ПЕРВАЯ ГРАНЬ ПАДЕНИЯ

ПЕРВАЯ ГРАНЬ ПАДЕНИЯ

Покамест на пересыльном пункте комплектуется очередная группа для отправки "по этапу" на аэродром Лод, сохнутовская агентура пытается любым способом отрезать бывшим советским гражданам путь назад. И прежде всего стремится получить от них какое-нибудь собственноручно подписанное высказывание антисоветского характера.

Тут на помощь израильской агентуре любезно приходит клеветническая продукция человека без родины Солженицына, издаваемая на русском языке зарубежным антисоветским отребьем.

Молодчик с пистолетом, выполнявший на пересыльном пункте Шёнау обязанности "библиотекаря", доверительно сказал Гиршу Майману:

— Я дам вам вне очереди новую книгу Солженицына. Понимаете, вне очереди! А вы хотя бы коротенько напишите по-русски, какое впечатление она произвела на вас. Не бойтесь, эти отзывы нужны только издательству и только для статистики.

— Я видел, — рассказывает Майман, — как бережно прятали в сейф эти "читательские отклики" на книги, которые вовсе не надо было всучивать "вне очереди", ибо на пересыльном пункте солженицынские "произведения" были сложены целыми штабелями. Мне это вскоре вспомнилось в Израиле. Там одному бывшему киевлянину предложили написать в сионистскую газету, что клеветнические кинокадры, вмонтированные в телевизионную передачу о Солженицыне, якобы документальны. А в действительности это были отрывки из антисоветских кинофильмов, состряпанных за рубежом по мотивам солженицынских писаний.

Тех, кто содержался на пересыльном пункте, провоцировали не только с помощью солженицынских "произведений". Для людей, причастных к искусству, использовалась еще соседствующая с замком "картинная галерея" из двух приземистых комнатушек, выбеленных на складской лад грубой известкой. В этом, с позволения сказать, выставочном зале периодически экспонируется творчество "абстракционистов", настолько отъявленных и вместе с тем безвестных, что в городских картинных галереях их произведения не находят приюта хотя бы на день.

И вот сюда организованно приводили "экскурсантов" из замка, а после пятиминутного "осмотра экспозиции" просили отразить свое впечатление в книге отзывов.

Я видел эти записи. Их немного. Но почти в каждой — восторженное упоминание о "современном искусстве в свободном мире".

Один из благодарственных отзывов подписан неким Нолиным, назвавшим себя скульптором. Правда, потом я так и не нашел этого имени в многочисленных каталогах произведений советской скульптуры. Зато узнал от беженцев из израильского города Хайфы, как "свободный мир" встретил упомянутого Нолина: когда он заговорил о скульптуре, его тотчас же прервали и предложили заняться раскрашиванием рекламных макетов.

Прощаясь со знакомыми, покидавшими Израиль, Нолин грустно вздохнул:

— Мне-то уже придется коротать свой век здесь. У вас есть хоть какая-то надежда на прощение Советского государства. А я, как одержимый, сразу же по приезде сюда с готовностью подтверждал израильским репортерам любую небылицу о советском искусстве. Вы же знаете, чем бессмысленней небылица, тем охотнее здесь ее печатают. Разве же смею просить я о возвращении советского гражданства — мне сейчас же напомнят мою клевету!

Первым делом, впрочем, напомнят это Нолину израильские власти, если он только заикнется о желании покинуть страну. Напомнят и о записи в книге отзывов картинной галереи близ Шёнау. И даже покажут для вящего эффекта фотокопию этой самой записи.

Не случайно седобородый и немногословный смотритель галереи, заметив, что, знакомясь с книгой отзывов, я пользуюсь только ручкой и блокнотом, любезно посоветовал мне:

— Вы лучше сфотографируйте, мои соседи из замка делают только так…

От одного из беженцев, рассказавших мне о запоздалых признаниях Нолина, я услышал:

— А какая, собственно, разница между ним и мной? Я, правда, не давал израильским репортерам антисоветских интервью. Но я тоже забыл, что Советская страна сделала меня человеком. Мои родители влачили бесправное существование в черте оседлости царских времен, а я стал специалистом с высшим образованием. И забыл об этом, да и не только об этом!

Второй сказал:

— Когда гитлеровцы сжигали евреев в печах концлагерей, незнакомая белорусская семья спасла моих родителей. А потом русские люди эвакуировали их подальше от фронтовой полосы, в Узбекистан. Мать мне рассказывала, как тепло заботились о них там. А я…

Третьей мешали говорить слезы:

— Недавно моя дочь вспомнила, как в детстве провела сказочный месяц в Артеке. Разве только это я забыла! Боже мой, сколько хорошего я забыла с той минуты, когда решила покинуть землю, где узнала это хорошее!..

"Как я мог забыть?!"

Люди разного возраста, разных профессий, покинувшие разные уголки советской земли, взволнованно повторяют сейчас на все лады эту фразу. Неудивительно: израильский образ жизни на каждом шагу напоминал им о том, что они смогли, вернее, посмели забыть. Вот один из сотен, из тысячи таких примеров…

— На улице оборвался электрический провод, — рассказывает Владимир Рейзин. — На моих глазах наземь упал человек, сраженный током. Я не знал, где ближайший телефон, и беспомощно озирался вокруг. Толпа, окружавшая вначале пострадавшего, быстро стала редеть. Я крикнул: "Почему не вызывают врача?" И мне деловито объяснили: надо, мол, сперва осмотреть карманы этого человека, есть ли там деньги или на худой конец солидные документы. Я не понял, о каких документах может идти сейчас речь. И мне подсказали: речь идет о документах, подтверждающих, что этот человек сможет оплатить оказанную ему медицинскую помощь. Я разъяренно крикнул: "О чем вы думаете? Человек может погибнуть!" И услышал насмешливый ответ: "Если ты банкир, вызывай врача — сам ему и заплатишь!" Когда я рассказал своей семье об этом жутком случае, все стали припоминать, сколько раз многих из наших родственников когда-то бесплатно лечили в больницах и санаториях, сколько раз врач по первому вызову приезжал на дом и днем и ночью, сколько раз… Ах, сейчас уже поздно перечислять! Сейчас в мыслях одно: как я мог забыть об этом, забыть даже на минуту! Как я мог забыть?!

Немало подобных признаний и сожалений довелось выслушать мне от бежавших из Израиля бывших советских граждан. И, вспоминая детали и подробности их повествований, отчетливо вижу, что чужбина началась для них не с пересыльного пункта.

Она началась с черной неблагодарности братской семье советских народов. С предательски закравшейся в сердце гаденькой мыслишки насчет "второй родины". С непростительного забвения того, что по-матерински сделала для них родная земля. Такое забвение — первая грань падения, приведшего их к страшной судьбе, к тому, что ныне они бывшие граждане Советского государства.

"Как на себя через года в глаза друг другу поглядите?" спрашиваем мы этих людей выразительными строками советского поэта Евгения Антошкина. Но вот даже не через года, а через месяцы, недели, дни приходит к ним жгучее раскаяние, приходит неистребимое желание вычеркнуть из жизни время пребывания на чужбине. "Поздно вы прозрели", — приходится ответить им словами поэта.

В различных странах я, как мог убедиться читатель, беседовал со многими десятками бежавших из Израиля "бывших". В этой книге приведена только незначительная часть услышанных мною исповедей беглецов — одна трагичней другой. Но если даже бывший советский гражданин и не бежит из Израиля, а продолжает через силу тянуть свою горемычную лямку там, это отнюдь не говорит о каком-то его примирении с тяжелым владычеством сионистского режима. Наглядное тому свидетельство — полученное мною после первого издания книги письмо инженера Александра Финельда, уроженца Тбилиси, которое он прислал из Израиля после семилетней "жизни без всякого смысла" в этой стране. Понимая, что сионистские власти приклеют ему ярлычок "антисемита" и по головке за откровенность не погладят, Финельд все же не скрывает своего имени, приводит свой точный адрес и без обиняков доказывает, что советский человек попросту не в силах жить в современном Израиле.

"Пишу это письмо с единственной целью образумить заблуждающихся, донести до них правду, а то они могут поверить, что в этой, во многом еще беспомощной, стране, где бесконтрольно правят капиталисты, может существовать национальное братство, культура, воспитание, общая цель, Я хочу на собственном горьком опыте предостеречь, остановить, по возможности, легковерных людей, так как по себе знаю, что потом будет поздно, останется одна затаенная тоска.

По прибытии в Израиль вам сразу дадут понять, что с прошлым надо расстаться, а прошлое — это прежде всего образование, специальность, культура, человечность. Да, именно с этим вас заставят расстаться. А взамен всего, что было содержанием вашей жизни, вам придется приспосабливаться к умышленному издевательству, выработать в себе рабскую покорность работодателю — хищнику, ненавидящему "этих советских". А не покоритесь — будете выгнаны буквально на улицу, и никому не будет до вас дела. Ваше горе останется вашей личной проблемой, и в любом учреждении вы встретите только презрение, встретите отчужденность грубых, в какой-то степени примитивных чиновников, которые будут как бы мстить вам за все хорошее, что в вас заложено, за культуру, за образование, за чувство достоинства, за все, с чем вы сюда приехали. Это потому, что зависть и злость, да, можете мне поверить, нечеловеческая злость царит здесь.

Вы почувствуете, что никому здесь в действительности не нужны, разве что ваши жены и дочери пригодятся для извращенных наслаждений богачам, среди которых немало уголовников-рецидивистов. Вы поймете, что для них "страна отцов" — это деньги, деньги, деньги. Своих сыновей они прячут в Америке, а ваших — тут же в армию, на границу. Пока не поздно, поймите, что для них мы, советские евреи, прежде всего пешки грязной политики. Им хочется спровоцировать недружелюбие советских народов к евреям, чтобы заставить нас ехать в Израиль. А если вы приедете и убедитесь в царящей здесь нечеловеческой несправедливости, они вам нагло скажут: "А кто вас звал сюда, можете убираться!" Но бежать не дадут. Когда же люди все-таки стали любыми способами убегать, снова начались фальшивые сожаления о том, что люди, "отравленные советским образом жизни", не приспособлены к жизни в европейском (перенести Израиль из Азии в Европу для сионистской пропаганды — пара пустяков! — Ц.С.) цивилизованном государстве.

Прошу вас, напечатайте мое письмо. Может быть, я хоть кого-нибудь удержу от рокового шага, остановлю от расставания с полноценной жизнью".

Не мог не выполнить искреннюю просьбу исстрадавшегося человека.