Глава вторая

Глава вторая

Въезд Наполеона. — Среди огня. — Прокламация Лессепса. — Благородное посредничество. — Голландский полковник. — Наполеон в Новодевичьем монастыре

Хронику своей жизни под Наполеоном князь ведет со 2 сентября 1812 года: «В четыре часа перед вечером сказанного дня несколько пушечных выстрелов с горы, называемой Поклонною, на Можайской дороге, верстах в трех от древней русской Столицы, возвестили о дерзновенном к ней приближении неприятеля… Когда завеса ночи стала опускаться с небес, — ужасное пламя вознеслось… и страшные вопли раздались под несчастными кровами оставшихся ее жителей: пожар и грабительство начали свирепствовать! Четверо суток продолжалось то и другое во всём своём ужасе, неописанном, невообразимом…»^[201]

3 сентября Шаликов был свидетелем въезда Наполеона в Москву: «Император… вступил в оный под звуками военной музыки, сопровождаемый гвардиями конными и пешими: французскою, итальянскою и польскою, и занял Кремль… Патрули начали разъезжать по городу, спокойно взирая на необузданность солдат, бегающих из дома в дом, из улицы в улицу, под грузом добычи, и ловили одних зажигателей — русских, тотчас расстреливали несчастных, может быть напрасно обвиняемых, и следственно открыт новый источник жестокости, нигде еще до сих пор не соделанной.

За преступленьями идут вослед другие! Были расстреляны зажигатели и французы, вероятно для вида справедливости…»^[202]

Рассказ Петра Ивановича о катастрофическом пожаре, начавшемся в ночь с 3 на 4 сентября, немногословен: «Ужасная буря разлила пламень по всем частям города… Сам Наполеон устрашился огненных рек и выехал из Кремлевского дворца в Петровский ночевать… По прошествии суток Наполеон возвратился в Кремль. Ворота Спасские тотчас заколотились наглухо и заставились рогаткою; а в Никольских, под башнею, стали часовые, за нею караул с Офицером, не пропускающий в Кремль из русских никого — выключая гоняемых туда на работу — без билета от Дворцового Маршала, которого, думаю, ни один русский не просил об оном и который без сомнения отказал бы в нем каждому…»^[203]

Скромный домик Шаликовых, судя по всему, чудом уцелел среди огня (который уничтожил на Пресне десятки домов), но грабежа, очевидно, не избежал. Впрочем, к чести Петра Ивановича надо сказать, что он вообще не пишет о личном ущербе, который понес во время французской оккупации. Зато он подробно описывает то, что происходило с московскими храмами: «Почти все церкви… заняты были лошадьми, или фуражом и провиантом; некоторые женщинами, посаженными за работу в самых алтарях; многие служили убежищем для жителей, лишенных другого убежища; все без изъятия ограблены, во всех разбросаны иконы, сняты оклады, если они были серебряные; валялись утвари, если они были не серебряные… Грубые вандалы находили ребяческое удовольствие звонить в колокола, и вероятно утешались тем, что обманывали набожных простолюдинов, которые могли подумать, что благовестят к обедне, к вечерне — и обманывались действительно, пока не привыкли к сим богоотступным забавам жалких безумцев…»^[204]

Шаликов свидетельствует о благородном и самоотверженном поведении директора Воспитательного дома^[205]: «Воспитательный Дом, благодаря деятельной и неусыпной попечительности его Начальника, был пощажен от грабительства и спасен от пожара…»^[206]

От личных несчастий Петра Ивановича отвлекала утешительная мысль о том, что судьба подарила ему возможность наблюдать исторические события. Роль очевидца виделась ему не только рискованной, но и высокой, исполненной смысла как для него самого, так и для потомков, которым он оставит свое честное свидетельство.

«…По прошествии четырех дней, — вспоминает Шаликов, — учредился гарнизон, расставились караулы во всех Частях города, показались Комиссары и Коменданты; на шестой гвардии пешие и конные: французская, итальянская и польская, заняли в Москве квартиры; наконец явилась на воротах Комендантов и на некоторых публичных местах следующая печатная на французском и русском языках прокламация, списываемая мною от слова до слова:

„Жители Москвы! Несчастия ваши жестоки! но Его Величество Император и Король хочет прекратить течение оных. Страшные примеры вас научили, каким образом он наказывает непослушание и преступления. Строгие меры взяты, чтобы прекратить беспорядок и возвратить общую безопасность. Отеческая Администрация, избранная из самих вас, составлять будет ваш Муниципалитет или Градское правление. Оное будет пещись об вас, об ваших нуждах, об вашей пользе. Члены оного отличаются красною лентою, которую будут носить чрез плечо, а Градской Голова будет иметь сверх оного белый пояс. Но исключая время должности их, они будут иметь только красную ленту вокруг левой руки. Городовая Полиция учреждена по прежнему положению; а чрез ее деятельность уже лучший существует порядок. Правительство назначило двух Генеральных Комиссаров или Полицмейстеров, и 20 Комиссаров или Частных Приставов, постановленных во всех прежних Частях города. Вы их узнаете по белой ленте, которую будут они носить вокруг левой руки. Некоторые церкви разного исповедования открыты, и в них беспрепятственно отправляется Божественная служба. Ваши сограждане возвращаются ежедневно в свои жилища, и даны приказы, чтобы они находили в них помощь и покровительство, следуемые несчастию. Сии суть средства, которые Правительство употребило, чтобы возвратить порядок и облегчить ваше положение; но чтобы достигнуть до того, нужно чтобы вы с ним соединили ваши старания, чтобы забыли, если можно, ваши несчастия, которые претерпели, предались надежде не столь жестокой; судьбы, были уверены, что неизбежная и постыдная смерть ожидает тех, кои дерзнутся на ваши особы и оставшиеся ваши имущества, а напоследок и не сомневались, что оные будут сохранены, ибо такая есть воля величайшего и справедливейшего из Монархов. Жители! какой бы вы нации ни были, восстановите публичное доверие, источник счастия Государств, живите как братья с нашими солдатами, дайте взаимно друг другу помощь и покровительство, соединитесь; чтобы опровергнуть намерения зломыслящих, повинуйтесь воинским и гражданским Начальствам, и скоро ваши слёзы течь перестанут.

Москва 1812,

Интендант или управляющий городом и Провинциею Московскою Лессепс“.

Все знающие грамоту читали прокламацию и пересказывали не знающим ее содержание; но ни на одном лице не заметил я отрадного впечатления. Казалось, тайный голос сердца говорил каждому, что невозможно ожидать события обещаний; что они заключают в себе какую-нибудь хитрость и опасное обольщение…»^[207]

Наученные горьким опытом, обманутые своим градоначальником, москвичи не верили ни одному слову в оккупационных афишках. «Мы увидели белые ленты на левой руке, — пишет Шаликов, — но не видали правого дела торжествующим. Русские, употребленные в полицейскую должность, служили для сограждан своих только переводчиками; ибо на власть, им данную в пользу сограждан, французы не очень смотрели. Грабежи и своевольства в отдаленных местах от караулов продолжались…»^[208]

Петр Иванович хорошо знал европейские языки и стал одним из добровольных посредников между притесняемыми москвичами и наполеоновской военной администрацией.

«…B облегчение страдавшего сердца моего и в награду за потерянное имущество дозволяю себе похвалиться, что я, во всё злополучное время, имел счастие быть полезным для сограждан моих, товарищей в бедствии, для жителей одной со мною части города, ходатайствуя день и ночь по кровным жалобам людей всякого состояния и пола на необузданные своевольства солдат Наполеоновых… и непрестанно бодрствуя над предохранением от пожара домов, без изъятия в Пресненской части деревянных… Надлежало иметь дело или с высокомерным французом, или с развратным поляком, и не думать ни о здоровье, и без того ослабленном от скудной пищи, ни о покое, которой давно был отнят…»^[209]

Шаликов свел добрые, почти дружеские отношения с голландским полковником, назначенным комендантом Пресни. Благодаря этому удавалось вовремя спасать тех пресненских жителей, кто подвергался насилию или грабежам. «Сим обязан я добродушию и честности… полковника, — пишет Шаликов, — которой часто, подобно мне, вздыхал о своем отечестве. Некогда я спросил у сего почтенного и уже немолодого человека о состоянии славных голландских плотин. „Все наши плотины, физические и моральные, — отвечал он, — разорваны, более или менее, сокрушительною рукою, невзирая…“ — примолвил он, горько улыбнувшись. Здесь глаза его наполнились слезами — он не мог более говорить. В другое время он сказал мне с горестью: „В армии Наполеона служит и сын мой; он здесь, но я не только что не вижусь с ним, не знаю даже, где он именно, куда писать к нему; наконец остаюсь в неизвестности, жив ли он!..“»^[210].

Видел ли Петр Иванович Наполеона? Возможно, он наблюдал французского императора издалека, когда тот со свитой приехал осматривать Новодевичий монастырь. «Новодевичий монастырь видел супостата, Наполеона, в святой своей ограде, — пишет Шаликов, — которую осматривал он со вниманием и перед главными воротами которой вскоре явилась высокая батарейная насыпь с глубоким рвом, а самые ворота были заложены брусьями. Вообразите мучительное беспокойство страшной неизвестности, в которой до самого побега французов находились робкие, беззащитные девы, — что будет с монастырем и с ними! Но Бог, которому они посвятили себя, спас их невредимо; батарея и тогда же сделанный на противной стороне пролом в стене остались — грозными следами какого-то злого намерения, и только…»^[211]