Кризис в межнациональных отношениях

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Кризис в межнациональных отношениях

Возник еще один заколдованный круг, появилась взаимосвязь между продолжающимся ухудшением дел в экономике и напряженностью в межнациональных, межэтнических отношениях. Если бы положение в экономике улучшилось, возможно, и националистические тенденции не нашли бы столь благодатной почвы, но, поскольку экономическая ситуация ухудшалась, те же местные партийные руководители были склонны переключать недовольство народа на переживавшее кризис центральное правительство. Они направляли это недовольство и на другие народы, откапывая в далекой истории поводы для споров, скрытые или исчезнувшие было разногласия. Неприязнь между правительствами отдельных республик Союза способствовала ухудшению ситуации в экономике, строившейся десятилетиями как одно целое. Ухудшение экономического положения и межнациональная напряженность взаимно питали друг друга.

В 1989-1990 годах на окраинах Союза возникли два очага кризиса, когда понятное стремление к утверждению собственного национального достоинства трансформировалось в сепаратистские движения. Первый очаг возник в трех Прибалтийских республиках — Литве, Латвии и Эстонии. Второй — в Грузии — добавился к непрекращающемуся на Кавказе конфликту между Арменией и Азербайджаном из-за Нагорного Карабаха.

В балтийских республиках народные фронты, заявившие о себе в начале как организации в поддержку перестройки, превратились в самые настоящие движения за независимость. Даже местные коммунистические партии, бывшие частью КПСС, решили отделиться и стать национальными партиями. Из трех этих стран ведущую роль с самого начала взяла на себя Литва. С этнической точки зрения ее население выглядело компактнее, чем в других двух республиках, — там было только 20% нелитовского населения. В республике была создана национальная партия «Саюдис», ее лидер Ландсбергис требовал, чтобы страна вышла из Союза. Руководитель коммунистов Бразаускас также требовал суверенитета для Литвы. Очень скоро народные фронты получили массовую поддержку. Их выступления становились все более внушительными, а печать — все радикальнее. Изменения были особенно заметны среди коренного населения: в меньшей степени среди русскоязычных или других этнических меньшинств, составлявших треть жителей в Латвии и почти 40% в Эстонии.

Общим требованием прибалтов было осуждение соглашения 1939 года между Советским Союзом Сталина и нацистской Германией, сделавшего возможным присоединение Прибалтийских стран к СССР.

Сложнее складывалась обстановка в Грузии. Здесь движение отличалось резко шовинистическими настроениями, всегда, пусть скрытно, присутствовавшими в этой маленькой кавказской республике, враждебными не только к русским, но ко всем негрузинам. Самым крупным представителем движения оказался Гамсахурдия, человек, склонный к экстремизму и не гнушавшийся любыми средствами для достижения своих целей. Среди соплеменников Гамсахурдии не было недостатка в противниках. Наиболее знаменитым среди них был, возможно, философ Мамардашвили — воплощение благородного грузинского космополитизма. Мамардашвили умер, когда конфликт с Москвой только начинался.

Сепаратистские тенденции получили довольно серьезное развитие, так же как и напряженность в отношениях между различными нациями. Однако действовали два фактора, позволяющие оспорить утверждение, что лишь роспуск Союза давал выход из создавшегося положения.

Первый фактор — это периферийный характер движений, наиболее бескомпромиссно требовавших выхода из СССР. Как Прибалтийские страны, так и Грузия, расположенные на западной и южной окраинах Союза, оставались в конце концов маленькими республиками. То же самое относится и к Молдавии, где с небольшим запозданием проявилась аналогичная тенденция. В последнем случае события развивались под влиянием изменений в соседней Румынии: в 1990 году молдавский сепаратизм проявлялся как требование не только выхода из Союза, но и вхождения в состав соседнего румынского государства, с которым существовала общность языка и исторических традиций.

Это не означало, что националистические тенденции не проявлялись на остальной территории Союза. Но в других республиках они носили более умеренный характер и поддерживались меньшинством населения. На практике эти республики, требуя для себя большей автономии и суверенитета, были отнюдь не уверены, надо ли настраиваться на отделение. Было две группы таких республик. Первая — славянские республики. Если в Белоруссии национализм совсем или почти не проявлялся, то он, наоборот, получил широкое распространение на Украине, где глубже укоренились его традиции. Однако наиболее радикальные националистические настроения ограничивались западными областями и несколькими политическими группами националистов (впрочем, довольно малочисленными) в Киеве. Сепаратистские тенденции практически никак не проявляли себя во второй группе республик — центральноазиатских — Казахстане, Узбекистане, Киргизии, Таджикистане и Туркмении. Эту особенность следует отметить специально, так как во всех ранее проведенных аналитических исследованиях и прогнозах, особенно зарубежных, относительно возможного кризиса Союза народы этих республик назывались вероятными инициаторами развала СССР, особенно с учетом их религии и мусульманской культуры, а также значительного прироста населения. Ничего подобного в начале 90-х годов не происходило[627].

Второй фактор заключался в том, что именно в республиках, где сепаратистские движения были сильнее, этнические меньшинства, зачастую многочисленные, выступали против доминирующей сепаратистской тенденции и являли собой первую и серьезную линию сопротивления любому предложению об отделении от Союза. Требования об отделении каждой из республик выдвигались всякий раз от имени национального большинства и сопровождались отказом в элементарных правах человека проживавшим там этническим меньшинствам. Приходившие или пытавшиеся прийти к власти группы националистов действовали в отношении собственных меньшинств более репрессивными методами, чем центральное правительство, решительнее прибегали к насилию и шовинистической пропаганде. Здесь возможно возражение, что именно в праве собственноручно определять положение меньшинств они видели первое свидетельство своей столь желанной суверенности. Однако в ответ на это меньшинства видели единственную эффективную защиту своих прав в Союзе, в Советской Конституции и в «ленинских принципах» или, когда такой защиты не стало, в требованиях выхода, в свою очередь, из состава республик, в которые они входили[628].

Крайний национализм, возобладавший в Грузии с приходом к власти Гамсахурдия, вызвал немедленную и резкую реакцию. Начались вооруженные выступления абхазов и осетин, народов не только многочисленных, но и наделенных по Советской Конституции собственной государственностью (автономные республики в составе Республики Грузия). Новые руководители Тбилиси хотели подмять их под себя. В ответ абхазы и осетины провозгласили свое отделение от Грузии и настаивали на создании соответствующих суверенных республик или же на вхождении в Российскую Федерацию. Происшедшее в Грузии не составило исключения. Затянувшийся конфликт между армянами и азербайджанцами из-за Нагорного Карабаха был, по существу, крайним проявлением того же явления. Нечто аналогичное происходило в Молдавии в отношении русского и турецкого (гагаузы) меньшинств. И наконец, это же явление отмечалось в Прибалтийских странах, особенно там, где русские меньшинства были более многочисленными. В первый период они пытались доказать свою лояльность в отношении доминирующей нации, поддерживая даже ее требования суверенитета. Они были вынуждены изменить свою позицию, как только сами стали подвергаться дискриминации.

Два других обстоятельства еще больше затягивали гордиев узел национализма. Во-первых, за некоторым исключением (Грузия и особенно Литва), выразителями националистических тенденций были не только и не столько новые политические организации, сколько местные коммунистические руководители или, по крайней мере, часть из них. В критические моменты национализм всегда и для всех оказывался удобной идеологией. Ныне, когда Союз и КПСС переживали кризис, национализм использовался на местах в качестве инструмента для сохранения своих властных позиций, которым угрожала горбачевская перестройка. Во-вторых, в республиках, где национализм набрал наибольшие обороты, под прицелом прежде всего оказались советские войска, против которых разворачивались демонстрации протеста. К ним относились как к оккупационной силе, их оскорбляли и поносили, совершали акты вандализма над памятниками погибшим воинам. После вынужденного ухода из Восточной Европы это второе и еще более горькое испытание на родине сделало практически невыносимым кризис в армии, вызвало подавленность и недоверие военных к политическому руководству страны, породило у многих из них своего рода чувство оскорбленного патриотизма[629].

Подобные обстоятельства послужили фоном к целому ряду трагических событий. 9 апреля 1989 г. в Тбилиси армия открыла огонь по толпе демонстрантов, которые пытались ворваться в правительственные здания. Местные гражданские и военные власти сами настояли на использовании оружия. Довольно неясной до сих пор остается ответственность центральных властей. Горбачев узнал о тяжелой ситуации в грузинской столице только по возвращении из поездки в Великобританию, у него не было времени, чтобы дать более четкие указания. Шеварднадзе, которому он поручил немедленно направиться на место событий, не поехал туда, так как решил на основании поступивших к тому времени сообщений из Тбилиси, что там все нормализовалось. Лигачев, которого обвиняли в случившемся в Тбилиси, безусловно, дал в отсутствие Горбачева указания о передислокации войск. Однако нет доказательств, что он пошел дальше этой предупредительной меры. Работа многочисленных комиссий по расследованию так и не прояснила случившегося[630]. В Тбилиси были убитые и раненые. Стычка произошла накануне сессии вновь избранного советского парламента. Она породила яростные дебаты, безрезультатно длившиеся в течение месяцев.

Летом того же года в плодородной Ферганской долине в Узбекистане несколько дней продолжались ожесточенные стычки между узбекским населением и подвергшимся безжалостному нападению национальным меньшинством — турками-месхетинцами. Это был еще один конфликт среди нерусского населения. Наученная горьким опытом Тбилиси, армия на этот раз осталась в стороне, а когда попыталась что-то сделать, было уже поздно. Кровавые события в Фергане положили начало новому явлению в жизни советских этнических групп: внутренней миграции меньшинств, которые, оказавшись незащищенными, покидали области, где они уже давно проживали. В рамках СССР возникли потоки беженцев, хотя все они были советскими гражданами. Еще более тяжелыми были аналогичные инциденты в январе 1990 года в Баку, в которых отразился конфликт между азербайджанцами и армянами из-за Нагорного Карабаха. Здесь была задействована армия, обвиненная затем с обеих сторон в содействии противнику.

Кульминацией трагической цепочки столкновений было событие 12 января 1991 г. В литовской столице Вильнюсе армия открыла огонь по демонстрантам, взявшим под свою защиту местное телевидение, перешедшее на националистические позиции. Ответственность за случившееся пала на Горбачева. Отметим для ясности, что еще никем не доказано, что приказ о применении силы в Вильнюсе, как и в Тбилиси, исходил от Горбачева. Его основной обвинитель, Ельцин, возложил в дальнейшем ответственность на главу КГБ Крючкова[631]. Но это важно лишь до определенной степени. Президент всегда несет ответственность за все, и, даже если, как это представляется вероятным, приказ исходил не от него, случившееся лишь свидетельствовало о потере им контроля над ситуацией. Армия открыла огонь еще и по той причине, что была доведена до крайности обстановкой ненависти, которая ее окружала. Но случай был использован противниками Горбачева в демократическом и радикальном лагере для неслыханно яростной кампании. Его обвинили в том, что он диктатор хуже Гитлера и Сталина, что его линия преступна, он вел себя как убийца, что он изменил своему же делу, оказался пленником консерваторов. Последние, в свою очередь, считали Горбачева предателем и, наоборот, обвиняли его в слабости[632]. Отовсюду стали раздаваться требования его отставки.

Как мы теперь знаем, в ходе всего кризисного периода в межнациональных отношениях линия Горбачева сохраняла свою последовательность, хотя и была обречена на поражение. Конечно, были сомнения, раскаяния, противоречия. Но она до последнего отвечала некоторым его твердым убеждениям. Первое и самое глубокое заключалось в том, что Союз, понимаемый как необходимая форма сосуществования между различными народами СССР, должен быть в любом случае спасен. Его второе убеждение состояло в том, что для этой цели Союз предстояло радикально реформировать, для чего нужно было дать каждой республике гарантированный суверенитет и демократический контроль над своими внутренними делами, оставив за Центром функции, обеспечивающие совместную жизнь в Союзе. Горбачев неоднократно высказывался в том плане, что в отдельных случаях могут быть приняты и другие решения, учитывающие различие исторических и культурных условий народов Союза. Он допускал, хотя и осуждал подобные намерения, отделение одних народов от других. Однако он требовал, чтобы все это происходило в рамках закона, и одобрил целую юридическую процедуру, позволявшую каждой нации реализовать свое конституционное право на отделение по согласию сторон. Он хотел избежать поспешных решений, способных вызывать цепные реакции. Но и эти его убеждения вызывали многочисленные нападки. Одни обвиняли его в том, что он разваливает Союз после того, как «потерял» Восточную Европу, другие вменяли ему великодержавные имперские устремления. Здесь, как и в других случаях, единственным его оружием оставалось слово, сила убеждения. Он использовал его до конца с непреклонной настойчивостью и в уверенности или в надежде, что призыв к разуму даст результаты. К сожалению для него, особенно в вопросах этнических конфликтов, время рациональных дискуссий безвозвратно прошло.

И все же в этих условиях ему удалось записать в свой актив два очка. В марте 1991 года, когда кризис достиг критической отметки, он почти по всей стране организовал референдум (не участвовали наиболее сепаратистски настроенные прибалты, грузины и молдаване). Три четверти участников проголосовали за сохранение Союза, реформированного на демократической основе. Пользуясь этим успехом, в следующем месяце он запустил переговорный процесс между республиками в целях заключения договора, определяющего основы обновленного государства. Союзником в этих его усилиях выступил президент Казахстана Назарбаев (во всех республиках проявилась тенденция, согласно которой местные секретари КПСС стали президентами). По имени резиденции вблизи Москвы, где этот документ был составлен, его назвали Ново-Огаревским договором. Согласно документу признавались суверенитет и независимость каждой отдельной республики, которые соглашались делегировать центральному правительству целый ряд полномочий в области обороны, внешней политики, координации в экономической сфере. В тот момент казалось, что Горбачеву удалось увести страну от края пропасти, на который она вышла.

За Россию договор подписал Ельцин. Это могло стать решающим достижением. Однако не стало. Различные факторы, как мы увидим, определили провал этого последнего усилия. Смертельный удар, однако, был нанесен не каким-либо народом среди многих, населявших страну, а наиболее важной из всех республик — Россией. Союз мог выжить без любой из других республик, которая рано или поздно пришла бы к пониманию, как вредно оставаться в изоляции. Но без России Союза быть не могло.