом к господству над всей Центральной Европой. Прежде чем идти на Восток, надо было завладеть этим самым Богемским четырехугольником, а заодно и прекрасными оборонными заводами «Шкода» и оборонительными сооружениями.

Была у Гитлера еще одна весьма веская причина нападения на Чехословакию: в Судетской области проживало более 3 миллионов немцев, которые требовали если и не воссоединения со своей исторической родиной, то уж, во всяком случае, большей автономии. После прихода Гитлера к власти в Судетах была создана пронацистская Судето-немецкая партия, во главе которой стоял отъявленный нацист, а по совместительству учитель физкультуры К. Гейнлейн. Министерство иностранных дел Германии каждый месяц переводило на его счет 15 тысяч марок. Судетские нацисты так красочно описывали зверства, которые творили чехи над бедными немцами, что правительства Англии и Франции потребовали от Праги максимальных уступок судетским немцам. И Гитлер был уверен в том, что ни Англия, ни Франция не будут воевать из-за Чехословакии.

28 марта 1938 года Гитлер вызвал в Берлин Гейнлейна и приказал ему чуть ли не каждый день предъявлять чехословацкому правительству заведомо невыполнимые требования. Тот все понял как надо и подготовил состоявшую из восьми пунктов программу создания Судетской автономии. «Мы, — заявил он, — будем требовать то, что они не в состоянии выполнить».

21 апреля 1938 года Гитлер пригласил к себе Кейтеля и обсудил с ним операцию «Грюн», как называлось нападение на Чехословакию. Немецкие войска должны были сломать пограничную оборону и обеспечить победу в течение всего четырех дней, чтобы не дать союзникам прийти на помощь. Однако точную дату нападения Гитлер так пока и не назвал.

Фюрер прекрасно понимал, что при разделе Чехословакии захотят погреть руки Польша и Венгрия. Поэтому он сказал венгерскому послу, что Германия не заинтересована в словацких территориях и, если Венгрия захочет вернуть свои земли, утраченные в ходе Первой мировой войны, он возражать не станет.

С Польшей было сложнее. У Варшавы были натянутые отношения с Прагой, и она была союзницей Франции. Гитлер не стал оказывать на нее давления, справедливо полагая, что поляки вряд ли упустят возможность захватить Тишин и другие пограничные области при первом же удобном случае.

Не все так просто было и с Муссолини, который весьма болезненно реагировал на то, что немцы считали его поддержку как нечто само собой разумеющееся. Считая себя равноправным партнером, он ревниво наблюдал за тем, как Гитлер постепенно начинал играть первую скрипку в отношениях с ним. Чтобы успокоить дуче, Гитлер отправился в Рим, захватив с собой огромную свиту, едва уместившуюся в четырех специальных составах. Желающих повеселиться в солнечной Италии среди партийных и государственных чиновников всех рангов хватало.

По дороге в Италию Гитлер отметил свой 49-й день рождения. По всей видимости, он уже тогда начал осознавать всю краткость отпущенного человеку срока и в поезде составил завещание. За исключением небольших сумм, завещанных родственникам, все остальное имущество он оставлял партии.

Гитлера встречало около миллиона итальянцев, которые своими глазами хотели увидеть человека, который взял на себя роль современного Цезаря. Среди огромной толпы, постоянно сопровождавшей Гитлера, была и приехавшая в Италию Ева Браун, расходы которой на это тайное путешествие оплатил Гитлер. Самому же Гитлеру все эти торжественные церемонии не очень нравились. Да, он разъезжал в золоченой королевской карете и проживал в королевских покоях, и тем не менее считал все эти дворцовые церемонии устаревшими. На одной из них, в Палаццо Венеции, фюрер успокоил Муссолини относительно Южного Тироля, который был населен немцами и после Первой мировой войны отошел Италии. Так радевший о своих несчастных соотечественниках в Судетах Гитлер и не подумал возвращать их на историческую родину. Наоборот!

— Моя неизменная воля, — заявил он на банкете, — и мой завет германскому народу заключается в том, что альпийский рубеж, воздвигнутый между нашими странами самой природой, всегда пребудет неизменным.

Он вообще пребывал в те дни в прекрасном настроении. Несостоявшийся художник был очарован Римом и Флоренцией и с удовольствием посещал знаменитые картинные галереи. Более того, он каждый день получал сведения о том, что министры иностранных дел Франции и Англии делали все, чтобы заставить Прагу принять неприемлемые для нее требования его ставленника Гейнлейна. Однако уже очень скоро от его эйфории не осталось и следа: обеспокоенное концентрацией немецких войск на своих границах чехословацкое правительство объявило в мае о частичной мобилизации. Лондон и Париж мгновенно отреагировали на это событие и предупредили Гитлера о возможности новой войны в случае нападения на Чехословакию.

Сказать, что Гитлер был разъярен, — значит, не сказать ничего. Больше всего его убивало то, что он не мог ничего сделать, так как планы нападения на Чехословакию еще не были готовы, да и точная дата тоже еще не была определена. Ему оставалось только одно: опровергать все сообщения о передвижении его войск и отрицать даже самую мысль об агрессии против Чехословакии.

Как только майский кризис миновал, Гитлер созвал совещание высших военных и ведущих политиков, на котором поведал им о своих намерениях. Цель оставалась все та же: захват жизненного пространства на Востоке. Главные противники — Англия и Франция, и если начнется война и Германия захватит страны Бенилюкса, то главной угрозой немецкому тылу станет Чехословакия. Именно эта опасность должна быть устранена как можно быстрее. Что же касается Англии и Франции, то они, по мнению Гитлера, не были готовы к широкомасштабной войне и вряд ли осмелились бы на открытое выступление. Ну а с итальянцами он уже обо всем договорился.

— Я, — заявил фюрер, — непоколебим в своем решении сокрушить Чехословакию военной силой в ближайшем будущем. Дело политического руководства — выбрать нужный момент! Ну а пока нам предстоит подготовить наш народ к войне, и до той поры никакие провокации не заставят меня переменить мою позицию…

* * *

Все это очень красиво звучало, но только не для генералов! Тех самых генералов, которым фюрер вверил воссоздание немецкой мощи. Уход в отставку Бломберга и Фрица и создание Верховного командования вермахта (ОКВ) не решило возникших еще при обсуждении первых военных планов проблем. Да, Кейтель и Йодль смотрели в рот фюреру и не желали ничего слушать, но многие офицеры Генерального штаба сухопутных войск придерживались другого мнения. Кроме того, им совсем не нравилось то, что все они оказались отрезанными от разработки военных планов и операций и превратились в слепых исполнителей чужой воли.

Проводником всех этих оппозиционных идей стал Бек, на всех уровнях доказывавший, что Германия к полномасштабной войне не готова. Его поддержал и Главнокомандующий сухопутными войсками фон Браухич, который на совещании высшего командного состава откровенно заявил, что нет никакого смысла рисковать великим будущим нации ради присоединения каких-то там Судет. Но самым печальным во всей этой истории было то, что Бек выразил твердое мнение, что при любых раскладах Генеральный штаб должен иметь собственное и по возможности верное суждение не только о военной, но и о политической ситуации как в самой Германии, так и за ее пределами.

Гитлер закусил губу. Независимых суждений он не терпел никогда, а теперь тем более. Он поморщился в ответ на изложенные фон Браухичем сомнения, а затем собрал у себя в «Берхофе» начальников штабов, надеясь привлечь их на свою сторону.

После довольно веселого обеда Гитлер изложил свое видение ближайшего будущего. Однако он зря надеялся на приглашенных. Начальник штаба Западной группы войск сразу же заявил, что укрепления против Франции продержатся не более трех недель. И вот тут-то Гитлер не выдержал. Все то раздражение, которое за эти недели накопилось у него против военных, наконец-то вышло наружу. Возмущенный пораженческими настроениями и упрямством военных, он впал в истерику.

— Смею вас заверить, генерал, — уже не кричал, а визжал он, — что на этих позициях можно продержаться не только три недели, но целых три года! А тот военачальник, который не может этого сделать, подлец и предатель!

Но напрасно фюрер бушевал и обзывал своих генералов. Никто из них так и не пошел с ним на сближение. Расстались они сухо, и Йодль записал в тот день в своем дневнике: «Им недостает силы духа, ибо в конечном итоге они не верят в гений фюрера». Так оно и было на самом деле, и не совсем понятно, по каким причинам сам Йодль вдруг уверовал в гений простого ефрейтора, который мало что понимал в военном деле и руководствовался прежде всего политическими целями и своей интуицией.

Однако Гитлер и не подумал сдаваться. Через пять дней после столь памятного всем обеда он созвал высшее командование на учения артиллерийской школы в Ютеборге, где приказал сделать точные копии чешских укрепрайонов. Он сам отдал приказ начинать артобстрел, после которого последовала атака пехоты, которая не произвела на генералов ни малейшего впечатления. Зато сам фюрер во весь голос выражал свое восхищение успешными действиями атакующих. Конечно, он видел тот пессимизм, с каким слушали его генералы, и тем не менее в своей речи на обеде в солдатской столовой заявил:

— Как бы ни сложились обстоятельства, Чехословакию придется стереть с лица земли в первую голову… Больше всего я опасаюсь, что что-нибудь случится со мной лично, прежде чем я приведу в исполнение мои планы. Политик должен верить в судьбу. Фортуна лишь однажды поворачивается к вам лицом, и тут-то и нужно ее ухватить. Другого раза не будет!

В результате всех этих речей Бек подал в отставку и потребовал того же от фон Браухича. Однако у того не хватило духу. «Я солдат, — пожал он плечами, — и мой долг повиноваться…»

Гитлер принял отставку Бека, но по каким-то соображениям держал ее в секрете. Однако в июне его настроение снова испортилось: совершившие инспекционную поездку в западные укрепрайоны Геринг и Тодт доложили, что к осени работы закончены не будут. Тогда Гитлер проявил необыкновенную активность, чтобы как можно быстрее довести все до ума. Правда толку от этого было мало, и армейский инспектор укрепрайонов генерал Ферстер довольно точно дал описание этому. «Фюрера, — заметил он, — интересовали глобальные вопросы и мельчайшие детали. Все, что лежало между тем и другим, его не интересовало. Не заметил он и того, что большинство важнейших решений лежало именно в этой «промежуточной» сфере».

В конце концов Гитлеру надоело ждать — он решил проверить, как исполняются его указания, и в конце августа 1938 года отправился на Западный вал, где снова столкнулся с командующим Западной группой армии генералом Адамом, на которого все его речи не произвели ни малейшего впечатления. Выслушав сказки фюрера об огромном количестве танков и каких-то известных только ему чудесных противотанковых минах, генерал довольно сухо заметил, что каждой дивизии предстоит оборона на фронте шириной в 13 миль, и когда все силы будут брошены на прорыв чешских укреплений, он останется без резервов.

И снова Гитлер не пожелал прислушаться к голосу специалиста. Гневно сверкнув на генерала глазами, он запальчиво вскричал:

— Все это чепуха, генерал, и, что бы вы мне здесь ни говорили, я не отменю нападения на Чехословакию! — и зловеще добавил: — Только подлец не сможет удержаться на этих укреплениях!

Как известно, Гитлер был весьма импульсивным человеком, но, прежде чем принять любое решение, подолгу обдумывал его. Если только на самом деле обдумывал. Вся беда его окружения была в том, что никто не мог толком понять, говорил фюрер в этот момент серьезно или блефовал. Думается, что в этом была беда и самого фюрера, который долго сомневался, но в конце концов принимал решение не после долгих раздумий и тщательного анализа сложившегося положения, а в результате все того же импульса, чаще всего основанного на его, как он считал, непогрешимой интуиции. «Вы, — довольно откровенно сказал он назначенному вместо Бека начальнику Генерального штаба сухопутных войск Гальдеру — никогда не узнаете моих истинных намерений. Даже мои ближайшие соратники, убежденные, что они знают все, никогда не узнают всего до конца…»

В этом был весь Гитлер. Да, он решил уничтожить Чехословакию, но тем не менее пока еще не знал, как и когда это сделать. Да, он не слушал своих генералов или делал вид, что не слушает, но тем не менее высказанные ими сомнения не проходили мимо него, и, надо полагать, именно поэтому он все же не полез на укрепленные районы на чешской границе сразу же после аншлюса Австрии. Конечно, в такой непредсказуемости были свои минусы, но хватало и плюсов. «Это нежелание связывать себя общепринятыми правилами, — пишет в своей книге о Гитлере Алан Буллок, — создавало множество проблем в управлении государством и экономикой, но оно же становилось несомненным преимуществом в психологической войне, в искусстве которой он был виртуозом. Даже будучи на грани эмоционального срыва, Гитлер никогда не говорил ничего, не просчитав заранее, какое воздействие окажут его слова на собеседников и на тех, кому они будут пересказаны».

Буллок приводит весьма интересный пример, который прекрасно иллюстрирует высказанное им суждение: «Однажды в Мюнхене (было это 2 июля), когда Гитлер и Риббентроп завтракали, им доложили о прибытии английского посла. Гитлер вскочил из-за стола и воскликнул: «Черт побери! Заставьте его подождать. У меня слишком благодушное настроение». Затем все присутствовавшие стали свидетелями удивительного спектакля: буквально за мгновение он впал в состояние крайнего возбуждения, лицо потемнело, а глаза налились злобой. Дальнейший его разговор с англичанином, проходивший в соседней комнате, был настолько бурным, что все, кто остался за столом, слышали чуть не каждое слово. Вернувшись к столу, Гитлер вытер платком вспотевший лоб. «Господа, — хихикнул он, — дайте мне чаю. Он думает, что я в ярости».

Данный текст является ознакомительным фрагментом.