Глава II

Глава II

Однажды вечером, проработав сверхурочно в течение нескольких часов, я вышел, покачиваясь от усталости, и, как обычно, поплелся сквозь пургу в Комвуз. Придя туда, я обнаружил, что пришел на час раньше. В классах было темно и холодно, никого не было. Я пошел в канцелярию, где сидели директор — замечательный человек по фамилии Ямарикин[51] — и две его секретарши. Они составляли расписание занятий, начисляли зарплату учителям и проверяли, насколько верен в политическом отношении учебный материал, преподаваемый будущим партийным деятелям и администраторам.

Я поздоровался с Ямарикиным, сел на табуретку поближе к печке и тут же задремал. Однако меня разбудила Аня, одна из секретарш директора: «Товарищ Скотт, Вы знаете интегральное исчисление? — спросила она. — Наша новая секретарша учится в математическом институте и никак не может найти кого-нибудь, кто бы мог помочь ей разобраться с решением задач».

Я признался, что незнаком с интегральным исчислением, и, все еще не проснувшись, посмотрел на новую секретаршу, которая, смущенно улыбаясь, писала карандашом какие-то цифры и обозначения на клочке бумаги. Я увидел двадцатилетнюю девушку с открытым лицом, румянцем во всю щеку и двумя длинными косами.

«Это Маша, она теперь работает у нас секретарем на полставки», — с улыбкой представил ее Ямарикин.

Маша выглядела милой крестьянской девушкой, похожей на многих других, которые приезжали из какой-нибудь деревушки работать и учиться в Магнитогорск. То, что она занимается интегральным исчислением в городе, где очень немногие имели представление, что такое алгебра вообще, заинтересовало меня. Но тогда я был очень уставшим и все, что когда-либо знал об интегральном исчислении, безнадежно забыл. Я пробормотал какие-то извинения и снова задремал.

Машины впечатления от первой встречи со мной интереснее, чем мои. В ее дневнике, где она время от времени делала записи, были такие строчки:

«Когда я начала работать в Комвузе, то, подшивая в папку заявления абитуриентов предыдущего года, мне попалось одно, написанное таким невообразимым почерком, что я едва смогла его прочесть. В конце концов мне удалось разобрать имя — Джон Скотт, а потом узнать, что он американец и недавно приехал в Советский Союз. Я никогда еще не видела американцев, и мне было очень интересно посмотреть на этого Джона Скотта, который приехал из страны, находившейся под гнетом капитала, чтобы обрести новый дом на земле социализма. Я представляла его себе высоким, красивым и очень интересным человеком и попросила Аню, другую секретаршу, показать его мне».

«На следующий день в канцелярию вошел поджарый молодой мужчина с напряженным выражением лица и уселся возле печки. Он был одет в поношенную коричневую рабочую одежду, шея была обмотана толстым коричневым шарфом. Вся его одежда и большие старые валенки были черными от копоти доменной печи. Он выглядел очень усталым и одиноким. Когда Аня прошептала мне, что это и есть Джон Скотт, я сначала ей не поверила. Я была страшно разочарована, а потом мне стало жаль его».

«Это был первый американец, которого я увидела, и он был похож на бездомного мальчишку. Я восприняла его как продукт капиталистического угнетения. Мысленно я представила себе его печальное детство; долгие часы нечеловеческого труда на какой-нибудь капиталистической фабрике, где он работал еще ребенком; ту мизерную плату, которой, наверное, хватало только на кусок хлеба, чтобы не умереть с голоду и иметь достаточно сил дойти на следующий день до своей работы; я думала, как он трепетал от страха, что его выбросят на улицу и он потеряет даже эти жалкие гроши, потому что если он не сможет делать свою работу так, что его паразитирующие хозяева будут им довольны и получат прибыли, то он станет безработным».