На бастионах Севастополя

На бастионах Севастополя

Синопский разгром грозил появлением на Черном море англо-французской эскадры. Это могло произойти в любой момент. Потому уже 5 декабря Корнилов отдал приказ о размещении кораблей для обороны Севастопольского рейда; командовать судами на рейде и в бухтах при нападении на Севастополь был назначен П. С. Нахимов, ремонтирующимися — Ф. М. Новосильский. Матросов с судов, находившихся в ремонте, определили на береговые батареи; для наблюдения за морем высылали казачьи разъезды, а на высоких пунктах города (Георгиевский монастырь, Херсонесский маяк, в деревне Учкуевке и на Малаховом кургане) учредили посты штурманских офицеров. В случае тревоги было приказано погасить маяки и срубить вехи.

Это был план-минимум, ибо Меншиков не соглашался на подготовленный Корниловым и Нахимовым проект и намеревался заградить вход в бухты тремя кораблями, а остальные сгрудить в Южной бухте. Так как начало декабря было отмечено празднествами по поводу победы и заметной угрозы не было, 10 декабря отменили предложение Нахимова погасить маяки и убрать вехи; отрицательно отнеслись и к мнению вице-адмирала поставить корабли восточнее, у Николаевской батареи. Однако с 15 декабря пароходы «Громоносец» и «Дунай» по очереди начали дежурить у входа на рейд, против Константиновской батареи.

20 декабря нижним чинам раздавали Георгиевские кресты. Нахимов за неделю до того приказал, чтобы сами матросы выдвинули самых храбрых и достойных, затем из их числа исключили штрафованных, а среди оставшихся бросили жребий, ибо 250 знаков оказалось недостаточно на всех отличившихся.

Нахимов считал неуместной попытку контр-адмирала Вукотича выманить из Трапезунда стоявшие там 2 парохода и 2 фрегата. Он понимал, что не следует давать лишних поводов объявить Россию агрессором. Знал он также, что события не замедлят произойти, и был прав. 21 декабря стало известно, что в Константинополе была резня и европейцы перебрались на суда союзной эскадры. А 25 декабря у Севастополя появился английский пароходофрегат «R?tribution». Так как к порту его не допустили, на шлюпке были переданы письма. Фактически целью визита была разведка. Меншикова этот случай встревожил. Были приняты, наконец, предложенные Нахимовым меры. Во-первых, установили бон поперек бухты между фортами № 8 и № 1. Бон должен был заменить импровизированное заграждение из цепей, которое связывало 3 корабля, стоявшие у входа на рейд; работа эта была поручена Нахимову. 25 декабря выслали в море пароход «Крым», чтобы выяснить, нет ли неприятельских судов за мысом Херсонес; тот возвратился 26-го числа, ничего не обнаружив.

С 27 декабря на время болезни Нахимова эскадра на рейде была под флагом Корнилова. В тот же день стало известно, что 18 кораблей и 13 больших пароходов союзников вступили на Черное море. 29 декабря Меншиков назначил Нахимова командовать судами для обороны рейда; вице-адмиралу Станюковичу была поручена защита южной стороны, а Корнилову — оборона гавани. 2 января 1854 года после выздоровления Нахимов принял командование. 6 января под его управление поступили береговые батареи, укомплектованные моряками и прикрывающие эскадру. 12 января на эскадре проходили артиллерийские учения со стрельбой.

17 февраля В. А. Корнилов объявил боевое расписание флота на случай нападения с моря. Суда на рейде расположились по диспозиции, присланной из Петербурга и не соответствующей предложениям Нахимова.

Этому приказу предшествовало появление у Севастополя 14-го и 16 февраля французского и английского пароходов.

Приближение весны делало все более вероятным нападение неприятельского флота. 3 марта Корнилов предписал Нахимову направить матросов для постройки береговых укреплений. 5 марта с Кавказа вернулась эскадра контр-адмирала Вукотича. 6 марта 3 парохода контр-адмирала Панфилова пошли к восточному побережью Черного моря, чтобы снять войска укреплений Кавказской береговой линии, оказавшихся под угрозой; официально было объявлено, что пароходы направляются в Одессу.

Зима для Нахимова оказалась нелегкой. Четыре месяца он провел на борту корабля, не съезжая на берег, был крайне занят подготовкой отражения нападения союзников, и только во время болезни он смог отдалиться от дел, несколько отдохнуть и написать письма родным.

По обыкновению, вице-адмирал не ограничивался выполнением прямых слружбных обязанностей. Как старший директор Севастопольской морской библиотеки, он докладывал командующему адмиралу М. Берху о 1703 рублях серебром, собранных для семейств нижних чинов, убитых или изувеченных при Синопе и в других боях.

24 марта П. С. Нахимов в письме другу М. Ф. Рейнеке писал:

«Мне бы хотелось отдать военный приказ по эскадре, в котором высказать в кратких и веских словах, что эта война священная, что я уверен, что каждый из подчиненных горит нетерпением сразиться с защитниками Магомета — врагами православия, что павшего в бою ожидает бессмертие, за которое будет молиться церковь и все православие, победившего — вечная слава и, наконец, самые летописи скажут потомкам нашим, кто были защитники православия!»

Несмотря на болезнь, вице-адмирал продолжал оставаться в курсе публикаций по морскому делу. В том же письме он высказал отрицательный отзыв о статье А. П. Соколова «Парус и винт», отмечая в ней недостатки, которые объяснил непрофессионализмом автора.

В этот период по петербургским салонам ходила сплетня о якобы существовавших трениях между Нахимовым и Корниловым. Сам Павел Степанович, узнав об этом, огорченно писал Рейнеке 13 марта:

«…никто столько не ценит и не уважает самоотвержения и заслуг вице-адмирала Корнилова, как я, что только он один после покойного адмирала может поддержать Черноморский флот и направить его к славе; я с ним в самых дружеских отношениях, и, конечно, мы достойно друг друга разделим предстоящую нам участь…»

27 марта Корнилов и Нахимов отдали приказы об обороне города и порта. Команды усиленно готовились к боям по расписанию, составленному Нахимовым и еще 9 марта предписанному Корниловым для исполнения всей эскадрой.

Меры эти оказались нелишними. С весной активизировались и союзники. 31 марта английский пароход приблизился к Севастополю и пытался увести купеческую шхуну, но был вынужден оставить ее, когда в погоню были высланы 2 фрегата и 2 парохода. Догнать быстроходный корабль не удалось.

3 апреля поступили сведения о планах англичан затопить на фарватере Севастополя 2–3 старых турецких судна. К этому дню большинство кораблей после завершения ремонта расположились по диспозиции; однако предложение Нахимова поставить корабли в две линии у бонов поперек бухты для отражения противника огнем так и не было принято.

4 апреля Меншиков намеревался выслать малый отряд (3 линейных корабля, фрегат и пароход) в крейсерство у Крыма. Нахимов не одобрил этот шаг и признал его опасным; он считал, что если и выходить, то всем флотом.

Тем временем английский пароход 31 марта подходил к Одессе, пытался вести промеры и разведку, но после предупредительных выстрелов удалился. В начале апреля британский пароход вновь приблизился к Одессе и требовал объяснений, почему по нему стреляли. 10 апреля союзная эскадра атаковала порт и пыталась высадить десант, но была отбита огнем береговых орудий.

17–18 апреля англо-французский флот крейсировал у Севастополя; 21 апреля он вновь был виден на горизонте. Меншиков хотел послать часть эскадры, но Нахимов и Корнилов согласованно выступили против. 24 апреля вновь союзники появились в виду главной базы, в ночь на 23-е и 25 апреля происходили ложные тревоги. 27 апреля французский пароход провел разведку Балаклавы, 28 апреля — Феодосии и Керченского пролива. 5 мая английский и французский пароходы приближались к Севастополю и после выстрелов с береговой батареи ретировались. В ответ на эти разведки с начала мая было организовано крейсерство русских судов. Сначала выходили 2 фрегата, бриг и пароход, с 15 мая — 2 корабля, 2 фрегата и 2 парохода под командованием поочередно Истомина, Новосильского и Панфилова. В июне крейсерства продолжались по расписанию Нахимова, хотя он и не одобрял их. Больше пользы принесло крейсирование парохода «Эльборус», который сжег 2 турецких судна недалеко от Босфора, высадив их экипажи в шлюпки.

Нахимова в это время беспокоили запальные трубки Лехнера для бомб, присланных из столицы, ибо на учебных стрельбах лишь три бомбы из десяти взорвались при попадании в щит. 1 мая моряки провели удачный взрыв мины на рейде Севастополя. Однако все это были эксперименты. Мины так и не удалось применить, а трубки, изготовленные в Николаеве, по-прежнему взрывались не вовремя, даже вблизи дула пушек.

Вице-адмирала огорчила статья, перепечатанная «Русским Инвалидом» из иностранного журнала, в которой было написано, что Черноморский флот сильнее союзных, но боится выйти в море. Он прекрасно понимал, что против 12 парусных линейных кораблей и 6 пароходов неприятель имел 19 только винтовых кораблей и 7 пароходов, которые имели явное преимущество перед парусниками. Флагман считал, что Корнилов, намереваясь выслать его эскадру в море, чрезмерно рискует. Начальник штаба Черноморского флота полагал, что при встрече с превосходящим противником корабли успеют вернуться в Севастополь. Но Нахимов опасался, что бегство от неприятеля понизит дух команд. Если бы флот конвоировал транспорты, то при встрече с превосходящим противником пришлось бы либо сразиться и лишиться флота, либо бросить беззащитные суда. Разумеется, такие мысли вице-адмирал высказывал лишь в узком кругу, не обсуждая открыто приказы.

1 июля Корнилов поручил П. С. Нахимову сформировать для усиления десантных стрелковых батальонов еще два резервных из моряков 4-й и 5-й дивизий, а также поручил определить число ружей на кораблях для использования в случае необходимости.

Необходимость эта приближалась. Если русские принимали меры к обороне Севастополя, то союзники готовились к нападению. Еще весной англо-французские экспедиционные войска высадились в Галлиполи у Дарданелл. Летом их перевезли в Варну. Попытки действий в Добрудже кончились потерей половины отряда от холеры. Когда русские полки отошли от Дуная в пределы России, экспедиционные войска в Варне продолжали нести потери от болезней, пока правительства Франции и Англии не договорились об организации высадки в Крыму для уничтожения Черноморского флота. 31 августа, наконец, было избрано место десантирования южнее Евпатории. На следующий день армада из 89 боевых судов и 300 транспортов подошла к берегам Крыма. Ее движение русские адмиралы наблюдали с вышки морской библиотеки в Севастополе, а начало выгрузки войск видел лейтенант В. Стеценко, оказавшийся с разъездом казаков в месте высадки.

Немедленно были приняты меры к отражению вторжения. 1 сентября Корнилов предписал Нахимову, чтобы все суда его эскадры состояли в полной готовности сняться с якоря во всякое время. Уже на следующий день Нахимов сообщил Корнилову диспозицию эскадры при выходе в море одной или двумя колоннами. В тот же день он получил приказ начальника штаба флота о приведении кораблей в боевую готовность и формировании батальонов из экипажей. 7 сентября Корнилов назначил на случай тревоги начальником войск на северной стороне контр-адмирала Истомина, а на южной — контр-адмирала Панфилова; общее начальство над флотом и морскими батальонами в отсутствие Корнилова было поручено Нахимову.

Высадка союзников, Альминское сражение и уход армии создали критическое положение в Севастополе. Только задержка движения неприятельских войск позволила защитить город с суши орудиями и моряками, занявшими наскоро построенные укрепления. Чтобы преградить путь противнику в бухту, 11 сентября между Константиновской и Александровской батареями были затоплены 5 старых кораблей и 2 фрегата, в спешке на них оставили артиллерию. В тот же день Меншиков поручил Корнилову оборону северной, а Нахимову — южной стороны. Начиналась героическая оборона Севастополя.

12 сентября Нахимов рапортовал адмиралу М. Н. Станюковичу, что не в состоянии совмещать обязанности, и просил передать командование эскадрой младшему флагману. Однако Меншиков приказал отменить назначение вице-адмирала командиром морских команд на берегу и предписал оставаться на рейде с флагом.

Несколько дней судьба Севастополя висела на волоске. Город, оставленный армией, был почти беззащитен и мог стать легкой добычей противника. Ожидая неизбежного, по его мнению, захвата города с суши, Нахимов решил защищать главную базу на берегу, а оставшиеся корабли затопить, чтобы они не достались врагу. Решительный на море, вице-адмирал на сухом пути избрал, как ему казалось, наилучший выход, чтобы выполнить приказ о защите южной стороны. 14 сентября он отдал приказ № 129:

«Неприятель подступает к городу, в котором весьма мало гарнизона; я в необходимости нахожусь затопить суда вверенной мне эскадры и оставшиеся на них команды с абордажным оружием присоединить к гарнизону. Я уверен в командирах, офицерах и командах, что каждый из них будет драться как герой: нас соберется до трех тысяч; сборный пункт на Театральной площади. О чем по эскадре объявляю».

Нахимов, для которого флот был и жизнью, и семьей, мог решиться на такой шаг только в крайнем случае, ибо понимал, что потеря Севастополя грозит потерей флота, а при сохранении главной базы флот можно было вновь построить. В условиях безвластия при незнании обстановки, тем более после затопления части флота для защиты с моря, этот шаг казался оправданным.

Утром 14 сентября на корабли поступил приказ после поднятия сигнала на «Двенадцати апостолах» начать затопление. В 8.30 такой сигнал появился, и началось затопление корабля «Ростислав», но вскоре было прекращено. В события вмешался Корнилов. В планы командования уничтожение всех кораблей не входило. Как человек, отвечающий за флот, начальник штаба в 10.00 передал запрещение исполнять под угрозой наказания приказы Нахимова о затоплении или сожжении кораблей до подтверждения этого сигнала с корабля «Великий князь Константин», где находился Корнилов.

Уже на следующий день, когда стало ясно, что штурма не будет и союзники приступают к осаде, все усилия были направлены на оборону города с суши, которой в мирное время почти не существовало. На строящиеся укрепления южной стороны с кораблей отправляли боеприпасы. Более упорядоченный характер принимали морские батальоны. Принимали меры для защиты парусников от пожаров.

29 сентября Корнилов приказал создать запасные парки (по 8 24-фунтовых пушек на три бастиона и Малахов курган) из корабельных орудий по назначению Нахимова. Постепенно все больше орудий с кораблей перевозили на сооружаемые бастионы, которыми командовали моряки. И русские, и их противники сооружали батареи. Против 25 тысяч войск в Севастополе неприятель располагал большими силами.

Налаживалась и деятельность флота. Главной действующей силой оказались пароходы. 21 сентября, для организации совместных действий паровых судов с армией, Корнилов отдал соответствующий приказ; в конце сентября Нахимов издал инструкцию для пароходов, выходящих на позиции. Речь шла о защите с помощью паровых судов и высланных с них шлюпок подступов к рейду при возможных диверсиях с моря. Так как парусники оказались запертыми в гавани, 2 октября, ожидая бомбардировки, Корнилов приказал расставить их в более безопасные места и поручил это Нахимову.

5 октября началась первая бомбардировка Севастополя с моря и суши. Несмотря на огромный расход боеприпасов, союзники не смогли добиться успеха. Морская и сухопутная артиллерия умело отвечала неприятелю. Атаку с моря и суши защитники отразили с большими потерями для неприятеля. Нахимов служил примером деятельности и распорядительности. В день обстрела вице-адмирал был легко ранен в голову. После гибели 5 октября на Малаховом кургане Корнилова Павел Степанович стал фактическим руководителем и душой обороны.

В письме обер-интенданту Черноморского флота и портов контр-адмиралу Н. Ф. Метлину Нахимов, сообщая о смерти Корнилова, отмечал: «У нас без Владимира Алексеевича идет безначалие». Корнилов, имея влияние на Меншикова, действовал именем князя. С его смертью рвались нити, согласовывавшие действия главнокомандующего, флота и армии. Нахимову предстояло теперь выполнять обязанности погибшего Корнилова.

Первоначально П. С. Нахимов радел о флоте в первую очередь. Во время первой бомбардировки днем он был на суше, а ночью отправлялся на эскадру, где оставалось лишь 150 человек на кораблях и 60 — на фрегатах, вооруженных холодным оружием для обороны от возможных нападений неприятеля. Но все больше проблем сухопутной обороны требовали его вмешательства. К Нахимову, не имевшему официально власти, обращались с просьбами по разным вопросам, и он по возможности разрешал их. К примеру, при нехватке больничных коек корабль «Императрица Мария» превратили в госпиталь для раненых. Почти каждый день вице-адмирал находил время посетить госпитали. Но главное, он объезжал линию, показывая пример мужества и твердости под неприятельскими пулями и снарядами. Эти демонстрации давали моряку тот авторитет, какого не могла дать формальная власть. Вице-адмирал Станюкович, сменивший Корнилова, предложил Нахимову ни во что не вмешиваться. Однако флагман не мог не выполнять долг так, как он его видел. В письме Н. Ф. Метлину Нахимов объяснял:

«Хожу же я по батареям в сюртуке и эполетах потому, что, мне кажется, морской офицер должен быть до последней минуты пристойно одет, да как-то это дает мне больше влияния не только на наших, но и на солдат».

С другой стороны, он требовал от начальников уменьшения потерь, оставляя при обстреле у орудий минимум людей, и писал, что «…заботливый офицер, пользуясь обстоятельствами, всегда отыщет средство сделать экономию в людях и тем уменьшить число подвергающихся опасности…».

Солдаты любя называли Нахимова «батька-адмирал».

В день Инкерманского сражения меры, принятые Нахимовым (мост через реку Черная, высланные в Инкерманскую бухту пароходы, огнем поддержавшие наступление и отход русских войск), способствовали уменьшению русских потерь.

Одновременно Нахимов занимался делами морскими. По его приказу у разрушенного корпуса затопленной «Силистрии» 5 ноября затопили корабль «Гавриил», чтобы восстановить заграждение у входа на рейд. 24 ноября с разрешения Меншикова он организовал вылазку пароходов «Владимир» и «Херсонес», которые атаковали наблюдавший за движением на рейде неприятельский пароход, заставили его бежать и тем вызвали переполох в союзном флоте. Моряки показали, что флот жив. Вполне резонно 25 ноября Нахимов писал Станюковичу о нецелесообразности отправки на батареи артиллерийских офицеров пароходов, находящихся в боевой готовности.

30 ноября Нахимов принял на себя обязанности помощника начальника Севастопольского гарнизона генерала графа Д. Е. Остен-Сакена. Официальных прав он не получил, да и оформил это назначение Меншиков лишь 1 февраля 1855 года. Лишь моральное право, которое давали любовь и уважение защитников города, позволяло ему делать немало нужного для обороны. Например, в декабре 1854 года, кроме «Императрицы Марии», под временный госпиталь были определены еще 3 корабля и 2 фрегата.

По предложению вице-адмирала моряки с пароходов получали награды за вылазки в море и обстрелы неприятельских позиций. Оценивая важность этой единственной подвижной части флота, Нахимов писал в ответ на требование вице-адмирала М. Н. Станюковича 24 ноября 1854 года послать на оборонительную линию артиллерийских офицеров с паровых судов:

«Имею честь донести, что пароходы всегда состоят в готовности к действиям на рейде, а потому артиллерийских офицеров не предстоит возможности с них откомандировать на бастионы».

31 декабря Меншиков представил Нахимова к ордену Белого Орла; резолюция о награждении орденом была дана 13 января 1855 года. В Севастополе награждение восприняли как оскорбление и никто не решился поздравить вице-адмирала. Все считали, что он достоин более высокой награды.

В сложной ситуации, когда только 2 корабля имели полную артиллерию, на 3 она сохранялась частично, а непогода все более разрушала заграждения, Нахимов предложил Меншикову программу охраны входа в Севастопольскую бухту, сочетавшую корабли — плавучие батареи и батареи на суше; он указал, сколько человек требуется для действия артиллерией. 3 февраля вице-адмирал в докладной записке убеждал Меншикова:

«Громадные усилия союзников, употребленные противу Севастополя, безусловно могли быть удерживаемы до сих пор только при содействии средств, разрушивших Черноморский флот; первый период бомбардирования кончается, — средства наши наполовину уже истощились. Тяжкий удар, нанесенный в таком положении, что не можем быть страшны на море, по крайней мере, в продолжение нескольких лет. Приложение винтового двигателя окончательно решает вопрос о нашем настоящем ничтожестве на Черном море. Итак, нам остается одно будущее, которое может существовать только в Севастополе; враги наши знают цену этому пункту и употребят все усилия, чтобы завладеть им».

Вице-адмирал полагал, что союзники вряд ли решатся отбросить армию с путей, связывающих Севастополь и всю Россию. Он более опасался второй атаки с моря, которой могли противостоять только 3 корабля с неполной артиллерией и малообученными командами, и предлагал обсудить на совете положение с морской обороной города.

Возможно, в ответ на первую записку Меншиков наконец и назначил Нахимова формально помощником начальника Севастопольского гарнизона. Видимо, князь хотел привлечь активность моряка к суше. 7 февраля о назначении было объявлено Д. Е. Остен-Сакеном по гарнизону. Однако Нахимов оставался и командующим эскадрой. 6 февраля он отдал приказ для обновления заграждения затопить корабли «Ростислав» и «Двенадцать апостолов». 13 февраля по устному указанию Меншикова эти корабли, а также фрегаты «Кагул» и «Месемврия» легли на дно между Николаевской и Михайловской батареями, а фрегат «Мидия» готовили к затоплению. 19 февраля был затоплен и он.

Вице-адмирал так объяснял необходимость затопления:

«Если неприятельские корабли утвердятся на рейде, то, кроме того что мы потеряем Севастополь и флот, мы лишимся всякой надежды в будущем; имея Севастополь, мы будем иметь и флот; однажды же отданный отнять без содействия флота невозможно, а без Севастополя нельзя иметь флота на Черном море; аксиома эта ясно доказывает необходимость решиться на всякие меры, чтобы заградить вход неприятельским судам на рейд и тем спасти Севастополь».

Оставшиеся корабли Нахимов поставил в качестве плавучих батарей для поддержки береговой артиллерии. Два корабля у Килен-бухты и верховьев Южной бухты могли обстреливать фланговым огнем подступы к главной оборонительной позиции, а три остальных прикрывали вход на рейд.

Особое внимание вице-адмирал направил на организацию наблюдения за противником и передачу сообщений различными видами связи, вплоть до электрического телеграфа — тогда новинки. Информация стекалась в штаб начальника гарнизона, откуда исходили приказы начальникам дистанций.

Тем временем Меншиков оставил Севастополь, и до приезда сменившего его М. Д. Горчакова командующим войсками в Крыму стал Остен-Сакен, который 18 февраля назначил Нахимова исполняющим должность начальника гарнизона; 21 февраля вице-адмирал приказом по гарнизону объявил о назначении.

Чем теснее сжималось кольцо блокады, тем более сближались функции морских и сухопутных войск. При обстреле конгревовыми ракетами с берега страдали корабли. Выдвинутая к Черной речке неприятельская батарея обстреливала пароход «Херсонес». Нахимов в конце февраля принял решение отвести корабли в более безопасное место. В восточной части бухты для поддержки сухопутных войск у Килен-балки стоял дежурный пароход; в конце февраля была подготовлена инструкция, которая предписывала пароходам препятствовать движению неприятельских колонн по Килен-балке и прикрывать редуты. Неоднократно пароходы способствовали отражению атак неприятеля на укрепления Севастополя. В частности, будущий адмирал Г. И. Бутаков применял для увеличения дальности стрельбы крен парохода, а для уменьшения уязвимости судов — блиндирование машин, стрельбу на ходу и с закрытых позиций по указаниям наблюдателя. Новаторству Бутакова и других моряков способствовал уже известный читателю подход Нахимова, требовавшего от офицеров инициативы и самостоятельности. Соответственно Нахимов отмечал успешную деятельность пароходов, обрушивавших на неприятельские позиции и атакующие колонны сотни снарядов. В частности, 12 марта 1855 года он в специальном приказе отмечал: «Бывши вчерашнего числа на редутах и удостоверившись лично, что действием артиллерии дежурного парохода „Крым“ нанесен значительный вред неприятельской батарее, я считаю долгом высказать командиру парохода мою искреннюю благодарность».

Изданная в сентябре 1854 года инструкция для дежурного парохода, предназначенного для осмотра гребных судов противника, предусматривала полную боевую готовность судна, выделение им гребного судна для дежурства у бона, тщательный осмотр проходящих гребных судов. В случае атаки неприятельских гребных судов дежурный пароход должен был оповестить фальшфейером береговые батареи, а сам всеми средствами (картечь, гребные колеса) топить их. Для исключения столкновения пароходы несли отличительные огни. Развитием тактики пароходов явилась инструкция дежурному пароходу, разработанная в феврале 1855 года Г. И. Бутаковым по инициативе Нахимова. Эти документы со временем наряду с боевым опытом легли в основу тактики парового флота, разработанной Бутаковым.

В день второго общего штурма 26 мая 1855 года Нахимов, оказавшийся в разгар атаки на передовом Камчатском люнете, несмотря на контузию, организовал прорыв и вывел остатки защитников к своим позициям, поставив преследующих французов под огонь артиллерии. В результате атака неприятеля была отбита с большими для него потерями.

Готовясь к общему штурму, Нахимов предложил построить мост на бочках через Южную бухту взамен поврежденного при обстреле; это позволяло объединять усилия всего оборонительного фронта. Шесть пароходов, поставленных к Килен-балке, позволяли с фланга простреливать подступы к 1-му и 2-му бастионам. Все это способствовало отражению штурма 6 июня. Сам Нахимов находился на Малаховом кургане и организовал контратаку, позволившую отбросить атаковавших. В результате взаимодействия армии и флота противник был отражен с большими потерями.

Значительное внимание Нахимов уделял снабжению и медицинскому обслуживанию войск. Один из современников вспоминал: «По званию главы Черноморского флота он был истинный хозяин Севастополя. Постоянно на укреплениях, вникая во все подробности их нужд и недостатков, он всегда устранял последние, а своим прямодушным вмешательством в ссоры генералов он настойчиво прекращал их».

Лишь 25 февраля Нахимов официально был назначен командиром Севастопольского порта и военным губернатором Севастополя. Наконец, права Нахимова стали соответствовать обязанностям. В тот же день Остен-Сакен отправил генерал-адмиралу, Великому князю Константину Николаевичу рапорт с ходатайством о производстве Нахимова в адмиралы. Он писал:

«Вице-адмирал Нахимов во все время 165-дневной осады Севастополя сначала не принадлежа к ее обороне, потом с 28 ноября в качестве помощника и замещения меня в случае смерти или раны, чрезвычайно способствовал успешной обороне Севастополя: блистательною неустрашимостью, влиянием на войска, приобретенною любовию и уважением, неусыпною деятельностью, доходящею до того, что непрестанным осмотром бастионов, редутов, батарей и траншей ему известно направление орудий в каждой амбразуре.

Вице-адмирал Нахимов имеет неисчислимые заслуги».

27 марта 1855 года П. С. Нахимова произвели в адмиралы за отличие при обороне Севастополя. Производство не изменило характера деятельности флотоводца. В приказе от 12 апреля П. С. Нахимов отмечал, что его успех — следствие героизма адмиралов, офицеров и матросов. Он также продолжал открыто ходить по укреплениям под пулями. За преданность, бесстрашие и отвагу и любили его подчиненные, особенно моряки.

9 марта контр-адмирал В. И. Истомин пал на Камчатском люнете. Нахимов уступил ему место, которое оставлял для себя в гробнице Владимирского собора рядом с Лазаревым и Корниловым.

12 марта Нахимов обратился к М. Д. Горчакову, командующему Южной армией и морскими и сухопутными силами в Крыму, с просьбой освободить его от командования эскадрой. 15 марта Горчаков разрешил Нахимову передать эскадру контр-адмиралу П. М. Юхарину, и 16 марта адмирал спустил свой флаг. Он сосредоточил основное внимание на сухопутной обороне, хотя не забывал и о флоте.

В приказе от 2 марта по Севастопольскому гарнизону Нахимов обратил внимание начальников на сбережение личного состава при обстрелах. В ходе второй бомбардировки, с 28 марта по 8 апреля 1855 года, потери от обстрела противника оказались меньше, чем при первой, благодаря траверсам и блиндажам. Сам же адмирал продолжал в сюртуке с хорошо заметными эполетами, известными всему городу, регулярно объезжать позиции, появляясь в самых опасных местах.

Обязанности требовали от Нахимова заниматься снабжением войск и вывозом раненых, артиллерией и судьбой семей погибших, госпиталями и сооружением укреплений, награждением достойных и порицанием неисправных. Записная книжка адмирала за 1854–1855 годы полна записей по самым разным вопросам, которые ему приходилось разрешать. Стараясь до минимума сократить бюрократическую переписку, Нахимов стремился самостоятельно и быстро решать вопросы. Он редко задумывался о том, как будет отчитываться в расходах после войны. В беседе с одним из защитников Севастополя адмирал шутил, что уже предоставил все свое имущество на съедение различных комиссий и бухгалтерий. Немало усилий отнимали бумажные дела, с которыми моряк справлялся хуже, чем с управлением парусами и делами обороны.

Болезнь не давала покоя. Адмирал страдал различными припадками. Боли в желудке, рвота, головокружение вплоть до обморока мучили его. Сказывались и застарелая болезнь, и тяготы службы. Однако моряк не показывал вида, продолжая ежедневные объезды позиций и занимаясь десятками различных дел.

С началом весны пришла опасность эпидемии. Потому Нахимов беспокоился о скорейшем вывозе раненых из осажденного города в Николаев. Не отходил Нахимов и от интересов флота, следил за его действиями. 7 апреля он в приказе сообщал о методе тушения зажигательных ракет, разработанном Г. И. Бутаковым, и рекомендовал использовать его на судах эскадры.

Не забывал адмирал за заслуги представлять к наградам офицеров и матросов. Но достойных было слишком много. Чиновник для особых поручений Морского министерства Б. П. Мансуров рапортовал генерал-адмиралу, Великому князю Константину Николаевичу:

«…Нахимов олицетворяет в себе стойкий и непоколебимый гений Севастополя. История знает уже, что все чины Черноморского флота следовали и следуют этому примеру, и здесь слово „все“ имеет действительно то обширное значение, которое исключений не допускает; как я не доискивался и допрашивался особенных примеров мужества, самоотвержения и хладнокровия, я всегда приходил и прихожу к тому результату, что честь, достоинство и подвиги везде одни и те же, разница в том, что сегодня отличится один, а завтра другой. Как ни строг Павел Степанович в своих оценках, он всегда готов прочитать список всех ныне остающихся на бастионах, когда его спрашивают об особенных отличиях».

Однако при необходимости Нахимов отмечал и недостатки. Он делал замечание за несвоевременную и неточную передачу сообщений телеграфа, выговаривал капитан-лейтенанту Н. И. Викорсту за плохое наблюдение за его командой, немедленно направил встреченного на улице штабс-капитана А. Н. Зубкова к его команде и угрожал отдать под суд в случае дальнейшего уклонения от службы.

Приходилось адмиралу участвовать и в боях на суше. При освобождении Камчатского люнета Нахимов получил контузию, уже не первую. Тот же Мансуров замечал, что моряк с трудом сидел на стуле. Но стоило ему услышать, что союзники накапливают силы у Малахова кургана, и адмирал через две минуты оказался в седле.

Несмотря на новый чин, положение адмирала оставалось сложным. Над ним оставался командующий 4-м корпусом Остен-Сакен, который отдавал приказы по Севастопольскому гарнизону. Потому 19 апреля Нахимов просил пересылать в его канцелярию военного губернатора копии всех приказов Остен-Сакена для сведения.

Главнокомандующий Южной армией и сухопутными и морскими силами в Крыму князь М. Д. Горчаков не верил в возможность удержать Севастополь. Он согласился с предложением генерал-лейтенанта Бухмейстера соорудить мост через Севастопольскую бухту. В записке от 27 мая адмирал посчитал невыгодным сооружение моста. Он понимал, что мост — средство не столько для переброски подкреплений, сколько для эвакуации. В то же время сам он был инициатором сооружения пешеходного моста на бочках через Южную бухту; мост этот связал позиции обороняющихся.

В Севастополе катастрофически не хватало продовольствия, оружия, боеприпасов, строительных материалов. Нахимову приходилось самому разрешать многие вопросы. Он определял, как избежать сверхнормативных требований продовольствия, и решал, как обеспечить выпечку хлеба. На свой страх и риск адмирал использовал для постройки укреплений запасы флота (парусину, тросы, корабельный лес), получая разрешения задним числом; однако он старался избежать излишнего расхода ценных кораблестроительных материалов.

Нахимов, желая избежать лишних жертв, после начала третьей бомбардировки отдал 28 мая приказ об эвакуации женщин из Севастополя. Матросских жен, живших на северной стороне, он определил на морское довольствие.

Себя адмирал не щадил. Он нередко оказывался в опасных местах, несмотря на усталость, болезни и несколько контузий. В июне к прочим недугам прибавилось заболевание «холериной». Окружающим он казался бессмертным. Но это было не так.

28 июня, как обычно, с утра Павел Степанович объезжал позиции. Он посетил 3-й бастион. Когда в нескольких шагах взорвалась бомба, адмирал, сидевший у блиндажа, даже не шелохнулся. Потом он поехал на Малахов курган. Когда Нахимов с кургана наблюдал за противником, высунувшись из-за укрытия, он был смертельно ранен в голову пулей. Это произошло около 18.30. Скорее всего, адмирал, не снимавший заметного мундира с эполетами, стал жертвой неприятельского снайпера.

Врачи пытались помочь, но тщетно. 30 июня Нахимов скончался. 1 июля состоялось торжественное погребение, в котором участвовали все, кто мог оставить позиции.

Смерть Нахимова поставила последнюю точку в обороне Севастополя, ибо Горчаков был готов в случае необходимости оставить город. Когда союзникам в результате очередного штурма удалось ворваться на Малахов курган, было принято решение эвакуировать войска по мосту через бухту. Русские полки оставили южную сторону, взорвав склады, укрепления и уничтожив последние корабли.

Гибель В. А. Корнилова, П. С. Нахимова, других моряков лазаревской школы наряду с условиями Парижского мира 1856 года явились гораздо большей причиной упадка Черноморского флота на ближайшие десятилетия, чем фактическая гибель устаревших деревянных парусников.

* * *

Вся жизнь Нахимова была связана с морем, в котором он провел около ста пятидесяти месяцев и заслужил ряд наград; не считая лечения за границей, на отпуска у него приходилось всего десять месяцев. За эти годы он так и не приобрел недвижимого имущества, свои средства расходуя на флот, который был для него семьей.

Нахимов говорил: «Неужели вы не видите между офицерами и матросами тысячу различных оттенков в характерах и темпераментах?» Он выступал против страха как основного средства воспитания: «Страх подчас хорошее дело, да согласитесь, что не натуральная вещь несколько лет работать напропалую ради страха. Необходимо поощрение сочувствием; нужна любовь к своему делу, тогда с нашим лихим народом можно такое делать, что просто чудо». Считая, что необходимо учить подчиненных своим примером, моряк говорил: «Не учите их, как попугаев. Пожалуйста, не мучьте их и не пугайте; не слова, а мысли им передавайте».

Несмотря на то что Нахимов не давал спуску нарушителям дисциплины и требовал образцового порядка на борту, моряки уважали и любили его. Севастополец слышал весной 1854 года, как один из матросов говорил другому, что на эскадре Нахимова больше работы, но и больше веселья. Он рассказывал, что адмирал приказал оборудовать на берегу качели, палатки для встреч с женами, сам принимал участие в праздновании Пасхи и христосовался со всеми знакомыми встречными. При таких условиях экипажи примирялись с тем, что флагман для сохранения боеготовности не отпускал матросов в город.

Для офицеров адмирал служил примером не только бывалого моряка, но и человека культурного, знакомого с новинками морской литературы и усиленно пропагандировавшего чтение среди молодежи.

Прошло много лет, однако имя П. С. Нахимова не забыто. Оно отражено в книгах, кинофильмах, названиях судов и географических пунктов. В 2002 году было торжественно отмечено двухсотлетие со дня рождения героя-флотоводца. В этом — знак понимания важности сохранения традиций отечественного флота.