Правовое государство

Правовое государство

Показательным примером непонимания между Горбачевым и интеллигенцией был случай с историком Юрием Афанасьевым, одним из наиболее активных участников культурно-политического движения, которому дала начало перестройка. (Не путать с ранее упомянутым Виктором Афанасьевым, тогдашним главным редактором «Правды».) Горбачев сделал все, чтобы Ю. Афанасьев был избран делегатом на XIX конференцию КПСС в июне 1988 года. Поскольку в первый раз кандидатура Афанасьева была отклонена, Горбачев настоял на том, чтобы его выбрали по линии другой парторганизации. Вскоре после конференции Афанасьев стал непримиримым противником Горбачева, выступая со все более радикальных позиций. И это не единственный пример такого рода. Многие другие интеллектуалы Москвы и Ленинграда были обязаны Горбачеву своим участием в конференциях и вообще своим политическим влиянием в этот период, но немного было нужно, чтобы, в свою очередь, и они обрушивались на Горбачева, более-менее с тех же позиций, что и Афанасьев[504].

XIX партконференция была важным этапом в истории перестройки. Она состоялась в момент, когда трудности на ее пути повсюду становились очевидными. Экономика не обнаруживала признаков того подъема, на который рассчитывали. За некоторые дела взялись с чрезмерным легкомыслием. Было дано обещание решить жилищную проблему к концу текущего столетия, предоставив всем необходимую жилплощадь. Но уже с первых шагов стало понятно, что принятая программа вряд ли будет выполнена[505]. Не видно было положительных последствий новых инвестиционных программ. Позднее, критически анализируя это время, Горбачев скажет, что он совершил ошибку, сделав ставку на быструю модернизацию обрабатывающей промышленности, в то время как доходнее было бы начать с сельского хозяйства и производства товаров широкого потребления[506]. Может быть, это и верно, но речь идет об одном из тех гипотетических размышлений, которые никогда не удастся проверить.

Реформы начались. В период с 1987 по первые месяцы 1988 года было принято три закона. Один — о предприятиях, предоставлявший отдельным промышленным предприятиям значительную свободу действий и управления, стимулируя их к самофинансированию. Второй закон — о кооперативах, особо поощрявший деятельность в области мелкого производства, в сфере обслуживания и в торговле. И наконец, третий — закон о сдаче в аренду отдельным группам крестьян или семьям земель и техники для независимой от колхозов работы. Все три закона столкнулись с немалыми трудностями в практическом их применении.

Преграды возникали не только из-за сопротивления консерваторов, определялись не только ущербом, нанесенным их интересам. Такое было всегда достаточно очевидно. Но новым законам противостояли и явления, возникшие, как мы видели, во времена Брежнева и не исчезнувшие после его смерти. Все меньше выполнялись распоряжения центрального руководства. Прежнюю дисциплину было трудно восстановить, особенно в то время, как доминирующими ценностями становились факторы самостоятельной инициативы. С другой стороны, «теневая экономика», в значительной степени основанная на противозаконной деятельности, находила в возникавших формах кооперативной и частной деятельности новые возможности для развития. Выработанные нормы были рассчитаны на то, чтобы дать «теневой экономике» юридические рамки, сбрасывающие с нее покровы «подпольности». Но там, где она сформировалась вопреки закону, «теневая экономика» чуждалась перехода на рельсы правовых норм, как бы либерально они ни формулировались. Сопротивление выполнению законов нередко оказывали работники сферы распределения и торговли, более других выигрывавшие в прошлом от существования параллельных экономик[507]. В свою очередь, противники преобразований черпали в этих явлениях свои доводы, чтобы огульно отрицать необходимость реформ или избежать их осуществления.

Почти никто из политических руководителей, в первую очередь Горбачев, не имел экономического образования. Они просили совета у экономистов. Но и те не имели готовых ответов на их вопросы — сказывался длительный застой экономической мысли в СССР. Впрочем, дискуссия на экономические темы очень быстро была подмята требованиями политической борьбы. Борьба в верхних эшелонах власти стала одновременно причиной и следствием возникшей напряженности. Не только печать переживала счастливые времена и позволяла звучать различным голосам в открытом споре. Если образование новых партий еще не было юридически дозволено, то какой-то компенсацией стала открытая возможность учреждать «неформальные организации», которые должны были создать предпосылки партийной деятельности. В течение нескольких месяцев их появилось несколько тысяч: в основном это были мелкие группы на местах, особенно молодежные[508].

Столкнувшись с трудностями, Горбачев решил удвоить ставку, решительно нацелившись на реформу политической системы. Такая реформа и была целью XIX партийной конференции. По крайней мере в стремлениях Генерального секретаря. По мере приближения конференции ужесточились стычки в верхнем эшелоне власти. Готовясь к ней, Горбачев обращал внимание прежде всего на решения и документы, которые должны были быть приняты. Для их разработки он организовал авторитетные и компактные рабочие группы, действовавшие эффективно, несмотря на не раз возникавшие внутренние расхождения. Общим смыслом конференции должны были стать политические изменения, не менее радикальные, чем в области экономики. В группе наиболее близких соратников Горбачева проложила себе путь идея, что одно невозможно без другого. Мысль, которую позднее Горбачев обобщенно сформулирует следующим образом: «Если бы мы не предприняли политической реформы, перестройка бы погибла»[509].

Центральной идеей всего проекта была замена идеологизированного государства, построенного Сталиным, государством правовым.

Горбачев использовал термин «правовое государство» накануне конференции. Еще и сегодня можно задаться вопросом, было ли тогда ясно, что за этим стоит. Правового государства не существовало не только после революции в СССР, но и в предреволюционной России. Правда, в первый момент приоритет был отдан восстановлению старой революционной формулы: «Вся власть Советам!» Что уже само по себе представляло важный поворот, поскольку означало отобрать высшую власть у партии, которая сохраняла ее по сталинской и послесталинской конституциям, и передать ее избранным органам. Но по ходу подготовки и проведения конференции, а также в последующем развитии получила распространение уверенность, что этого недостаточно, поскольку правовое государство требует, чтобы произошло разделение основных ветвей власти и чтобы власть не сосредоточивалась в органах только одного рода, сколь бы демократическими они ни были.

На XIX партконференции Горбачев обязался провести в течение года подлинные выборы, где могли бы соперничать несколько кандидатов. Данное обещание оказалось выполненным до означенного срока, хотя это был нелегкий шаг. Начиная с 1936 года, то есть в течение более 50 лет, выборы в СССР неизменно оставались плебисцитарными. Они являлись, по выражению самого Горбачева, «выборами без выбора». Каким образом организовать переход от одного к другому, поначалу было неясно даже ему. Горбачев предложил, чтобы секретари партийных организаций различных уровней, то есть те, кто до тех пор оставался высшим держателем власти, выдвинули свои кандидатуры также и в председатели исполкомов Советов. Предложение могло показаться противоречащим идее отделения государства от партии, но оно приобретало смысл при соблюдении условия, которым его сопровождал Горбачев: секретари тоже должны избираться на основе состязания, конкурентной борьбы кандидатов, а в случае провала должны оставлять также и руководство комитетом партии. В общем, никто не мог надеяться на командный пост по праву иного рода, чем избирательное. Таким образом, Горбачев бросал вызов большей части наиболее влиятельных делегатов конференции, которые вынуждены были проходить проверку, если хотели сохранить свое место. Но еще большему испытанию он подвергал свое собственное положение, и оглушительные аплодисменты, раздавшиеся со стороны некоторых его критиков, показали ему это, хотя никто еще не чувствовал себя достаточно сильным, чтобы требовать его головы.

Конференция отличалась от съездов партии, к которым советские люди привыкли за 60 лет. Надо было вернуться к первому послереволюционному десятилетию, чтобы найти там нечто подобное. Страсти сдерживались с трудом. Видимость единодушия, кое-как сохранявшаяся еще два года назад на XXVII съезде партии, теперь вдребезги разбилась о выступления, дерзко противоречащие одно другому. Открыто сталкивались две противоположные концепции перестройки. Ельцин и Лигачев взяли слово во взаимной полемике. Но чуткое ухо уже могло уловить, что и тот и другой метили не столько в противника, сколько в самого Горбачева. Начать с того, что оба пытались навязать ему свои условия. Но была в их словах тень угрозы: мы можем и сбросить тебя, если не пойдешь с нами. Горбачев не уступил ни одному, ни другому, хотя вновь полемизировал с Ельциным. Позднее все и по разным причинам ставили ему в упрек этот отказ сделать выбор[510]. Но у Горбачева уже зарождалось беспокойство, как избежать преждевременных разрывов, которые, он чувствовал, предвещали грядущую катастрофу.

Горбачев знал, что идея, на которой он построил конференцию, сама по себе могла «ошеломить товарищей из Политбюро»[511]. Удар теперь приходился в самое сердце сталинских концепций. Отделение партии от государства было плодом правового государства. Наиболее рискованный вызов состоял в другом: КПСС не должна была более оставаться государственным институтом, важнейшим из всех институтов советского государства. Она должна была стать политической партией, силой, способной выдвигать идеи, обеспечивать консенсус, в том числе и за рамками официальных государственных каналов, то есть способной помериться силами с соперничающими организациями. Но партия по ее исходной концепции, задуманной и осуществленной Сталиным в противовес самому Ленину, была структурой, несущей на себе всю конструкцию государства. Сдвинуть этот столп — значит подвергнуть риску обвала всю конструкцию[512]. Один из основных сотрудников Горбачева констатировал, что «сразу после XIX партконференции по всей стране начали ослабевать структура и авторитет власти», а через несколько месяцев эти явления резко обострились[513].

Не отступая от идей конференции, Горбачев ускорил реформу самих руководящих органов КПСС. Речь шла не только о смене лиц, входивших в их состав, притом что несколько месяцев спустя, в апреле 1989 года, сотне старых руководителей пенсионного возраста было предложено подать в отставку. Горбачев потребовал сокращения аппарата, необходимого в связи с отказом КПСС от административных функций. И наконец последовал самый решительный шаг: Горбачев выдвинул идею о некотором приземлении вознесшегося в заоблачные выси Секретариата партии[55]. Номинально он продолжал существовать, но выживал чисто формально. Главные функции его были переданы комиссиям Центрального Комитета, возглавляемым наиболее влиятельными членами ЦК. Комиссии, в отличие от Секретариата, могли лишь ориентировать, а не руководить, как в прошлом Секретариат. По традиции Секретариат оставался самым узким по составу органом партии, тем, что действовал подобно Политбюро, нередко подминая его под себя. Сталин задумал его как средоточие своей необъятной власти. Та роль, которую исполнял Секретариат, обеспечивала легитимность власти всех преемников Сталина и последнего из них — Горбачева. В его исчезновении более, чем в какой-либо другой реформе, отразилось стремление Горбачева дать жизнь правовому государству.