«Доктрина Брежнева»

«Доктрина Брежнева»

Как раз в тот момент, когда чехословацкий и китайский кризисы достигли своего апогея, Брежнев добился наконец созыва в Москве нового международного совещания коммунистических партий. Подготовительные встречи начались в феврале 1968 года, когда «пражская весна» еще только начиналась. После вторжения в Чехословакию работа была отложена. Но настойчивость советской стороны в конце концов взяла верх. Совещание проводилось в июне 1969 года. Внешне оно прошло успешно, чем позднее похвалялся Брежнев[140]. В действительности дело обстояло иначе. Коммунистическое движение раскололось, и скрывать это было уже невозможно. Китайцы в Москву не приехали. Не было также и вьетнамцев. Не было почти ни одной коммунистической партии из Азии. Отсутствовали югославы. Кубинцы и шведы находились лишь в роли наблюдателей. Итальянские коммунисты приехали, но заняли критическую позицию и отвергли три четверти заключительного документа. Брежнев тем не менее заявил о намерении проводить и другие встречи подобного рода[141]. Но это ему не удалось за все последующие 13 лет, которые он оставался у власти. Московское совещание оказалось последней всемирной конференцией коммунистических партий.

Действительно, китайско-советский конфликт и вооруженное вторжение в Чехословакию оказали на международное коммунистическое движение такое разрушительное воздействие, какого и сами участники событий в тот момент не в состоянии были предположить. Советским руководителям не удалось достичь ни одной из целей, ради которых изначально задумывалась конференция. В заключительном документе не было и намека на осуждение китайской политики, хотя многие из присутствующих прежде всего критиковали именно ее. Ничего не говорилось и о пражских событиях, несмотря на огромный отрицательный резонанс, который получила интервенция в Чехословакию[142]. То, что пришлось обойти молчанием эти два факта, было ценой, уплаченной СССР за окончание конференции без драматических расколов между участвовавшими в ней партиями. В жертву показушному успеху было принесено (и без этого нельзя было обойтись) разрешение насущных политических проблем.

В августе 1968 года вторжение советских войск в Прагу было встречено волной протеста при поддержке почти всех коммунистических партий той части Европы, которая не входила в Варшавский блок. Такого прежде не бывало. Правда, в последующие месяцы давление, оказанное руководителями СССР на все эти мелкие и крупные партии, привело к тому, что многие из них приглушили огонь своей критики[143]. Многие, но не все. Итальянцы, шведы, голландцы, частично испанцы, находившиеся тогда еще либо в подполье, либо в изгнании за пределами своей страны, не согласились смириться. Поэтому разрыв не затянулся даже после конференции в Москве.

Менее очевидными, но не менее тяжкими оказались последствия в странах — союзницах СССР. Накануне вторжения в Чехословакию у Брежнева уже был опыт венгерского прецедента 1956 года, когда были введены советские войска для подавления восстания в Будапеште. Однако в случае с Венгрией тогдашние советские руководители перед принятием рокового решения проконсультировались с главами всех коммунистических стран, включая китайцев и югославов, и получили на это пусть неохотное, но согласие[144]. На этот раз они не посоветовались даже с теми правительствами, от имени которых они якобы выступали. Действительно, вторжение в Чехословакию было представлено как коллективная мера Варшавского блока, поэтому к ней подключились немцы, поляки, венгры и болгары. Но правительство Румынии, также входившей в Варшавский блок, даже не поставили в известность, ибо было ясно, что оно будет выступать против операции[145]. Покуда вооруженные силы не были приведены в действие, ни одна зарубежная политическая партия, как бы дружественно по отношению к СССР она себя ни вела, не получила никакой информации, хотя ранее Брежнев и давал обещания на этот счет[146].

Советское руководство в большей степени было озабочено тем, как сформулировать универсальное оправдание своих действий, которое позволило бы оправдать возможную в дальнейшем при аналогичных обстоятельствах советскую интервенцию. Потому в Москве и провозглашалось, что долгом социалистических стран было спешить на помощь, даже с оружием в руках, туда, где социализм оказался в опасности. Сформулировать впервые этот тезис было доверено журналисту «Правды», считавшему недопустимой даже саму гипотезу об изменении режима мирным путем. Эта же идея позднее была взята на вооружение Брежневым, рассматривавшим совокупность социалистических стран как международное сообщество, границы которого ни в коем случае не должны меняться. Эту теорию, представленную Москвой как выражение идеалов интернационализма, западная печать окрестила «доктриной Брежнева» — основой «ограниченного суверенитета» стран, называвших себя социалистическими[147]. Брежнев протестовал против подобных определений, но при этом неизменно отстаивал право СССР указывать, где и когда социализму грозит опасность. Вследствие этого правительства стран, считавших себя социалистическими, но имевших определенные пункты расхождения с Москвой, как, например, Румыния и Югославия, опасаясь нападения советских войск, обращались к мнению западных правительств на предмет их возможной реакции на подобную ситуацию. Хотя в тот момент ничто не позволяло предположить, что в Москве вынашивают замыслы такого рода (наоборот, там старались рассеять опасения как Бухареста, так и Белграда)[148].

Чехословацким руководителям, привезенным в качестве пленников в Москву, Брежнев сказал очень грубо, но весьма выразительно: «Мы вас не отпустим». Фраза относилась не к их тогдашнему пленению, но к ситуации на их родине, в Чехословакии: мы не позволим вам сойти с нашей орбиты, не позволим измениться, не позволим перейти на другую сторону. На исходе 60-х годов попытка дать этой, как бы перекликавшейся с прежними интернационалистскими идеалами европейского рабочего движения, установке идеологическое оправдание действительно составляла реальную заботу советского руководства. Но практическое выражение этой попытки было настолько неуклюжим, что скорее подчеркивало, сколь далек был менталитет руководителей СССР от реальных ценностей культуры интернационализма. И если вначале пусть даже искаженное интернационалистское представление о политике в сильной мере способствовало рождению этой коалиции государств, то в результате происшедших событий отношения внутри самого блока стран-союзниц и в сочувствующих им странах претерпели глубокие изменения. С тех пор как вместо интернационалистической идеи стал использоваться безжалостный язык силы, позиция стран не могла не измениться. Формальные демонстрации единства блока вроде бы продолжались и даже вроде бы стали более частыми, но на практике политика стала совсем иной.